Письма полковнику
Шрифт:
Невозможно. И страшно.
Они сидели всё на той же лавочке в вестибюле, как в первый день, когда приехали сюда. Только теперь едва на ней помещались, потому что добавилась Дылда. И еще потому, что никому, ни под каким предлогом, ни на секунду нельзя было встать.
Сторожил тот, что был моложе остальных, смуглый чернявый парень, даже красивый. Так Марисабели показалось с начала, до того, как она поняла. Сразу никто не понял. Все думали, что так и надо по сценарию, просто их забыли предупредить, или, может, специально не захотели, для естественности. А дольше всех не въезжала Дылда, она вообще не успела разобраться
Дылду Марисабель со своего места не видела, но знала, что у той синяк на пол–лица. В другое время можно было бы хихикнуть: так тебе и надо. Сейчас не получалось. Уж Дылда–то попала совсем по–глупому, обидно, случайно, ни за ломаный грош.
Слева помещалась Славка. Справа — Каролина, у которой были самые длинные ноги, и колени чуть ли не упирались в подбородок. Впрочем, у самой Марисабели ноги тоже затекли и онемели, а до этого страшно болели, ведь не шевельнуться, и сапоги на шпильках. Утром Крокодилица сказала, что весь материал с драконом в браке, нужно переснимать. И они только–только успели переодеться во вчерашнее, в черную кожу со стразами…
Сделать визаж успели только Ленке. И Славке — наполовину.
Она сидела, повернувшись к Марисабели ненакрашенным глазом. Он двигался туда–сюда, отражая неспешный проход вдоль скамьи чернявого парня в бандане, с автоматом наперевес и со свежим шрамом на всю щеку.
Дылда была уверена, что ее снимают. В жизни она стопудово не сотворила бы ничего подобного, десять раз успела бы передумать. А так — шагнула прямо навстречу автоматному дулу, размахнулась и перетянула бандита по физиономии двухвостой плеткой.
Странно, что он тут же не выстрелил. А только вскрикнул, по–детски схватился за щеку, а затем вмазал Дылде со всей силы, так, что она отлетела в угол вестибюля.
И до нее наконец дошло. Дошло до всех.
Их всех согнали в вестибюль. И девчонок, и колдовавших над ними стилисток с визажистками, и техперсонал, ошивавшийся вокруг, и операторов ночной смены, которые дрыхли в номерах, и поддатых с утра осветителей, и административную группу, как раз прохлаждавшуюся в ресторане, и Крокодилицу с продюсером, на которых жалко было смотреть… Круче всех вывернулась, конечно, Женька. Которую они вчера все–таки выперли из шоу абсолютным большинством голосов.
Фотографша Машка несколько раз щелкнула происходящее из–за колонны; один из террористов заметил, дернул за объектив, порвав ремешок о Машкину шею, хотел засветить пленку, а сообразив, что аппарат цифровой, просто приложил его с размаху о стену. Машке, можно сказать, тоже повезло. Не меньше, чем Дылде.
А Федора Брадая не было. Как обычно. До последнего.
Марисабель, зажатая на лавочке между неестественно молчаливыми девчонками, под хмурым взглядом чернявого со шрамом, успела придумать: вот Федор врывается сюда во главе группы захвата, и вопли, и стрельба, и он подхватывает ее на руки, закрывая своим телом… Тут телеведущий и появился. Под дулом автомата, с заломленными за спиной руками, помятый, растерянный. Его провели через вестибюль, и всё. Больше Марисабель его не видела, как ни вертела головой, как ни вытягивала шею. Даже попыталась приподняться, но парень в бандане так на нее глянул, что она сразу поняла. И больше нарываться не стала.
Они переговаривались между собой на чужом языке. Гортанном и выразительном, как в сериалах, и Марисабели всё время казалось, что вот–вот — и она начнет разбирать смысл слов, отслеживать суть разговоров… Ничего подобного, конечно, не происходило, и делалось еще страшнее.
Правда, как выяснилось, молодой бандит, изукрашенный Дылдой, немножко владел общепонятным языком. Чего он хотел от Крокодилицы, Марисабель не расслышала. На тот момент девчонки, ненадолго оставшиеся без охраны, заерзали, завозились на скамье, пытаясь усесться поудобнее, слегка размять ноги и хоть чуть–чуть распихать локтями соседок; на большее никого не хватило, даже на перешептывания. И все разом повернули головы, когда Крокодилица внезапно взревела, взорвалась непечатным потоком — уже привычным на съемочной площадке, но сейчас, в адрес вооруженных террористов?!
— Ой, — сказала Славка.
— Это был первый звук с их скамейки.
Крокодилица вдруг зашаталась, схватилась одной рукой за горло, а другой ниже, подперев сбоку левую грудь, и медленно, словно тесто по краю кастрюли, поползла вниз. Марисабель успела удивиться, как это она пропустила выстрел. Или они ее ножом?..
— Убили, — выдохнула Славка; в ней будто прорвало клапан, она уже не могла держать язык за зубами. Дура. Каролина шикнула на нее поверх головы Марисабели.
Другой бандит подхватил Крокодилицу, встряхнул ее, а молодой кричал ей прямо в ухо что–то вроде бы и по–нашему, но еще непонятнее, чем если б он по–прежнему изъяснялся на родном языке. Затем оба куда–то потащили ее под руки — живую или все–таки мертвую? — после чего охранник вернулся к скамье.
Девчонки замерли, слиплись в единую массу, втянули головы в плечи.
А скамейка становилась всё более твердой и узкой, и уже казалось, что они сидят на лезвии ножа, вернее, меча — прямого, длинного и наточенного остро–остро. От тезеллитового подоконника несло игольчатым жаром. Подоконник широкий. И такой же точно недостижимый, как море вдали за окном. Как Исходник. Как свобода… слово, под которым обычно понимают неизвестно что.
Оказывается, свобода — это когда ты можешь встать, пройтись по вестибюлю, влезть на подоконник, выглянуть в окно. Всего лишь. Причем можно ничего этого и не делать, вот так и сидеть себе на лавочке с девчонками в ожидании съемок, но знать, что в любую минуту…
К молодому террористу подошел другой, постарше, они перекинулись парой слов на своем языке и ушли вдвоем, но легче от этого не стало: подтянулся поближе тот бандит, что раньше охранял съемочный техперсонал: половину из них тоже увели на другой конец вестибюля. Там происходило какое–то движение. Телеоператоры возили туда–сюда камеры на колесиках, осветители устанавливали прожекторы, а несколько террористов ходили вокруг, подавая команды то отрывистыми голосами, а чаще красноречивыми жестами автоматных стволов.
Если б знать хотя бы приблизительно, чего они хотят. Когда захватывают заложников, рассказывали в одной телепередаче, всегда выдвигают властям какие–то требования. Власти делают вид, что соглашаются, всячески затягивают переговоры, а сами пока готовят штурм. А во время штурма расстреливают всех. И бандитов, и заложников.
Федора нигде не видно. Возможно, они его уже убили показательно, для устрашения властей. А вдруг, наоборот, отпустили? В любом случае, некому будет закрыть ее, Марисабель, своим телом…