Письма на воде
Шрифт:
– Может, ты считаешь, что я думаю только о тряпках? Может, ты тоже считаешь меня глупой?
Она выхватила из гардероба пальто, куртки, побежала на балкон. Никита собирался ее перехватить, но истерички знают толк в рукопашной – не успел он моргнуть, как получил сапогом по коленке, а одежда улетела в окно.
Была драка. Марина царапала его и кусала, он выламывал ей руки, она била его доской для нарезки хлеба, а он переломил ее через бортик ванны и облил ледяной водой.
– Со мной так нельзя… –
На следующий день они поехали за новыми шмотками. Старые Никита тоже подобрал, но Марина сказала, что смотреть не может на эти вещи. Они навевают на нее тягостные воспоминания.
Все друзья-приятели получили указание Марину уважать. Друзей стало заметно меньше.
– Марина – моя девушка, это серьезно, – сказал мне Никита. – Будь с ней помягче.
– Никита, – я замолчала, потому что не знала, что можно ответить на такое заявление. – Ладно. Все с тобой ясно.
Я его не бросила.
Мы встречались, и я была с Мариной вычурно вежлива – смотрела на нее с застывшей улыбкой, которая искажает лицо при встрече с одиозными личностями вроде Владимира Жириновского: стоит им появиться в толпе и крикнуть: «Где водитель, блянах…?!» – как у всех мгновенно образуется это умильное выражение, светская гримаса.
Я ее слушала, поддерживала, говорила комплименты – и ни разу Марина не заметила подвоха. Она всерьез отнеслась к моему подобострастию – а это означает, что ее мозг поражен, у нее нет иммунитета – самоиронии.
Марина и меня увлекла.
Это была простая девушка с дурными манерами, плохо образованная, бездарная, пусть и красивая, но не настолько, чтобы извлекать из этого выгоду, никчемная собеседница. Ее образ притягивал меня, как в свое время картина Флавицкого «Княжна Тараканова».
Обыкновенно безумцы страшны, их внешность искажена печатью распада личности, они не могут видеть себя в зеркалах, воспринимают себя по памяти, а эта была прекрасна и оттого еще более страшна – она завораживала, как горящие башни-Близнецы 11 сентября.
Катастрофы, с точки зрения непричастного к ним обывателя, необыкновенно красивы – что может быть более волнительным, чем смешанные чувства страха, величия, резкого, как острый перитонит, сочувствия и ощущения единения в этой боли со всем миром? В какие другие мгновения ты чувствуешь себя более живым?
Марина травилась. Всерьез. Никита вызывал «Скорую помощь». Марина уходила в запой – и он искал ее на даче у подруги подруги подруги и находил серую, вонючую, под грудой шерстяных одеял.
Марина могла устроить скандал в «Калина Баре» – из-за того, что креветки показались ей морожеными, и напиться в подмосковном кафе «Кувшинка» с двумя подозрительными личностями и одним местным пьяницей.
Никита считал, что
Если уж человек взялся быть несчастным – никто не сможет ему помешать.
Я верю в Бога. Я верю в душу. И я верю психотерапевтам – целителям душ.
Я несколько лет ходила на встречи с самой собой, где передо мной ставили зеркало и говорили: «Это ты». Я отрицала. Я качала головой и негодовала:
– Кто из нас сумасшедший? Это не я! Не знаю эту женщину!
Вот так я узнала, что мы совсем не такие, какими себя представляем. Я увидела наконец свое лицо – не обошлось без разочарования, но я его полюбила. Я научилась себя уважать.
Я много раз старалась передать эти знания Никите – и мы ругались, потому что ему не нужны были знания, он держался за свое невежество, хотел оставить все как есть.
Невежество страшнее зависти, гнева, жадности, ненависти. Оно превращает человека в насекомое. Я знаю людей, которые никогда не слышали о Коко Шанель. Они живут в Москве. И дело тут не в примере: не в Шанель, или Вуди Аллене, или Лихтенштейне.
А в том, что тюрьма – это не всегда казенный дом с решетками, охраной, нарами и баландой.
Тюрьма – это мир, дальше которого тебя не пускают твои же собственные страхи или предубеждения.
Никита боялся быть счастливым, ему думалось, что это скучно. Опасался любить взаимно и радостно, потому что не видел в этом интриги.
Для того чтобы каждый день открывать глаза и что-то делать, ему нужна была боль, и он отказывался верить, что можно проснуться от удовольствия и жить только потому, что мир прекрасен.
Когда ты привыкаешь к боли, то ощущаешь ее совсем не так, как другие. Боль становится частью тебя, ты понимаешь ее, как самое обычное физическое качество, и без нее ты в растерянности, ты словно парализован. Это знают все хронические язвенники.
Боль превращается в часть твоей природы.
Никита хотел боли – и получил ее сполна.
Марина сделала его несчастным, худым и одиноким.
А через три года бросила, насосавшись, будто самка комара, его крови.
Ушла к другому страдальцу, который ждал, чтобы ему сделали больно.
Конечно, она не оставила Никиту в покое. Марине вечно требовалось что-то устроить, помочь, заткнуть финансовую протечку.
Спустя какое-то время Никита малость отрезвел, но не отказался полностью от своего тайного удовольствия – он тосковал по Марине, ждал ее звонка, хотел подчиняться.
Я набралась мужества и заявила, что это в нем проснулась любовь к матери, которая не знала других чувств, кроме унижения, обиды, грубости.
Никита ответил, что «этот твой Фрейд – придурок и шарлатан».