Письма из замка дракона 3/3
Шрифт:
А шпионы в собственном замке – это даже хуже явного противника, продолжал дракон. Он сегодня был удивительно невежлив: плохо меня слушал, в основном твердил свое, заранее обдуманное, отвечал только на половину моих слов. Собственно, римляне, возможно, и к восставшим рабам отнеслись как к предателям. Ведь большинство из них были захвачены на войне, и им сохранили жизнь в обмен на подчиненное положение. Они могли выбрать смерть, когда оружие было у них в руках, но сложили его.
Пока я думала, что возразить, он предложил мне обдумывать заодно свое последнее письмо, которое я могу начать писать, как только сменюсь с дежурства в полночь, а пока поговорить о другом. На это я возражать не стала. Мне нужно было подумать. Пусть говорит. Может, его речи помогут мне придумать еще аргументы. Не сказать ли, что он не спрашивал нас, спасать или нет, так что мы ему ничего не должны и уж точно не обещали? Нет, это банально и, кроме того, выглядит почти как признание…
Получилось так, что, хотя вслух я не
Вторая беседа: Оборотни ставят себя выше королей
Сменив тему, он зачем-то завел разговор о высших и низших. Оказывается, он полагает, что высшая аристократия – не мы. Выше нас он мнит таких, как он. А мы ниже, даже если королевские рода, не говоря уже о прочих. Доказательств, однако, не приводил. Так что и возражать было, по сути, не на что. Если бы он хотя бы сослался на древность рода, можно было бы сравнить длину родословной. Если бы сослался на происхождение от более могучих, чем люди, существ, то и тут можно было бы сказать о нечеловеческих предках многих династий. А так – пусть себе. Это просто смешно. Но, поскольку настроение у меня не было веселым, я даже не улыбалась с выражением превосходства, а просто ждала, когда он выговорится, и думала о своем. Вернее, пыталась думать, силою обстоятельств пока новых доводов в пользу своей невиновности не придумала. Правда, и его аргументы не стали более доказательными.
Затем он стал критиковать другую сторону общественного устройства: утверждать, что полностью бесправные люди, какими он полагает наших крестьян, работают плохо. Наших – в смысле наших, а не его, он говорил «ваши крестьяне». И лучше такие сообщества, какое у него в замке получилось из пленниц. Он их так не называл, конечно. И того, что им, по сути, некуда деваться, не упоминал. А ведь они в любом случае пленницы, если не его (благодаря тому, что в большинстве своем так не думают), то обстоятельств… Впрочем, все мы пленницы обстоятельств… А для рабских занятий, слишком тяжелых или унизительных для свободных, продолжал он, можно использовать мелких животных, если уметь их приручить и научить.
Вывод, к которому он меня подталкивал обоими видами критики самых основ нашего общества, был очевиден с самого начала. Я должна перейти на его сторону, предать ту аристократию, к которой принадлежу по праву рождения, и заслужить себе место «у них». Положение, разумеется, подчиненное, по тому случаю, что я не могу обернуться драконом, но могу быть придворной при этой его «высшей аристократии». То есть, собственно, при нем – никаких других подобных ему я пока не видела. Но откуда бы они брались, драконы, если бы не было хотя бы одного драконовского рода?
Я плохо запомнила эту часть беседы, так как она попала между более важных. И смысла ее я не понимала. Если я – уличенная в коварном заговоре бесчестная негодяйка, зачем предлагать мне место при себе? (Это я выражаюсь о себе как в «Песне о Роланде» выражаются сарацины: «А мы, сарацины поганые, пойдем войной на Францию милую»). Надо, правда, сначала выяснить получше, что это за место? Может, согласись я – и окажется, что это место головы в зале охотничьих трофеев, как оленьи и кабаньи головы у наших охотников? Скорее, конечно, он имел в виду, что я должна подтвердить все обвинения, покаяться в гнусных замыслах, дать слово больше так не делать и помогать ему ловить еще каких-нибудь заговорщиц, которые могут проникнуть в его замок. То есть та же песня на новый лад. На это я тоже не сочла нужным как-то реагировать. Все равно это больше всего похоже на провокацию с целью заставить меня сознаться.
Третья беседа: О нужности инквизиции
Не могу сказать, как он сменил тему, задумалась. Каков был переход? Не помню. А между тем… Вернее, следующей темой… он завел опасные речи об инквизиции. Ведь он, с тех пор как решил, что поймал нас на заговоре, догадался, что это должен был быть заговор инквизиции. А не, скажем, короля Людовика, какой он там ни есть Всемирный Паук.
Демон сказал: Не понимаю, зачем вам работать на инков? Они, инки, вообще и сами-то ни на что не нужны.
