Писатель-Инспектор: Федор Сологуб и Ф. К. Тетерников
Шрифт:
Между ранними и окончательными рукописными версиями текста двух первых романов писателя дистанция в целое литературное поколение. Задуманные Ф. К. Тетерниковым «Тяжелые сны» и «Мелкий бес» (первоначальный вариант заглавия — «Женитьба Пугаева», на мотив гоголевской «Женитьбы») в своих ранних редакциях по преимуществу социально-бытовые романы, продукты «экспериментального метода» («человеческие документы»), лишь отдаленно напоминают романы Федора Сологуба [431] .
431
Подробнее см. в нашей публикации фрагментов чернового автографа «Мелкого беса»: Мелкий бес (2004). — С. 826–882.
В середине 1890-х годов в творчестве писателя произошел перелом: он осознал себя декадентом(преодолевшим золаизм). Произошедшие в его художественном сознании перемены он зафиксировал в статье «Не постыдно ли быть декадентом», в которой определил status praesens и обозначил собственную территорию в литературе. Эту статью, невзирая на ее конспективность и некоторую авторскую недоговоренность,
ГЛАВА ПЯТАЯ
О «маленьких и невинных»
(больные герои больной литературы)
Меня никогда не удивляет смерть молодых людей. Они еще не научились и не привыкли жить. А вот когда умирает старик лет восьмидесяти — это уже удивительно…
1
Рассказы 1890-х — начала 1900-х годов — особый «остров» в творчестве Сологуба, генетически связанный с его романами («материком») и в то же время обладающий четкими контурами, собственной «флорой и фауной» — единственный и неповторимый во всей русской литературе: этот «остров» населен младенцами, отроками, юношами и девушками с печальными или трагическими судьбами. Жизнь на «острове» по-сологубовски однообразна и подчинена единственному императиву: умри скорее!
Г. Адамович писал:
В прозе Сологуб таков же, как в стихах. И мне думается, что наиболее долговечным в этой части его творчества окажется не «Мелкий бес», а его детские рассказы — такие как «Жало смерти», с их дикой, жуткой мечтой. Что «Мелкий бес»! Бытовая картина, роман о провинциальной жизни, — о, в этой области у Сологуба всегда найдутся соперники более счастливые, более убедительные, зоркие, правдивые. Передонов, впервые созданный, новый «общий тип» в русской литературе? Но это, прежде всего, не тип, не человек, это тяжелая, механическая и поистине «больная» выдумка. А сологубовские дети… да, согласимся, что это, пожалуй, и не настоящие дети, что таких детей не бывает. Но дело в том, что мы и детей, в сущности, не знаем и узнать не можем, и память наша нам тут мало помогает. Сологуб вселяет в детей свою таинственную душу, и нас в его рассказах поражает то, что иногда поражает и в действительной жизни: детская странность, несоответствие их взрослым людям, их неполная проницаемость для взрослого сознания. У Сологуба дети ангелоподобны, у других писателей это просто будущие врачи, адвокаты или банкиры, маленькие дельцы или маленькие жулики. Может быть — правды нет у Сологуба, но у остальных ее нет наверно [432] .
432
Адамович Г.Федор Сологуб // Дни (Париж). — 1927. — № 1271, 18 декабря. — С. 3.
В период работы над «Тяжелыми снами» и «Мелким бесом» Сологуб напечатал около двух десятков рассказов [433] , из них 16 — о детях. Восемь новелл вошли в сборники «Тени. Рассказы и стихи» (СПб., 1896) и «Жало смерти» (М.: Скорпион, 1904). В поэтике этих книг немало общего («родового», сологубовского), но в каждой есть и своеобразие — то самое, которое отличает «Тяжелые сны» от «Мелкого беса»: «архи-декадентский» роман от символистского романа-мифа.
Рассказы 1890-х — начала 1900-х годов продолжают темы, поднятые в «Тяжелых снах» (богооставленности, богоборчества), связанные с вопросом о смысле жизни. В новеллах сборников «Тени» и «Жало смерти» на этот вопрос, по замыслу автора, отвечают дети — «вечные, неустанные сосуды Божьей радости над землею», их «устами глаголет истина»; и каждая новелла содержит один и тот же ответ.
