Писатель-Инспектор: Федор Сологуб и Ф. К. Тетерников

Павлова Маргарита Михайловна

Подробный комментарий к демонологическим мотивам романа дал Т. Венцлова: творец Ариманова мира — Передонов (боится ладана); Варвара — ведьма (создана силою «презренных чар», носит «черта в кармане»); Володин (баран-оборотень, с «рогами» и «копытами») — кощунственная травестия Доброго Пастыря; Вершина (черные одежды и табачный дым) и Грушина (серый цвет и пыль) — бесы женского пола, близнецовая пара; сестры Рутиловы — русалки, лукавые девы, ведьмы («ведьмы на Лысой горе»); Саша («глубокий брюнет. Глубокий, как яма») — змей-искуситель (сон Людмилы).

К нечистой силе «причастны»: Мурин — от «мюрин», эфиоп (обозначение беса в древнерусской литературе), Преполовенский — черноволос, Рубовский — прихрамывает, Скучаев — черноволос и черноглаз, Авиновицкий — с черной бородой с синеватым отливом и губами вампира, Верига — выпускает изо рта «струйки дыма» (табак в православной традиции — «чертов ладан»), Мачигин — «пошаливает левою ножкою» и др. Все герои — участники маскарада (ряженые), многие в костюмах иноземцев и инородцев (в русской традиции представляют бесов) и т. д. [694] .

694

См.: Венцлова Т.К демонологии русского символизма. По мнению

Л. В. Евдокимовой, «название сологубовского романа, а также особенности поэтики произведения, сюжетообразующими звеньями которого являются „рассыпанные“ по страницам „Мелкого беса“ фразеологизмы о черте, свидетельствуют о том, что Сологуб ориентировался прежде всего на мелкого беса народных поверий, на черта малых жанров фольклора, следуя особенностям народных верований» ( Евдокимова Л. В.Мифопоэтическая традиция в творчестве Ф. Сологуба. — Астрахань, 1998. — С. 81).

Символ Ариманова мира — многовидная Недотыкомка, один из самых запоминающихся демонологических образов романа. Имя образовано по аналогии с именами нечистой силы в народной традиции: анчутка, луканька, окаянка и др. Недотыкомка (Новгород.) — недотрога; то, до чего нельзя дотронуться; в словаре В. Даля отмечены значения однокоренных слов: недотыка, недотка, недотрога — 1) грубое и редкое рядно, которое идет на частые бредни для ловли мальги, моли, малявки (т. е. мелкой рыбешки); 2) то (тот), до чего (кого) нельзя дотронуться; 3) сердитый, обидчивый, брюзгливый человек; 4) растение нетронь-меня из семьи мимоз.

Персонаж не имеет прямых аналогий в литературной традиции [695] и в фольклоре, но точно вписывается в систему народных демонологических представлений. Т. Венцлова отметил коннотации образа с фольклорными представлениями о нечистой силе. Недотыкомка возникает из клубов пыли, сообразно демонологической традиции: «На своих любимых местах (перекрестках и росстанях дорог) черти шумно справляют свадьбы (обыкновенно с ведьмами) и в пляске подымают пыль столбом, производя то, что мы называем вихрями» [696] .

695

По мнению М. И. Дикман, образ Недотыкомки восходит к описанию чудовищного насекомого в романе Достоевского «Идиот» (ч. III, гл. 5 — исповедь Ипполита «Мое необходимое объяснение»), см. ее комментарий в кн.: Стихотворения. 1979. — С. 601. Это предположение получает основание в свете гипотезы, высказанной З. Г. Минц: «Важно и обыгрывание — хотя и сильно трансформированное — сюжетной схемы „Идиота“ (коллизии „треугольника“, разрешающиеся зверским и безумным убийством в финале романа). Отсылками к „Идиоту“ служат и имена АрдальонаПередонова и Варвары»( Минц З. Г. Онекоторых «неомифологических» текстах в творчестве русских символистов. — С. 89).

696

Максимов С. В.Нечистая, неведомая и крестная сила. — СПб.: Т-во Р. Голике и А. Вильборг, 1903. — С. 8.

