Письма полковнику
Шрифт:
— Да что вы говорите? У нас другая информация.
— Правда? Ну что ж, для полноты информации: во время секса она молчит. А после — говорит вовсе не о том, что интересует Структуру. Если хотите, я предоставлю фонограммы.
— Разумеется, предоставите, это, как–никак, входил в ваши обязанности. Возможно, специалистам удастся вытянуть из них чуть больше, чем было произнесено открытым текстом… междустрочник, так сказать. Термин, кстати, из области работы с письмами.
— О письмах она говорила. Она знает, что вы знаете, что она… может, вам трудно меня понять?
— Справлюсь, не переживайте. Меня настораживает ваше «вы». Говорите «мы», так будет легче в первую очередь вам самому. У нас впереди еще много работы… Сегодня я оформлю вам новую визу и выпишу аванс в счет компенсации. Займусь лично и постараюсь сделать так, чтобы сверху не возникло лишних вопросов.
— Я должен быть благодарен по гроб жизни?
— Попробуйте, только вряд ли у вас получится. Знаете, вы мне даже больше нравитесь таким. Ступайте в отель и отдохните, вы же пережили не меньше, чем все они… остальные. Признайтесь, был такой момент, когда казалось, что эти сумасшедшие могут и вас убить?
— Представьте себе. И как вы догадались?
— Не надо, не язвите. На самом деле так оно и было.
— Рад слышать. Не ошибся.
— Ступайте. Не напоритесь на репортеров. Во–он там дыра в решетке… хотя вы, похоже, туда и двигались. Я прав?
— Вы всегда правы.
Человек поднялся с шезлонга, отряхнул, наконец, брюки от пыли, поднял руку в условно–прощальном жесте и зашагал прочь. Не оборачиваться. По их расчетам, сейчас, после такого вот разговора, он ни за что не должен позволить себе обернуться… Выдержать роль. До конца.
Будем надеяться, ему удалось. Провести сложную, достаточно многоступенчатую комбинацию, чтобы они потеряли нить, перестали следить за его игрой. Собственной игрой. Теперь — больше, чем когда бы то ни было.
Его виза осталась посверкивать чипом на дне голубого бассейна, и куратор только что пообещал никому не сообщать об этом. Значит, до завтрашнего дня Структура действительно не в состоянии отслеживать его перемещения стандартным способом. А что до остальных методов, имеющихся на ее вооружении, то он неплохо о них осведомлен. Равно как и о том, что Структура вовсе не настолько всесильна и вездесуща, какой хочет казаться самой себе.
Для отвода глаз действительно вернуться в отель. Затем обрубить хвосты — и вперед. Исчезнуть, залечь на дно. А потом…
После того как схлынет первая волна возмущения и лихорадочных поисков, они махнут рукой, решив, что он вышел из игры. Найдут ему замену. И будут продолжать в том же духе, наперегонки с конкурентами пытаясь чего–то от нее добиться. Глупости. Все доступные их воображению методы он уже испробовал. Но она не та женщина, которую можно взять на стандартный инструментарий приемов и приманок Структуры. В сущности, время, скорость, первенство сейчас уже ничего не решают.
Он подождет.
А когда наступит время действовать, придет к ней и получит всё.
Кустарник с переломанными ветками и сбитыми на землю цветами смотрелся странно, особенно потому, что ничего уже не маскировал. Человек развернулся боком, проходя в узкую, как готическая арка, прореху в решетке. Зацепился подошвой за петлю, невидимую в цветочном ворохе, выругался, присел на корточки. Высвободился, выпрямился по ту сторону, пошел дальше по аллее, навстречу бывшему оцеплению, теперь расслабленно перекуривающему группками на лужайках…
— Толик!!!
Бывают крики, на которые невозможно не обернуться.
Девушка была худенькая, в потертых джинсах и широкой футболке навыпуск. Кажется, он ее где–то видел. Возможно, горничная или еще кто–нибудь из обслуживающего персонала — таких профессиональный взгляд хоть и цепляет, но сбрасывает в память общим блоком, не сортируя. Бледная, растрепанная, круги под глазами и темная ссадина полукольцом на шее: в этом было нечто птичье, вроде кольчатой горлицы, сильно потрепанной голубями.
— Я могу вам чем–то помочь?
Он понятия не имел, зачем и почему это спросил.
Она ответила:
— Ой. Простите.
Миша обиделся. Он думал, я обрадуюсь, а я… Я ничего не понимаю, папа.
Знаешь, мне ведь очень нравился наш дом. Уже начала его обустраивать, и здорово было обставлять каждую комнату именно так, как хотелось мне самой. Миша заказывал в Исходнике мебель по моим рисункам, коврики, занавески, а всякие салфетки и скатерки я вышивала сама, а какие подсвечники мы с Драго выклеивали из раковин! Каждая вещичка на своем месте. Правда, Коленька последнее время хватает всё, до чего может дотянуться, уже четыре вазочки разбил и одно большое блюдо…
И вдруг Миша говорит, что мы возвращаемся в замок! Как это, почему?! — я спросила, а он обиделся. Так жалко было смотреть. Он же улыбался, светился весь, точь–в–точь как Коленька, а я будто плеснула в лицо холодной водой, смыла с него улыбку. Зачем я это сделала? Он же, наверное, представлял себе заранее, как скажет мне, а я просияю, взвизгну, брошусь ему на шею… Самое подлое — убивать чью–то радость. Он мне, наверное, не простит. Хоть я и убеждала его потом, что рада. Но чересчур поздно.
И все–таки я не могу понять. Ведь мы уходили тогда… вернее, я уходила к Мише, несмотря на то, что ты был против… Так уходят навсегда. Если потом вернуться, всё обесценивается, превращается в фарс. Нет, другое дело, если б мы с тобой нашли какие–то пути навстречу друг другу, сумели друг друга простить, помирились, в конце концов! Но ведь этого не было. Ты по–прежнему не получаешь моих писем. Ни разу не написал мне сам, я уже молчу о том, чтобы приехать, у тебя же растет внук, наследник… не думай, нам с Коленькой ничего от тебя не нужно. Но ты ведь мог захотеть просто увидеть его! Не захотел. Ничего не изменилось. Так почему же…