Письма к провинциалу

Блез Паскаль

Такова ожидаемая Вами от их отказа выгода, которая будет не менее полезна для Вас, чем та, которую Вы бы извлекли из их согласия. Следовательно, если от них потребуют подписи, они в любом случае попадут в Ваши сети, поставят они ее или не поставят. И в том, и в другом случае Вы окажетесь в выигрыше: настолько велико Ваше умение устроить дело к неизменной своей выгоде, какое бы направление оно не приняло.

Как хорошо я понимаю Вас, отец мой! И как глубоко я скорблю при мысли, что Господь покидает Вас до того, что допускает столь счастливый для Вас исход в столь недостойном образе действий! Ваше благополучие достойно сожаления, и завидовать ему могут только те, кому неизвестно, что такое истинное счастье. Помешать тому благополучию, за которым Вы гонитесь в данном деле, — значит оказать любовь ближнему, так как оно зиждется лишь на лжи и старании уверить в одном из следующих двух ложных положений: или что церковь осудила действенную благодать, или что защитники последней поддерживают пять осужденных заблуждений.

Необходимо, следовательно, убедить всех в том, что, по собственному Вашему признанию, и действенная благодать не осуждена, и никто не защищает указанных заблуждений. Пусть всем будет известно, что отказывающиеся подписать навязываемый Вами документ отказываются лишь

потому, что вопрос здесь — о факте. Подобным отказом они не могут сделаться еретиками, так как готовы подписать вопрос веры, поскольку в конце концов еретическая природа пяти осужденных положений — действительно догмат веры, но никогда не будет догматом веры, что они принадлежат Янсению. Защитники последнего не заблуждаются, и этого достаточно. Быть может, они слишком благоприятно истолковывают Янсения. Но может сказаться также, что Вы истолковываете его недостаточно благоприятно. Я не вдаюсь в разбирательство подобного вопроса По крайней мере, я знаю, что Вы, по Вашим правилам, считаете безгрешным объявлять еп. Ипрского еретиком вопреки своему собственному убеждению, тогда как, по их правилам, они не могли бы без греха назвать его католиком, если бы не были в этом убеждены. Они, стало быть, искреннее Вас, отец мой; они глубже Вас изучили Янсения; они не менее Вас умственно развиты, следовательно, они не менее Вас внушают к себе доверие. Что бы там ни было с этим вопросом о факте, но они — несомненно католики, так как, чтобы быть католиком, нет надобности уверять, будто кое — кто другой — не католик, а достаточно самому быть свободным от заблуждений, не обвиняя в них никого.

Ваше преподобие, если Вам трудно читать это письмо, поскольку оно напечатано недостаточно изящным шрифтом, вините в этом лишь самого себя. Я не пользуюсь такими привилегиями, как Вы. Вы имеете привилегию опровергать даже чудеса [346] , а я не имею права даже защищаться. Беспрестанно рыскают по всем типографиям. Вы и сами не посоветовали бы мне продолжать писать при таких препятствиях. Ведь возникает много трудностей, когда печатать приходится в Оснабрюке [347] .

346

В Rabat — joie des Jansenistes Анна отрицал чудо в Пор — Рояле.

347

Янсенисты свои подпольные издания часто помечали: напечатано в Кельне или в Утрехте, хотя все они печатались в Париже. То же самое и этот Оснабрюк.

Письмо восемнадцатое

Его преподобию отцу Анна, иезуиту. — Еще более неопровержимым образом доказывается, посредством самого ответа о. Анна, что в церкви нет никакой ереси; что все осуждают учение, которое иезуиты влагают в «смысл Янсения», и что, таким образом, все верные имеют одни и те же мнения по вопросу о пяти положениях. — Объясняется различие между спорами о праве и спорами о факте и доказывается, что в вопросах фактических следует сообразоваться более с тем, что видишь, а вовсе не с авторитетом людей, кто бы они ни были

24 марта 1657 г.

Ваше Преподобие!

