Писатель-Инспектор: Федор Сологуб и Ф. К. Тетерников
Шрифт:
В новелле «Он» автор рассказывает о трагедии Петра Семеновича, на руках которого от мучительной нервной болезни умирает двенадцатилетняя дочь. Он пытается найти объяснение и оправдание преждевременной смерти Тани. Проводя сутки в клинике у постели умирающей девочки, он видит детей с врожденными болезнями и уродствами, поврежденной психикой и нервными болезнями, детей-сифилитиков.
Свой гнев Петр Семенович обрушивает на «наследственность» и пороки родителей: «Вот, идите и смотрите вы, у которых вся жизнь впереди, на то наследственное зло, которое мы так легкомысленно завещаем своим детям. Это было бы лучшей школой… <…> Зачем молодые девушки выходят замуж за стариков? Зачем молодые люди губят свою молодость и лучшие силы в позорных пороках? Зачем женятся и выходят замуж люди зараженные, люди с наследственными болезнями? Зачем женятся, когда не любят друг друга? И это всего ужаснее. Природа беспощадно казнит за всякое уклонение от идеала, и жертвами являются вот эти маленькие мученики. Петр Степанович смотрел и чувствовал, как он виноват больше всех, потому что ему было дано больше этих всех. <…> Ведь он носил в себе тонкий нервный яд,
459
Мамин-Сибиряк Д.Детские тени. — М.: Посредник, 1894. — С. 101.
В книге девять рассказов, семь из них заканчиваются смертью детей, в каждом рассказе содержится «вердикт» и названы причины социального зла (например, «сырые квартиры, нездоровый воздух, — одним словом, все то, что дает столица бедному люду» [460] и т. п.). Рецензент «Северного вестника» резюмировал: «…талантливый автор прав, рисуя перед нами вереницу детских типов, действительно производящих впечатление теней. Эти тени слишком слабо связаны с жизнью, на их долю отпущено слишком мало жизненных сил, и смерть быстро принимает эти маленькие тени под свое покровительство. Родители передают этим детям свою нервность, свои болезни, свои пороки, родители, сходясь друг с другом без любви, не могут передать своим наследникам запаса жизненной энергии и, таким образом, передав им свои недостатки, не дали средств самозащиты» [461] .
460
Там же. — С. 112.
461
Северный вестник. — 1895. — № 1. — Отд. II. — С. 57 (без подписи).
Несмотря на тематическую близость, вполне очевидно, что рассказы о детях Сологуба и Мамина-Сибиряка принадлежат к разным художественным направлениям. Автора «Детских теней» интересуют в духе позитивистского натуралистического дискурса социальные несовершенства и наследственные болезни, вследствие которых умирают дети, но не проблема смерти в ее метафизическом плане. «Тени» Сологуба подчиняются «декадентскому» дискурсу, в котором интерес к болезни и смерти инициировался вопросом о смысле человеческого бытия.
Иное художественное решение «детская тема» получила в чеховских рассказах 1880–1890-х годов: «Гриша», «Событие», «Дома», «Лишние люди», «Отец семейства», «О драме (сценка)», «Случай с классикой», «Детвора», «Злой мальчик», «В приюте для неизлечимых больных и престарелых», «Степь», «Житейская мелочь», «Ванька», «Устрицы», «Спать хочется», «День за городом» и др. [462]
Сологуб с интересом наблюдал за творчеством Чехова (об этом свидетельствуют реминисценции из чеховских текстов в «Мелком бесе» [463] ) и, несомненно, был хорошо знаком с его рассказами [464] . В прозе Чехова и Сологуба о детях прослеживается некоторое внешнее сходство — в выборе повествовательного материала. Оба писателя чаще всего изображают детей в домашней или дачной обстановке, оставленных родителями на гувернанток, гувернеров или прислугу (неизменно кокетничающую со студентами-репетиторами, — не до детей!); матерей, вечно отсутствующих, занятых собой, любительской сценой, поклонниками и т. п., на все вопросы и запросы детей отвечающих касторкой или насмешками; усталых, раздраженных отцов, приезжающих по вечерам из города отдохнуть от службы, так же равнодушных к детям, как и матери.
462
См.: Паролек Р.«Детская» тема в творчестве А. П. Чехова // Cesko-slovensk'a Rusistika — Vol. XXVII. — 1982. — № 3. — С. 106–109; Гоноболин Ф.Рассказы Чехова о детях // Семья и школа. — I960. — № 1. — С. 13–15; Гольдберг И.Дети в произведениях А. П. Чехова // Сибирские огни. — 1954. — № 3, май — июнь. — С. 148–151, и др.
463
Реминисценции из чеховских текстов в романе указаны в комментариях в кн.: Мелкий бес (2004). — С. 774, 796, 804, 805–806.
464
В личной библиотеке Ф. Сологуба имелось изд.: Чехов А. П.Рассказы: [Счастье. Тиф. Ванька. Свирель. Перекати-поле. Задача. Степь. Тина. Тайный советник. Письмо. Поцелуй]. — СПб., 1896. На кн. автограф Чехова: «Федору Сологубу на добрую память от автора. 27 июня 1897 г.». Кроме того, в составленном Сологубом реестре личных книг значатся чеховские издания: Собр. соч.: В 9 т. — СПб.: А. Ф. Маркс, 1899–1901; Полн. собр. соч.: Т. 1–23. — 2-е изд. — СПб.: А. Ф. Маркс, 1903–1916. — (Прил. к журн. «Нива»). См.: Шаталина.
