Письма на воде
Шрифт:
Я была характерным обитателем заасфальтированного пространства больше ста километров в окружности, внутри которого каждый день находится не меньше пятнадцати миллионов населения.
В таких условиях человеку очень нужно уединение – и ты в кошмаре видишь, как «добрые соседи», которые с радостью одолжат тебе перфоратор, вызовут «Скорую» или встретят курьера, меняют статус на друзей, которые через день напрашиваются к тебе на чай.
Никита делал ремонт и пару раз в неделю ночевал у меня. Я строила планы, достойные звания сложнейшей дипломатической
Никита ведь не просто дружил. Он страдал. И хотел, чтобы я страдала вместе с ним, переживала его боль, принимала ее – и это было почти изнасилование.
Я слушала его, заболевая от раздражения, и думала, что звуковые колебания, которые мы называем словами, иголками впиваются мне в мозг: слово – игла, звук – игла…
Я тогда считала Никиту то глупым, то несчастным, но проще было остановиться на глупости, потому что сочувствовать ему не хотелось – он был мне не настолько близок. Ведь сочувствие Никите требовало не просто свежего воздуха, здоровой еды и режима дня и ночи – нет, оно настаивало на палате с мягкими стенами, на тяжелой психологической работе и постоянном контроле больного.
Никита был несчастен, но признать это мог разве что под пытками – я должна была поить его соленой водой неделю, чтобы он, умирая от жажды, прошептал сухими губами: «Да»…
После нелепого брака с Ирочкой Никита ударился в разгул, и мне уже казалось, что бессловесные девицы с городских окраин вызывают у него наркотическое привыкание. Каждый день новая, в морщинистых башмаках, или нарядная, сверкающая, в туфлях, украшенных бантами и стразами…
Но в тридцать лет Никите захотелось влюбиться.
Что бы человек себе ни придумал, кем бы он себя ни видел, ему не избежать того, что заложено в нем природой. Он чувствует голод, холод, страх, любовь. И сколько бы дней человек ни голодал, сколько бы ни плавал в ледяной воде – он хочет есть, мерзнет, и голова у него болит.
Никита пытался обмануть жизнь, как щитом прикрывшись от нее цинизмом, практичностью, черствостью, но она подкралась сзади и оглушила его одним-единственным ударом.
Ему хотелось ощутить шевеление в душе, у которой развилась пониженная подвижность, гиподинамия, болезнь цивилизации и особенно больших городов, где всем вечно некогда заняться своими чувствами. Никита ощущал, что кровь стала медленнее бежать по венам, и догадался, что дело не в сердце, которое было здорово.
В любви Никита был смешон. Мужчина трицати лет ничего о ней не знал. Даже не представлял, как она выглядит.
И он, неопытный, наивный, увидел свою избранницу в глупой нервной девице. Ее звали Марина.
Никита увлекся ею потому, что она была другой – не доступной, как все его пассии, не покладистой и требовательной. Она мучила себя, мучила всех, и эти муки, приправленные сексуальным влечением, Никита принял за ту самую любовь.
Меня, как и многих других… как и всех… с детства волновали трагедии. Мадам Бовари, Анна Каренина, Екатерина Измайлова, которая леди Макбет Мценского уезда, и,
Все эти истории были чудесными, увлекательными, и, прочитав их, хотелось хандрить, уставив взгляд поверх пруда, в котором отражается серое небо, скрашенное нарядной осенней листвой.
Трагедия замечательна, когда ее рассказывает поэт – душу бередят удивительные события, которые никогда не произойдут с тобой.
Но в жизни, увы, трагедии уродливы. Их героини – жалкие, безумные, злые женщины, которые, словно липы летом – дурманящий запах, источают сумасшествие.
Эта Марина была уродом – каждый ее поступок, каждое слово, взгляд были уродливы.
Лицо у нее было привлекательным, сама – стройна и высока.
Никита встретил ее в компании одного своего друга, и в тот же вечер она с ним уехала. Оказалось, у Марины был молодой человек, и находился он в той же компании, и все произошло у него на глазах.
Марина, не спросив позволения, втянула Никиту в войну – и вот он уже то перевозил ее вещи от молодого человека, то выходил с ним разговаривать, то утешал Марину, которая ночами не могла заснуть…
Марина не хотела оставаться у Никиты. Ему пришлось выселять жильцов, которым она сдавала свою трехкомнатную квартиру на Тверской. Квартира досталась ей от бывшего мужа, телевизионного продюсера. Никита сделал в ней ремонт, потому что Марина не могла жить после чужих людей.
Никита ездил за материалами, торговался, боролся с прорабом, а Марина в это время капала клубничным соком на новые шелковые простыни. Простыни она выкинула.
Мы познакомились в «Чиполлино».
Марина была неприветлива – почему-то ей казалось, что она имеет на это право.
После неудачных попыток завести беседу мы, приятели Никиты, решили, что он приобрел себе красивую зверушку, и позабыли о ней. К тому времени приятели уже наловчились игнорировать подружек Никиты.
– Твои друзья меня унизили, – заявила Марина, когда они приехали домой.
– Ты о чем? – удивился Никита.
– Они даже не смотрели в мою сторону!
– Марин, ты чего… Да никто…
– Я чувствовала взгляды! Не знаю, с кем ты раньше встречался, но у них на лбу было написано «еще одна шалава!» Я тебе не подстилка! Не смей со мной так обращаться!
Марина была больна. И если раньше Никита думал, что истеричка – это женщина, которая рыдает, когда смотрит на Кейт и Лео во льдах океана, то это потому, что ему не повезло столкнуться с подлинным безумием.
Марина была бурей, ураганом, который выдирает дома из земли; играет машинами в снежки; наотмашь валит деревья – и поначалу Никите грезилось, что этот ураган несет его в чудесную страну Оз.
– Я купила платье за двенадцать тысяч! Потратила последние деньги! – бушевала Марина. – Ради твоих друзей!
– Двенадцать тысяч?! – ахнул Никита. – Ты с ума сошла? Ты же просила денег на стол!
– Я?! Просила?! – Марина расхохоталась.
Она бросилась к шкафу, схватила ворох одежды и вышвырнула в окно.