Давно Вы трудитесь, стараясь найти какое — нибудь заблуждение у Ваших противников, и я уверен, что Вы в конце концов сознаетесь: нет ничего труднее, как выставить еретиками людей, которые не причастны ереси и больше всего избегают впасть в ересь. В последнем Письме своем я показал, сколько ересей приписывали Вы им, одну за другой, не будучи в состоянии найти такую ересь, в которой могли бы обвинять их продолжительное время. Так что Вам ничего не осталось больше, как только обвинить их в ереси за отказ осудить «смысл Янсения», как Вам того хотелось бы, то есть без объяснения самого смысла. Не хватало, значит, у Вас ересей, которыми Вы могли бы попрекнуть их, если Вы дошли до этого. Ведь кто же слышал когда — либо о такой ереси, которую нельзя выразить. Поэтому нетрудно было и возражать Вам, поставляя на вид, что» если у Янсения нет заблуждений, осуждать его несправедливо; если же они есть у него, Вы должны предъявить их, чтобы люди знали, по крайней мере, что осуждают. Однако Вы никогда не соглашались на это, а старались подкрепить свои притязания декретами, которые не приносили Вам никакой пользы, поскольку в них вовсе не объяснялось, что такое этот «смысл Янсения», будто бы осужденный в виде упомянутых пяти положений. А это — вовсе не средство, способное покончить ваши споры. Если бы вы с той и другой стороны согласились относительно истинного смысла Янсения, а разногласие ваше состояло в том, есть ли у него ересь или нет, тогда приговор, устанавливающий наличие ереси в рассматриваемом смысле, действительно, затрагивал бы сущность вопроса. Но, когда идет великий спор о том, что сам смысл Янсения обозначает, и одни видят в нем только учение св. Августина и св. Фомы, а другие находят еретическое учение, но не объясняют, какое именно, очевидно, что конституция, не говорящая ни слова о данном разногласии, а осуждающая только смысл Янсения вообще, не объясняя его, ничего не решает относительно спорного вопроса.

Вот почему Вам сто раз говорили, что, так как спор идет только о факте, Вам никогда не удастся его завершить иначе, как объяснив свое понимание слов «смысл Янсения». Но, так как Вы все время упорно отказывали в этом, я заставил Вас наконец высказаться моим последним Письмом, дав понять, что не без тайного умысла затеяли Вы добиться осуждения означенного смысла без объяснения его, что у Вас есть замысел обратить в свое время это неопределенное осуждение в осуждение учения о действенной благодати, доказывая, будто оно не что иное, как то же учение Янсения, и последнее Вам нетрудно будет сделать. Это поставило Вас перед необходимостью отвечать. Ведь если бы Вы опять стали с упорством уклоняться от объяснения данного смысла, то самым непроницательным людям стало бы ясно, что Вы в самом деле замышляете только против действенной благодати, а это было бы окончательным посрамлением для Вас при том благоговении, с которым церковь относится к столь священному учению.

Итак, Вы вынуждены были высказаться, и Вы высказались в своем ответе на мое Письмо, в котором я четко сформулировал тезис: «если у Янсения есть какое — нибудь учение относительно

осужденных пяти положений, кроме учения о действенной благодати, тогда у него нет защитников, а если у него нет другого учения, кроме учения о действенной благодати, у него нет заблуждений». Отрицать этого Вы не могли, отец мой. Но Вы прибегли тут к следующему различению (стр. 21): «Чтобы оправдать Янсения, — говорите Вы, — недостаточно сказать, что он держится только учения о действенной благодати, потому что это учение можно понимать двояким образом: во — первых, согласно с Кальвином, еретически, а именно, что воля, побуждаемая благодатью, не имеет возможности противиться ей; во — вторых, ортодоксально, согласно с толкованием томистов и сорбоннистов, которое основано на началах, установленных соборами, а именно, что действенная благодать управляет волею таким образом, что последняя всегда имеет способность противостоять ей».

Со всем этим нельзя не согласиться, отец мой, и Вы заканчиваете словами: «Янсений был бы католиком, если бы он защищал действенную благодать по учению томистов. Но он еретик, потому что он против томистов и согласен с Кальвином, отрицающим способность противостоять благодати». Я не исследую здесь упомянутого вопроса о факте, отец мой, т. е. действительно ли Янсений согласен с Кальвином. Для меня достаточно того, что Вы так полагаете и что, по Вашему разъяснению, под словами «смысл Янсения» Вы подразумеваете не что иное, как учение Кальвина Итак, отец мой, только это Вы и хотели сказать? Только учение Кальвина желали Вы заставить осудить под именем смысла Янсения? Что же Вы раньше об этом не заявили? От скольких хлопот Вы избавили бы себя: ведь безо всяких булл и бреве все осудили бы подобное заблуждение вместе с Вами. Как необходимо было такое разъяснение! Сколько затруднений устраняет оно! Мы не знали, отец мой, какое заблуждение хотели осудить папы и епископы под именем смысла Янсения. Вся церковь находилась оттого в крайне затруднительном положении, а прояснить ситуацию никто не желал. Теперь это делаете Вы, отец мой, на которого Ваша партия смотрит как на главу и первого движителя всех своих начинаний, Вы, которому известна вполне вся тайна такого образа действия. Вы сказали нам, следовательно, что смысл Янсения не что иное, как учение Кальвина, осужденное собором. Вот многие сомнения и разрешились. Мы знаем теперь, что заблуждение, которое они желали осудить под этим термином «смысл Янсения», не что иное, как учение Кальвина, и что мы, таким образом, пребываем в послушании их постановлениям, осуждая вместе с ними то учение Кальвина, которое они хотели осудить. Мы уже не изумляемся, видя, с каким рвением папы и некоторые епископы борются против смысла Янсения. Как им было не бороться, отец мой, когда они верили тем, кто всенародно заявляет, будто «смысл Янсения» — то же самое, что учение Кальвина.