Дети в рассказах Чехова, как и в новеллах Сологуба, нередко страдают от одиночества и социальной несправедливости. Однако стихийный протест маленьких героев чеховских рассказов против несовершенства окружающего мира, как правило, не выливается в бунт, не имеет метафизического подтекста, не ведет к сознательному уходу из жизни или ее отрицанию, а переживается пассивно (свидетельствует об анормальности отношений между людьми). Их переживания
Ванька Жуков («Ванька») пишет деду письмо с надеждой, что все его несчастья минут, как только дед возьмет его обратно в деревню (там не будет жестоких и злых хозяев, жизнь наладится). Варька («Спать хочется»), измученная бессонницей и хозяйскими окриками, импульсивно устраняет препятствие, мешающее ей спать. Никому, однако, не придет в голову искать в поступке девочки сознательный протест против несправедливого мироустройства или богоборческий бунт, — но именно в таком свете этот сюжет мог бы представить Сологуб, позаимствовав его (как это сделал Чехов) из криминальной хроники «Русских ведомостей».
Рассказы Сологуба о детях не имеют непосредственной цели обличить общественное зло или напомнить об уклонении жизни от этической нормы, хотя, несомненно, тема социального неравенства и душевного неблагополучия на одном из повествовательных планов в них присутствует (см.: «Улыбка», «Утешение», «Лёлька», «Белая мама» и др.).
Герой-ребенок в прозе Сологуба — почти всегда «идеолог», он выступает носителем идеи богооставленности или богоборческого бунта. В определенном смысле его «дети» — метафора, подразумевающая и взрослых: и те и другие — «земные дети» Отца Небесного:
Сытое и безмятежное довольство никогда не было действительною целью людей — и никогда не будет. Люди — стадо, это верно, — но это стадо пасется на пажитях идей и воззрений и греется солнцем правды. Люди — отважны, — они хищники, и кротость никогда не обуздает их [465] .
Социальная и нравственная проблематика, в том числе конфликт «отцов и детей», актуальный для русской литературы второй половины XIX века, в рассказах Сологуба осмысляются в онтологическом ключе (как противостояние Творца и творения) [466] . В предисловии к четвертому тому собрания сочинений, озаглавленному «Недобрая госпожа», он декларировал:
465
ИРЛИ. Ф. 289. Оп. 1. Ед. хр. 539. Л. 55 (недатированная запись Сологуба).
466
С наибольшей полнотой идея неприятия «мира Божьего» раскрылась в композиции последнего прижизненного Собрания сочинений Сологуба (В 20 т. — СПб.: Сирин, 1913–1914), которое построено не по хронологическому, а тематическому принципу (то есть в соответствии с авторской концепцией, а не реальной художественной эволюцией). Сологуб распределил рассказы из книг по томам и дополнил их новыми. Каждый из томов малой прозы получил тематическое заглавие: «Земные дети» (т. III), «Недобрая госпожа» (т. IV), «Дни печали» (т. VII), «Книга превращений» (т. XI), «Книга стремлений» (т. XII), «Неутолимое» (т. XIV). Концепция двадцатитомника отражала субъективную модель мира, которая сложилась в творчестве Сологуба в 1890-е и просуществовала без серьезных изменений многие годы. Земные дети, находясь в плену у недоброй госпожи («дебелой бабищи жизни»), в дни печали находят оправдание бытия в своих порывах к инобытию (мотивы превращений, метемпсихоза, ухода из жизни); неутолимой жаждой инобытия исполняется смысл земной жизни человека.
Маленькие и невинные, но уже обремененные грехами поколений, пришли они к Жизни, — улыбаться и радоваться. Чем же ты, Жизнь, обрадовала их? У тебя есть зори и розы, радуги и благоухания, яркие сияния и прохладные тени, алмазы и росы, у тебя есть радости идиллий и восторги борьбы, и много у тебя элементов счастия, — зачем же ты злая и мучительная? И зачем ты хочешь, чтобы плакали дети? И ты требуешь, чтобы тебя любили! [467]
Тенденция к формированию в художественном тексте метафизического подтекста обеспечивала благоприятную почву для внереалистических мотиваций изображаемых событий. Двойные мотивировки способствовали созданию атмосферы мистической напряженности, загадочности происходящего. А. Волынский отмечал, что Сологубу свойственна «явная склонность к философскому созерцанию и природная способность интересоваться и даже волноваться только тем, что скрытно управляет жизнью людей, только тем, что таинственно и загадочно настраивает человеческую душу» [468] .
467
Сологуб Федор.Собр. соч.: В 20 т. — СПб.: Сирин, 1913. — Т. 4: Недобрая госпожа.
468
Волынский А.Литературные заметки // Северный вестник. — 1896. — № 12. — С. 235. Ср., например, вопросы В. В. Гиппиуса, которые он задал Сологубу в период его работы над повестью «На камни» (ранний вариант повести «Утешение»): «Что Ваш мальчик? Растет и розовеет? Капризничает? Я позабыл, он был склонен к чему-то непозволительному — не то к метафизике, не то к самоубийству?» (письмо от 29 июня 1897 г. — ИРЛИ. Ф. 289. Оп. 3. Ед. 185).
Внезапная смерть бойкой и крепкой от природы девочки (рассказ «Лёлечка») имеет рациональное и одновременно иррациональное объяснение: острая простуда и — сглаз. По такому же принципу построена новелла «Червяк»: злое слово, произнесенное с угрозой, становится импульсом к развитию смертельной болезни у нервной и склонной к туберкулезу Ванды, — оно как бы материализуется.
Герои рассказов «Тени», «К звездам», «Земле земное» в поисках ответа на вопрос о смысле существования пытаются заглянуть за пределы земной жизни и человеческих возможностей, проникнуть в мир инобытия, непостижимый на путях рационального знания.