Появление Недотыкомки во время свадьбы Передонова (черта) и Варвары (ведьмы), таким образом, не случайно. Отличительные черты Недотыкомки — мэоничность — подвижность, неуловимость, отсутствие определенных очертаний, «то прикинется тряпкой, лентой, веткой, флагом, тучкой, собачкой, столбом пыли на улице…» — также восходят к традиции: «Переверты всякого рода и разновидные перекидыши производятся чертями с такою быстротою и внезапною стремительностью, какой не в силах представить себе людское воображение <…>. Черти оборачиваются: в <…> животных <…> неизвестных, неопределенного и странного вида. Перевертываются даже в клубки ниток, в вороха сена, в камни и пр.» [697] .

697

Там же. С. 11–12.

Одна из ее многочисленных эманаций, бесовских перевоплощений — Саша Пыльников («чистый оборотень» — говорит о нем Грушина). Оба персонажа появляются в романе одновременно — в двенадцатой главе. Подобно Недотыкомке, Саша остается неуязвимым для Передонова (а также для Коковкиной, Хрипача, тетки, Людмилы, маскарадной толпы — до него «нельзя дотронуться»); оба не узнаны Передоновым на маскараде: Саша в «платье желтого шелка на красном атласе» и огненная Недотыкомка [698] .

698

Венцлова Т.К демонологии русского символизма. — С. 76.

«Недотыкомка ужасна своей бесформенностью. Ее природа характеризуется множественностью личин и отсутствием лица», — писал Г. Чулков [699] . По мнению З. Г. Минц [700] , образ восходит к идее Д. С. Мережковского: дьявол есть бесформенное, безличное, скрывающееся за разными масками воплощение хаотического начала бытия или безлико-серое небытие [701] — представление, близкое к традиционному богословскому и к «Демонам пыли» В. Брюсова. Недотыкомка может быть интерпретирована также как вариант ведийской майи — символ материального мира [702] .

699

Чулков Г.Федор Сологуб. «Мелкий бес». Роман // Перевал. — 1907. — № 7. — С. 54.

700

См.: Минц З. Г.О некоторых «неомифологических» текстах в творчестве русских символистов. — С. 91. О литературных источниках образа см. также: Соболев А.«Мелкий бес»: К генезису заглавия. — С. 171–184.

701

Мережковский Д. С.Гоголь и черт. — М.: Скорпион, 1906. Ранее в публикации книги «Судьба Гоголя. Творчество, жизнь и религия» в журнале «Новый путь» (1903. № 1–3). Ср.: «Гоголь первый увидел невидимое и самое страшное, вечное зло не в трагедии, а в отсутствии всего трагического, не в силе, а в бессилье, не в безумных крайностях,

а в благополучной середине, не в остроте и глубине, а в тупости и плоскости, пошлости всех человеческих чувств и мыслей не в самом великом, а самом малом».

702

См. об этом: Пустыгина Н. Г.Символика огня в романе Федора Сологуба «Мелкий бес» // Блоковский сборник IX: Памяти Д. Е. Максимова. — Тарту, 1989. — С. 124–137. — (Учен. зап. Тартуского гос. ун-та. — Вып. 857).

«Бытие» Передонова и окружающих его лиц предстает дурной бесконечностью антикультурных жестов — вселенского пакостничества и порчи, в соответствии с основным поведенческим кодексом: «Они тебе напакостили, а ты — отпакости» (гл. XX). Повествование насыщено описаниями антиэстетических и деструктивных сцен, эпизодами коллективного безобразия: пачканье стен на квартире у Передонова (гл. V); вечеринка у Грушиной (гл. XXII); венчание Передонова и Варвары (гл. XXIII) и т. п.; апофеоз «передоновщины» (свинства, бесовства) — пандемонистская сцена маскарада (гл. XXIX–XXX). «Жизнь, которую он <Сологуб> описывает, — отметила А. Тыркова, — это сама реальность и в то же время это какое-то дьявольское наваждение. Это не люди, это звериные маски, мелкие бесы, олицетворение всего низменного, злого, рабского, ничтожного…» [703] .

703

Вергежский А. [Тыркова-Вильямс А. В.]«Мелкий бес». Роман Ф. Сологуба // Речь. — 1907. — № 89, 17 апреля.

«Передонов, — комментировал Г. Чулков, — как одно из тех животных, о которых повествует евангелие: „Бесы, вышедши из человека, вошли в свиней, и бросилось стадо с крутизны и потонуло“. Передонов уже не человек, и погибает он не как человек: падает, как бесноватое животное, в темное озеро небытия. Свиная личина Передонова явлена нам как вещий знак» [704] .