Итак, я утверждаю, отец мой, Вы не можете более ни в чем упрекнуть Ваших противников, поскольку они, несомненно, осуждают осуждаемое Вами. Удивительно только для меня, что Вы этого не знали и что так мало имеете понятия об их убеждениях по данному вопросу, столько раз публично высказывавшихся ими в книгах. Я уверен, что, если бы Вы получше рассмотрели указанные книги, Вы пожалели бы, что не изучили с миром в сердце столь чистое и столь христианское учение, бороться с которым, не зная его, побуждала Вас страсть. Вы увидели бы, отец мой, что г — н Арно и его единомышленники не только признают учение о возможности противостоять слабым благодатям, именуемым возбуждающими, или недейственными, не совершая добра, которое они внушают нам. Но они также твердо защищают против Кальвина способность воли противиться даже действенной и победоносной благодати, как защищают они против Молины власть этой благодати над вол^ю, будучи одинаково ревностными как к первой, так и ко второй истине. Они слишком хорошо знают, что человек, по своей природе, всегда имеет способность грешить и противиться благодати и что после грехопадения он носит в себе греховное начало похотения, которое усиливает в нем беспредельно эту способность, но что, тем не менее, если Boiy угодно, по милосердию Его, изменить сердце человека, Он заставляет его совершать все, что Ему угодно, причем эта непогрешимость действия Божия никоим образом не уничтожает естественной свободы воли человека, благодаря сокровенным и удивительным способам, которыми Бог производит указанное изменение, так превосходно объясненным св. Августином и рассеивающим все измышления врагов действующей благодати, мнимые противоречия между верховной властью благодати над свободной волей и способностью свободной воли противиться благодати. Ибо, по учению этого великого святителя, утвержденному папами и церковью в качестве правила для данного вопроса, Бог изменяет сердце человека, изливая в душу его небесную сладость, которая, превозмогая плотские наслаждения, производит то, что человек, чувствуя, с одной стороны, свою смертность и свое ничтожество и созерцая, с другой стороны, величие и вечность Бога, получает отвращение к прелестям ipexa, отлучающим его от нетленного блага. Обретая высшую свою радость в Боге, привлекающем его к Себе, человек неуклонно влечется к Нему по собственной воле, чувством вполне свободным, вполне добровольным, вполне любовным, так что для него было бы прискорбно и мучительно разлучиться с Богом. Для человека всегда сохраняется возможность удалиться от Бога, он действительно смог бы реализовать ее, если бы захотел. Но как бы он захотел этого, когда воля склоняется всегда к наиболее приятному, а в данном состоянии ничто ей так не нравится, как единственное благо, обнимающее собой все остальные. Quod enim amplius nos delectat, secundum id operemur necesse est, по словам св. Августина.

Вот как Бог располагает свободной волей человека, не налагая на него необходимости, вот каким образом свободная воля, которая всегда может противиться благодати, но никогда не желает этого, влечется к Богу настолько же свободно, насколько и неуклонно, если Ему угодно привлечь ее сладостью Своих действенных внушений.

Это, отец мой, те самые божественные начала св. Августина и св. Фомы, на основании которых истинно, что «мы можем противиться благодати», против мнения Кальвина; и что, тем не менее, как говорит папа Климент VIII [348] в своем послании к конгрегации De auxiliis: «Бог образует в нас движение нашей воли и действенно располагает нашим сердцем по власти, которую Его высшее величие имеет как над волею людей, так и над остальными тварями поднебесными, по учению св. Августина».

348

См. Письмо 2.