Письма (1857)
Шрифт:
(1) вместо: Но вот ... ... дело - было: Вот вопрос
(2) далее было начато: Сообщи
(3) окончание письма утрачено. Последующий текст вписан на полях
221. П. А. ИСАЕВУ
20 марта 1864. Москва
Москва, 20-го марта./64 г.
Любезный Паша, ты отговариваешься в своем непростительном молчанье тем, что желал сделать лучше, то есть сюрприз, прислав нам в письме свою карточку. Ну можно ли быть в твои лета так легкомысленным? Ведь я не от каприза приказал тебе писать каждую неделю. Мне надо знать о тебе, знать о твоем здоровье. И о том (в подробности), что ты делаешь? Ты этого не понял и из-за карточки доставил мне бездну беспокойства, да еще во время тяжкой болезни моей. Мало того, ты и теперь, послав письмо, кажется, ждешь от меня ответа, чтоб писать
Мамаша нездорова очень. Хоть бы эта мысль, что ты, может быть, скоро осиротеешь, удержала тебя хоть сколько-нибудь от ветрености и заставила бы серьезно смотреть на жизнь. Я всё до сих пор стоял за то, что у тебя сердце есть доброе. Если уж этого не будет, так куда ж ты будешь годиться?
Напиши мне подробно о том, как ты живешь, ходи к Мих<аилу> Мих<айлови>чу, но не надоедай ему очень. Надеюсь на тебя. Приеду - сделаю экзамен. Да вот еще что: слово две недели пишется через букву ять, а не е, как ты пишешь, недЕли. "Будете писать" пишется не "будите писать", как ты пишешь, а будете писать.
Портрет твой вышел очень удачен. Мамаше понравился.
Если б не было Варвары Дмитриевны с нами, то мы бы пропали.
Кстати: сходи в Ревельский магазин и узнай о скатерти. Если готова, то скажи, чтоб скорей высылали. Адрес у них оставлен.
Прощай. Пиши. Целую тебя.
Твой весь Ф. Достоевский.
Напиши о своих расходах и вообще о нашей финансовой части. Не ленись и не повесничай. Ничего не делать - гадко, да и слишком невыгодно. Говорю сам потом узнаешь. Не будь же глупцом. О себе скажу, что я теперь поправляюсь и, кажется, болезнь прошла.
222. M. M. ДОСТОЕВСКОМУ
26 марта 1864. Москва
Москва 26 марта/64.
Любезный брат, у Черенина я достал 3-го дня "Эпоху", которую он неизвестно как получил так скоро, и 1 1/2 дни читал я ее и пересматривал. Вот мое впечатление: издание могло бы быть понаряднее, опечатки бесчисленные, до крайнего неряшества, ни одной руководящей, вводной, хотя бы намекающей на направление статьи, кроме статьи Косицы (хотя и хорошей, даже очень, но для 1-го номера нового журнала - недостаточной). Знаю, что всё это от запрещения "Ряда статей". Но мне-то тем нестерпимее, потому что эти 2 номера решительно имеют теперь вид сборника. Есть и ёрничество, совершенно, впрочем, извинительное, когда издаешь 2 номера на скорую руку, а именно: роман Шпильгагена, "Процесс" и "Записки помещика"; все три статьи занимают целую половину 2-х книг. Жаль, что не читал Ержинского. Если хорошо - так всё спасено, а если нехорошо, то очень плохо. Теперь о хорошей стороне: все статьи, которые я прочел, занимательны (Шпильгагена я не читал; может, и хорошо. Я говорю только об ужасном объеме). Обертка пестра, и названия статей завлекательны. Некоторые статьи очень порядочны, то есть "Призраки" (по-моему, и них много дряни: что-то гаденькое, больное, старческое, неверующее от бессилия, одним словом, весь Тургенев с его убеждениями, но поэзия много выкупит, я перечел в другой раз). Статьи Страхова, Ап. Григорьева, Аверкиева, "Что такое польские восстания", компиляция из Смита, "Ерши" и (1) "Бедные жильцы" Горского, даже Милюкова мне очень понравились. В защиту на все нападения на Горского можно сказать, что это совсем не литература и с этой точки глупо рассматривать, а просто факты и полезные. Не читал еще "Савонароллы". Очень бы желалось знать, какого рода (2) эта статья. Но всё это меркнет оттого, что запрещен "Ряд статей". Ради бога, проси Страхова выправить свою статью в цензурном отношении для следующего № или написать новый "Ряд статей". Как можно скорей статью руководящую!
Пожалуюсь и за мою статью; опечатки ужасные и уж лучше было совсем не печатать предпоследней главы (самой главной, где самая-то мысль и высказывается), чем печатать так, как оно есть, то есть с надерганными фразами и противуреча самой себе. Но что ж делать! Свиньи цензора, там, где я глумился над всем и иногда богохульствовал (3) для виду, - то пропущено, а где из всего этого я вывел потребность веры и Христа - то запрещено. Да что они, цензора-то, в заговоре против правительства,
Если ну эффект, то любопытство номер произведет наверно. И это хорошо. Вообще же номер - очень порядочный, взяв в соображение время. Насчет же разнообразия я даже и не ожидал, что будет такое. Одно жаль, что никак не разберешь, какого мы направления и чти именно мы хотим говорить.