Инками он сокращенно называет инквизиторов. Но это не только сокращение, сделанное из-за его постоянного стремления делать все быстрее и говорить короче. Он как-то проговорился, что имел когда-то дело с другими инками, которые именно так назывались, без всякого сокращения. И еще другими, те звались ацтеками. (Я уж заподозрила, что это у него окажется кличка для аристократов, но нет. Просто похоже). Хотя они к нему относились очень хорошо, совсем не как сокращенные им инки, можно сказать, боготворили и благоговели, называли богом Кетцалькоатлем, Пернатым Змеем по-нашему, но сами были таковы, и такое вытворяли для выражения своего благоговения… Человеческих жертв он не любит. (Кстати, именно так он воспринимает результаты охоты на ведьм и еретиков у нас – как свирепые человеческие жертвоприношения Христу. Хуже того, он, очевидно, не разобрался в самой сути самопожертвования Иисуса за наши грехи, т.к. принимает христиан за последователей Его убийц, извлекающих из того жертвоприношения выгоду и именно в знак этого поедающих плоть Христову и пьющих Его кровь – крайне возмутительная интерпретация причастия! Так что не очень понятно, что в той его стране были за жертвы, может, это только его ошибочная интерпретация). Так что он предпочел улететь от них подальше. (А тут опять то же самое, бедняга!) Покорствуя страсти, его уверения в том, что это ему не нужно, те инки и ацтеки не воспринимали. Там были такие жрецы, взявшие на себя толкование воли неба, и очень хорошо жившие с этого… Может, опомнятся, поймут – он объявил, почему смывается куда подальше, а это, по их понятиям, приближает конец света, который, в отличие от нас, они всячески отдаляют – в основном как раз этими человеческим жертвоприношениями… надо сказать, их вера, толкуемая жрецами, постепенно почему-то стала такова, что без жертвоприношений мир скоро погибнет, только, в отличие от нас, Страшный Суд – не то, к чему каждый верующий должен готовиться с радостью, а, наоборот, всеобщая безвозвратная гибель… Особенно противно, что жертвы по большей части не возражают. Они горды пользой, которую могут принести людям… Это, так сказать, святые, если искать христианские аналогии. В общем, это прозвище – инки – не только сокращение, оно выражает его гадливое отношение к глупым жестоким дикарям, полагающим себя орудиями единственной истины… и считающими, что эта истина освобождает их от необходимости поддаваться всему, что может им помешать исполнять свой долг, как они его понимают, например, жалости к своим жертвам.
Тут он, должна признаться, попал в точку. Я не хочу сказать, конечно, что инквизиторы – глупые дикари, но известно, что у них есть инструкция при появлении чувства жалости или симпатии к арестованной ведьме принимать эти чувства как дополнительную улику ее виновности, не обращая внимания на то, что, если по ложному доносу арестована невиновная, такие чувства как раз естественны и, может быть, кто знает, даже призваны служить подсказкой свыше. Однако до их души в таком случае невозможно достучаться и Всевышнему. Инструкция важнее движений души. Насчет их дикости можно было бы, конечно, возразить, ибо доминиканцы как раз очень хорошо образованы, в особенности инквизиторы, которым приходится спорить с еретиками. Но выставлять себя перед драконом сторонницей инквизиции не входило в мои намерения. Как бы он не принял это за дополнительное доказательство моей вины, в коей он и так, видимо, прискорбно твердо уверен. Кроме того, он всегда смог бы отговориться, что в данном случае имеет в виду исключительно сокращение для экономии времени. Так что я не стала цепляться к этому возмутительному выражению.
Я, продолжая выполнять обязанности дежурного, то есть оглядывая окрестности замка, видимые с башни, и не глядя на оборотня, ответила: Монсеньор доктор изволит высказывать оригинальную точку зрения. Хотя, конечно, то, что ее раньше никогда не приходилось слышать бедной провинциалке, не дает ей права с уверенностью судить о ее оригинальности… Я напрашивалась на комплименты, называя себя бедной провинциалкой и преуменьшая то, насколько я в курсе всех важных политических событий последнего времени. А получив их, могла бы претендовать на более убедительное мнение о его неправоте – уже в силу того, что высказанная им чушь никому даже в голову не приходила. Но пауза пропала зря – доктор не удочку не попался и галантные манеры проявлять не стал. Неужели ему так дорого время? Вообще-то это известная его страсть – беречь время. Но обычно он и вежливыми манерами не пренебрегает. Он что, спешит потому, что собрался со мной до конца дежурства беседовать и много чего запланировал обсудить? Нашел время! А когда же мне обдумывать мое последнее письмо?! А впрочем, подумавши, возможно, мне это на руку. В любом случае буду тянуть время, говорить, что не успела написать, что он сам виноват, отвлекая меня беседой, а там и утро наступит, а днем он письма носить не любит. Слишком далеко от города приходится превращаться, и долго добираться до него на своих двоих – так я поняла, хотя он, конечно, не рассказывал… Итак, комплиментов мне не дождаться, но, поскольку ничего по существу я еще не сказала, пришлось продолжить. Если бы инквизиции не было, кто бы боролся с ересями? Это не должно, конечно, входить в число забот монсеньора, но нам, христианам…
Оборотень, упрямо: Еретиков уже истребили, и теперь оставшиеся без работы, но не признающие этого инки опасны для любого человека.
Я, поняв, что великосветского общения у меня с ним сегодня как-то совсем не получается, перешла на его деловой тон: Извините, доктор, но согласиться с вами я не могу. Главная опасность для человека – в нем самом, по причине того, что он слаб. Без инков, как вы их называете, опять разведется куча еретиков, как и было, пока не была создана инквизиция.
Пособник сатаны радуется, как будто предвидел это возражение: Когда-то инков не было, а христианство победно распространялось по всему миру. Или, учитывая, что мир несколько больше, чем казалось христианам, почти по всему известному им миру. А теперь, хотите вы сказать, без инков оно подгнивает и непрерывно требует, так сказать, участия врача, чтобы определять пришедшие в негодность члены, охваченные антоновым огнем, и отпиливать их?