На фоне всеобщей причастности к свинству и глупости безумие героя долгое время остается нераспознанным; «нормальность» Передонова претворяется в символ разрушительной сущности всего человеческого бытия. «Не одна провинциальная жизнь какого-то захолустного городишки, а вся жизнь в ее целом есть сплошное мещанство, сплошная передоновщина…» — писал Иванов-Разумник, анализируя метафизическую основу романа [705] . «Мы и не знали, нам и в голову не приходило, что пошлость может быть так безгрешна, так титанична, так вдохновенна; мы смеялись над нею с Гоголем, мы клеймили ее с Щедриным, мы тосковали над нею с Чеховым, — и только Сологуб показал нам ее в Микеланджеловских размерах», — заключал К. Чуковский [706] .

704

Чулков Г.Федор Сологуб. «Мелкий бес». Роман // Перевал. — 1907. — № 7. — С. 54.

705

Иванов-Разумник.Федор Сологуб // О Федоре Сологубе. Критика. Статьи и заметки. — С. 16.

706

Чуковский К.Поэт сквознячка (О Федоре Сологубе) // Свободные мысли. — 1907. — № 29, 3 октября. — С. 3.

Концепция неизбежности попрания Красоты в мире «трех измерений» находит подтверждение и в рассказе о юных влюбленных — Саше и Людмиле.

Согласно авторскому замыслу, подлинная Красота должна пребывать сокрытой от людей, иначе ее удел — быть вечной пленницей Хаоса [707] . Эта мысль последовательно развивается в сцене маскарада: переодетый и неузнанный Саша едва не растерзан кровожадной толпой, пытавшейся сорвать с него маску и открыть его лицо.

Предмет особой рефлексии в авторском замысле — семантика имен героев. Как правило, в именах Сологуб закреплял некий условный поведенческий «код», с помощью которого можно вскрыть характер и путь именуемого и тем самым прояснить его сюжетную роль.

707

В литературе о романе существуют противоречивые толкования сюжета. Традиция рассматривать любовные игры героев как преступление нравственных норм, как один из ликов передоновщины восходит к статьям А. Г. Горнфельда «Недотыкомка» ( Горнфельд А. Г.Книги и люди: Литературные беседы. — СПб.: Жизнь, 1908) и В. Кранихфельда (по мнению критика, «Людмила — типичная обывательница русского города Свинска»; см.: Кранихфельд В.Литературные отклики. «Мелкий бес» // Современный мир. — 1907. — № 5. — Отд. II); эту точку зрения разделял также М. Бахтин (см.: Запись лекций Михаила Бахтина об Андрее Белом и Федоре Сологубе / Публ. С. Бочарова, коммент. Л. Силард // Studia Slavica Hungarica — 1983. — Vol. 23. — С. 232; Бахтин М. М.Собр. соч. — М.: Русские словари, 2000. — Т. 2,— С. 308). Противоположное мнение (история светлой первой любви) высказывали А. Блок ( Блок А.Собр. соч. — М.; Л., 1962. — Т. 5. — С. 127) и Ан. Чеботаревская ( Чеботаревская Ан.К инсценировке пьесы «Мелкий бес» // О Федоре Сологубе. Критика. Статьи и заметки. — С. 333–334). В современной критической литературе взгляд Бахтина (любовная игра Людмилы и Саши — изнанка передоновщины) разделяют многие исследователи: Вик. Ерофеев (см.: Ерофеев Вик.На грани разрыва («Мелкий бес» Ф. Сологуба и русский реализм) // В лабиринте проклятых вопросов. — М.: Сов. писатель, 1990. — С. 94–95 (впервые опубл.: Вопросы литературы. — 1985. — № 2); Дж. Конноли (см.: Connoly Julian W.The Medium and the Message: Oral Utterances in Melkij Bes //Russian Literature. — 1981. — IX. — 4, 15 May. — P. 363); Диана Грин (см.: Greene Diana.Insidious Intent: An Interpretation of Fedor Sologub’s The Petty Demon. — Columbus. Ohio, 1986. — P. 36, 55, 67), Томас Венцлова ( Венцлова Т.К демонологии русского символизма) и др. Нейтральную позицию в оценке сюжета заняли З. Г. Минц ( Минц З. Г.О некоторых «неомифологических» текстах в творчестве русских символистов) и Стенли Рабинович (см.: Rabinowitz Stanley J.Sologub’s Literary Children. — Columbus. Ohio, 1980. — P. 71–89 (Chapter: The special case of The Petty Demon).