433
См.: «Ниночкина ошибка» (Иллюстрированный мир. — 1894. — № 35, 28 августа; № 36, 4 сентября); «Ничего не вышло» (1894) (Петербургская жизнь. — 1896. — № 198, 18 августа); «Тени» (Северный вестник. — 1894. — № 12; в Собр. соч.: В 20 т.: «Свет и тени»); «Червяк» (Там же. — 1896. — № 6); «К звездам» (Там же. — № 9); «Задор» (Север. — 1897. — № 21, 25 мая); «Шаня и Женя» (Биржевые ведомости. — 1897. — № 133, 17 мая; № 135–137, 19–21 мая; № 140, 24 мая; № 142–143, 26–27 мая; в Собр. соч.: В 20 т.: «Они были дети»); «Утешение» (1897) (Север. — 1899. — № 15–21, 11 апреля — 23 мая); «Улыбка» (Там же. — 1897. — № 46, 16 ноября); «Лёлька» (впервые: Южное обозрение. — 1897. — № 305, 16 ноября); «Лёлечка» (Север. — 1898. — № 1, 4 января; в Собр. соч.: В 20 т. — «Прятки»); «Белая мама» (Там же. — № 14, 5 апреля); «Земле земное» (Там же. — № 21–24, 24, 31 мая, 7, 14 июня); «Баранчик» (Там же, — № 44, 1 ноября); «Красота» (1898) (Там же. — 1899. — № 1; 3 января); «Жало смерти» (1902) (Новый путь. — 1903. — № 9); «Милый Паж» (1902) (Весы. — 1906.— № 8); «Превращения I–V» (1902) (Воскресенье. — 1904. — № 1, 8 января); «Обруч» ( Сологуб Ф.Жало смерти. — М., 1904); «Маленький человек» (Новый мир. — 1905. — № 14); «В плену» (Северные цветы Ассирийские на 1904–1905 годы. — М, 1905).
Все рассказы заканчиваются гибелью, безумием или предсказанием близкой смерти героев: Володя Ловлев лишается рассудка («Тени»), Ванда умирает от чахотки («Червяк»), Сережа — от разрыва сердца («К звездам»), Митя и Рая выпадают из окна («Утешение»), Аниска, после того как зарезала младшего братишку, в состоянии беспамятства прячется в печке и гибнет в огне, Елена закалывает себя стилетом («Красота»), Коля и Ваня топятся («Жало смерти»), ищет смерти и, несомненно, скоро найдет ее Саша Кораблев («Земле земное») и т. д. [434] Сологуб последовательно разрушает миф о детстве как золотой поре счастья и радости [435] , по мнению Вяч. Иванова, «искушает дух к конечному Нет» [436] .
434
Исключением
435
О мифе о детстве в русской литературе и философии см.: Исупов К. Г.Русская философская танатология // Вопросы философии. — 1994. — № 3. — С. 111; о деконструкции этого мифа в творчестве писателей-модернистов см.: Борковская Н. В.Детство как перекресток между жизнью и смертью (по рассказам Ф. Сологуба) // Мальчики и девочки: реалии социализации. Сб. статей. — Екатеринбург: Изд-во Уральского ун-та, 2004. — С. 70–278.
436
Иванов Вяч.Рассказы тайновидца // Весы. — 1904. — № 8. — С. 49.
Тринадцатилетний Митя («Утешение») с замиранием сердца наблюдает за четырехлетней Раечкой, резвящейся у открытого окна на четвертом этаже:
Злая мысль на мгновенье овладела Митею и заставила его задрожать: он почувствовал нетерпеливое желание, чтобы девочка упала поскорее, лишь бы не томиться ему здесь этим страхом. Но едва только он понял в себе это желание, он спохватился и, — словно чувствуя, как она колеблется и скользит на узком железе, теряя равновесие и цепляясь задрожавшими ручонками, — побежал к девочке, протягивая руки. Но в эту самую минуту девочка взвизгнула, перевернулась в воздухе и упала, мелькнувши перед окнами, как брошенный с чердака узел с бельем [437] .