Прошу тебя, голубчик Миша, отвечай мне как можно скорей и подробнее о том, что сказали про журнал. Здесь еще публика не получала, и потому ничьего мнения еще не слыхал.
Марья Дмитриевна до того слаба, что Алек<сандр> Пав<лович> не отвечает уже ни за один день. Долее 2-х недель она ни за что не проживет. Постараюсь кончить повесть поскорее, но сам посуди - удачное ли время для писанья?
Не слыхал ли чего о Паше? Кроме одного письма - ничего не написал, а я велел каждую неделю. Что с ним делается, как он живет? Ради бога, урвись как-нибудь или поговорить с ним, или пошли к нему на квартиру, что там делается? Это негодяй какой-то!
Вот что еще, брат: он, пожалуй, будет еще потом меня упрекать за то, что я его не выписал в Москву, чтоб проститься с матерью. Но Марья Дмитриевна положительно не хочет его видеть и сама тогда прогнала из Москвы. Ее мысли не изменились и теперь. Она не хочет его видеть. Чахоточную и обвинять нельзя в ее расположении духа. Она сказала, что позовет его, когда почувствует, что умирает, чтоб благословить. Но она может умереть нынче вечером, а между тем сегодня же утром рассчитывала, как будет летом жить на даче и как через три года переедет в Таганрог или в Астрахань. Напомнить же ей о Наше невозможно. Она ужасно мнительна, сейчас испугается и скажет: "Значит, я очень слаба и умираю". Чего же мучить ее и последние, может быть, часы ее жизни? И потому я не могу напомнить о Паше. Хотелось бы мне, чтоб он знал это, если можешь, вырази это ему как-нибудь, но не пугай тоже очень (хотя его, кажется, не испугаешь).
Еще одна важная очень просьба: как умрет Марья Дмитриевна, я тотчас же пришлю телеграмму к тебе, чтоб ты немедленно отправил Пашу, непременно в тот же день, в Москву. Невозможно, чтоб он и на похоронах не присутствовал. Платье у него всё цветное, и потому очень надо, перед отправлением, успеть ему, где-нибудь в магазине готовых плат<ьев>
<...> (4) черное - сюртук: штаны, жилет <...> (4) дешевейшую цену. Всё это я тебе <...> (4) прошу и умоляю тебя как единственного моего друга, сделай это и окажи мне эту великую услугу в моем тяжелом положении немедленно, как получишь телеграмму. А она будет, может быть, скоро.
NВ. Да когда будешь отправлять Пашу, то в толчки гони его ехать, а то он, пожалуй, выдумает какую-нибудь отговорку и отложит до завтра. Приставь к нему в тот день для наблюдений кого-нибудь. Ради бога.
Пишешь, что отправил в понедельник деньги, - еще не получал.
Я всё не совсем здоров, то есть не прежнею болезнию, а остатками, то есть, главное, слабостью. Устаю ужасно, а от чего бы, кажется?
Прощай, голубчик, письмо невеселое, будь здоров. Обнимаю тебя и всех твоих.
Твой весь Ф. Достоевский.
(1) было: и даже "Бедные жильцы". Последняя
(2) далее было: и помногу ли
(3) вместо: богохульствовал - было начато: вольно
(4) верхний правый угол письма оторван
223. M. M. ДОСТОЕВСКОМУ
2 апреля 1864. Москва
2-го апреля/64 Москва.
Любезный друг Миша, сейчас получил твое письмо. Пусть Аверкиев пишет статью о Костомарове, если хочет и если только теперь успеет, но с подписью имени, не от редакции. Я ведь чего боюсь? Только того, что мы как-нибудь разойдемся в направлении. Я ведь не историческую статью хочу писать, а по поводу русских историков и их знания своего дела. (Не беспокойся, я знаю что сказать и достаточно даже специалист - не в истории, а в развитии наших идей исторических в литературе, во взглядах наших историков (главнейших). Одним словом, в грязь лицом не шлепнусь, да, кроме того, тут все идеи "Эпохи" о "почве" должны быть выражены, не беспокойся.) Пусть (1) Аверкиев пишет, но очень бы мне желались, чтоб он собственно о Костомарове писал, а не о споре его с Погодиным. Но, впрочем, стеснять нельзя, как знает. Я же мою статью (2) напишу тоже как знаю. Насчет же того, что время уйдет и будет несвоевременно - то это ничего не значит. Всегда можно прицепиться и придать такую литературную форму. Написал же Чернышевский об Окружном славянофильском послании - год спустя. Это ничего.