Письма
Шрифт:
Ваш И. Анненский.
А. В. БОРОДИНОЙ
26. XI 1908
Ц С,
Захаржевская, д. Панпушко
Дорогая Анна Владимировна, Ольга передала мне Ваш глубоко тронувший меня подарок.
Малларме {1} был одним из тех писателей, которые особенно глубоко повлияли на мою мысль. В этом выборе я чувствую тонкое внимание и ценю сочувственную вдумчивость. Прекрасна была Ваша мысль, и это трогает меня. Я не наполню, однако, этого листка мыслями о Малларме или хотя бы по поводу него. Я смотрю на мои новые томики и думаю о другом: отчего так красивы книги и за что их любишь? И отчего они так тяжелы, и отчего они так нежны и ни на чем переезды не оставляют такого следа, как именно на книгах - отчего они нежны, книги?..
Если допустить, что все может быть прекрасно, стань оно только
Нет, книга прекрасна, как Мысль. Это та форма, которую облюбовала себе самой - Мысль. Сколько ей навязывают их - от гаммы и чуть ли не до злодеяния - но одна Книга есть только Мысль, Одна Мысль. Все остальное в книге и вне книги - это уже мы - наше тщеславие. Вот отчего нельзя не любить Книги. Вот чем она прекрасна. Ваш И. Анненский.
16. XII 1908
Дорогая сестрица,
Я прочитал отменно скучное произведение Леонида Андреева "Черные маски".
По-моему, объяснить какое-нибудь литературное произведение можно лишь определив его композицию, т. е. замысел автора, его ближайшую цель.
Цель у Л. Андреева была, как мне кажется, _не столько литературная_, сколь феерическая, _театральная_. Некогда драматург задавался мыслью учить своих сограждан через посредство лицедеев, которых звали "техниками Диониса", т. е. ремесленниками искусства. Трагик учил истинному смыслу мифов, как теперь катехизатор учит детей понимать молитвы и заповеди. Когда миновала пора творчества, выдвинулись актеры - век _творчества_ сменился веком _интерпретации_. Современник Аристотеля, актер Полос так высоко ставил свое искусство, что, когда ему надо было изобразить глубокое страдание и заразить зрителей волнением при виде чужой скорби, он принес на сцену урну с пеплом собственного сына, и никогда, конечно, рыдание не было таким непосредственным - среди праздничной толпы. Но в наше время для Леонида Андреева драма от трагиков и даже _лицедеев_ перешла и уже давно - еще ниже, _в руки декораторов, бутафоров, Мейерхольдов_ {1}... И это не случайность в этом проявилась эволюция театра и театрального искусства и, может быть, обещающая в будущем небывалый блеск и даже умственное наслаждение. Л. Андреев, по-моему, искал сценических эффектов - прежде всего.
_Улыбающееся сумасшествие_ герцога, которое началось в нем _гораздо ранее, чем он видит масок_, - его _объективированная_ Андреевым _галлюцинация и мука_ - в _литературном_ отношении _продолжает черствое, рационалистическое, гелертерское_ сумасшествие автора "Записок" {2}. Там не имелось в виду декоратора, и потому можно было ограничиться развитием символа "решетки", сумасшествием, возникшим на почве идеи побега, сумасшествия, экзальтированного тайным пороком. Здесь в "Масках" надо было удовлетворить фигурантов, дать заработок театральным плотникам, а, главное, окрылить фантазию "товарища-мейерхольда". Были времена, когда Фидий {3} был только банаусос, т. е. _ремесленник_ с ремешком на лбу - Фидий! Теперь ремесло отыгрывается на Станиславских и Мейерхольдах: теория "трех единств" отвергнута, чтоб уступить место теории "трех стен".
Переходя к мелочам, отмечу, что _уже в первой сцене_ герцог - _вполне сумасшедший человек_... Его преследует _кошмар темноты_; башню и дорогу он приказывает _залить светом_. Сумасшествие его только незаметно, потому что автор еще не _объективировал его сценически_, не разделил его на _десятки жестов, ужимок, замаскированных Страхов, лицедействующих Отчаяний;_ не _заменил_ еще его лишь прикрыто привычным благообразием тягостной душевной дисгармонии - дикою _музыкой_ второй картины.
Не без искусства Леонид Андреев поставил рядом с герцогом его влюбленную жену: она так очарована своим еще не остывшим желанием, что не может видеть, что любит больного, что целует отвратительного умственного калеку. Шут оригинален, но поневоле, кажется. Л. Андреев очень талантлив, но он совершенно _лишен гения_ - от природы.