437
Сологуб Федор.Собр. соч.: В 6 т. — Т. 1. — С. 512.
В нетерпеливом Митином желании (пусть скорее погибнет, только бы не томиться ожиданием неизбежного конца) сосредоточен главный нерв сологубовской прозы о детях. Жестокостью повествовательной манеры он напоминает выдающегося датского сказочника (впрочем, не только жестокостью, но и происхождением, X. К. Андерсен — сын кухарки и сапожника), также не щадившего своих маленьких героев. Автор «Снежной королевы», несомненно, смог бы по достоинству оценить сон Мити из ранней редакции повести, в котором эксплицируется центральная мифологема рассказов Сологуба о «маленьких и невинных»:
Страшные сны ему снились. <…> В гробу лежала Раечка, а гроб дети положили на салазки и повезли. Они смеялись и бегали вокруг снежной кучи и поочередно ложились в гроб — кататься. Их было много, все Раечки, с золотистыми волосами, — они росли на лугу, как одуванчики, смеялись и осыпались. Но приполз большой зеленый с черным, и пожрал их и засверкал на Митю глазами [438] .
Поистине, есть в этих сюжетах что-то чудовищное: девочки и мальчики добровольно кончают с собой, погибают вследствие несчастного случая, болезни, равнодушия к ним близких или же сознательно балансируют на грани жизни и смерти, дерзко испытывая судьбу. Если в финале повествования его маленькие герои все же остаются живы и невредимы, то рассказ производит впечатление не вполне сологубовского. Не случайно критики иронизировали: «Всеми детьми в его рассказах овладевает бешеная мания смерти» [439] ; его герои «уже в детстве сходят с ума или кончают жизнь самоубийством, чтобы только не жить» [440] .
438
ИРЛИ. Ф. 289. Оп. 1. Ед. хр. 105. Л. 49 об. — 50.
439
А. Б. [Богданович А. И.]Ф. Сологуб. «Жало смерти» // Мир божий. — 1904, — № 11. — Отд. II. — С. 118.
440
Скабичевский А.Больные герои больной литературы // Новое слово. — 1897. — Январь, № 4. — С. 155.
Тема смерти, центральная в творчестве писателя, неизбежно поднимает вопрос о его религиозности, отношении к вере и бессмертию. И. И. Попов вспоминал:
Многих удивляет, почему Федора Сологуба похоронили по церковному обряду, — говорят, что он служил панихиды по умершей своей жене А. Н. Чеботаревской, смерть которой на нем тяжело отразилась. Мальчиком я не помню его в церкви, потому что каждый из нас ходил в церковь у себя дома. В Институте мы уходили в отпуск и только во время говенья были в церкви. Тетерников стоял в церкви, как говорили у нас, «истуканом». Говеньем, кажется, не особенно тяготился, а исповеди боялся и придавал ей значение. Как-то на лекции по педагогике — о религиозном воспитании — К. К. Сент-Илер убеждал нас не разрушать в детях веру, религию, которая в момент горя и несчастья дает такое утешение, как ничто другое. Тетерников по этому поводу заметил: «Да, я часто завидую простому человеку, верующему просто, без всякого сомнения». Другой раз я был невольным слушателем его разговора с Шаталовым, веровавшим и в бога и в дьявола. Тетерников не возражал ему, а как будто соглашался, что в мире два начала — доброе и злое. — Ормузд и Ариман. Он никогда не вступал в беседы с нашим законоучителем Заркевичем по богословским вопросам, в то время как мы часто спорили со священником. Тетерников читал Библию, интересовался буддизмом, много читал по философии и психологии, и, конечно, литературу и критику [441] .
441
РГАЛИ. Ф. 482. Оп. 1. Ед. хр. 433. Л. 6–7.