Вот такими представляются мне "Маски". Их литературное начало у Брет-Гарта и особенно у Эдгара По.
Ваш И. Анненский.
Н. П. БЕГИЧЕВОЙ
31. XII {1}
Ц С,
Захаржевская, д. Панпушко
В Вашем пении вчера звучали совсем новые ноты... Что Вы переживаете? Вы знаете, что была минута, когда я, - не слушая Вас, нет, а вспоминая потом, как Вы пели, плакал. Я ехал один в снежной мгле, и глаза мои горели от слез, которые не упали, но, застлав мне снежную ночь, захолодели, самому мне смешные и досадные. Ведь я, может быть, и ошибаюсь... Да я, наверное, ошибаюсь... Это не была скорбь, это не была разлука, это не было даже воспоминание; это было серьезное и вместе с тем робкое искание примирения, это была какая-то жуткая, минутная, может быть, но покорность и усталость, усталость, усталость...
Господи, как глуп я был в сетованиях на банальность романсов, на эти _муки и улыбки_, похожие между собой, как... красавицы "Нивы" {2}. Что увидишь ты, гордец, в венецианском зеркале, кроме той же собственной, осточертевшей тебе... улыбки?.. И чего-чего не покажет тебе самое грубое, самое пузырчатое стекло? Смотри - целый мир... Да, поверь же ты хоть на пять минут, что ты не один. Банальность романса, это - прозрачное стекло. Слушай в нем минуту, слушай минутную думу поющей. Сумасшедший, ведь - это откровение.
Ну, кто там мог понимать? "Зови любовь мечтою, Но дай и мне мечтать". Да разве тут была в эту минуту одна Ваша душа? Одна Ваша печаль? Это - было прозрение божественно-мелодичной печали и в мою душу, и в его... и в ее душу... Но это надо пережить... И вчера я пережил жгучую минуту прозрения, вместе с Вами ее пережил. Как я Вас благодарю, милая Нина... Мне больно за Вас, но я и безмерно рад за Вас - за ту светлую дверь "сладкозвучности и понимания", которая открылась вчера в Вашем сердце.
Вы не пели, Вы творили вчера.
Ваш И. А.
А. А. БУРНАКИНУ
30. I 1909
Простите, дорогой Анатолий Андреевич, но я не имею средств дать Вам взаймы денег, о которых Вы просите.
Очень жалко, что до сих пор не получил экземпляров. Затем, ввиду того что я приступаю к печатанию "Второй книги отражений", а издание "Б К" - не знаю, как его назвать теперь - сборник или журнал? по-видимому, задержалось, я настоятельно прошу Вас, Анатолий Андреевич, вернуть мне тексты моих двух статей "Мечтатели и избранник" и "Юмор Лермонтова". Я и так слишком долго затянул выпуск сборника. К тому же с помещением статей произошло недоразумение. Редакция "Б К" напечатала "Символы крас" {1} ранее, чем первую главу, по соображениям, для меня совершенно непонятным и хотя у меня между статьями есть ближайшая и тесная связь.
Пожалуйста же, Анатолий Андреевич, не замедлите высылкой мне текстов этих двух статей. Они мне крайне нужны.
Искренне преданный Вам
И. Анненский.
Т. А. БОГДАНОВИЧ
6. II 1909
Ц С,
Захаржевская, д. Панпушко
Милая Танюша, Благодарю тебя за присылку мне билета {1} и за желание видеть меня Фонтанка, 83.
Взвесив соблазн видеть тебя и удовольствие поговорить еще, может быть, с несколькими интересными людьми, с одной стороны, и перспективу вечера, где Достоевский был бы лишь поводом для партийных перебранок и пикировок, да для вытья на луну всевозможных Мережковских и Меделянских пуделей - я решил все же, что не имею права отнимать вечер от занятий. О, нет никакого сомнения, что если бы предстоял разговор о Дост". Теперь слышу от Валентина, что и вто рую книжку предназначают в редакции отдать "молодым", т. е. Толстому Кузмину etc. Если это так, то стоит ли вообще печатать мои стихотворения? Идти далее второй книжки - в размерах, которые раньше намечались, мне бы по многим причинам не хотелось. Напишите, пожалуйста как стоит вопрос {1}. Я не судья своих стихов, но они это - я, и разговаривать о них мне поэтому до последней степени тяжело. Как Вы, такой умный и такой чуткий, такой Вы, это забываете и зачем, - упрекну Вас, - не скажете раз навсегда, в чем тут дело? Ну, бросим стихи, и все {2}.