Письменная культура и общество

Шартье Роже

Станет ли электронный текст новой чудовищной «книгой песка» с бесконечным количеством страниц, которую никто не мог прочесть и которая якобы погребена в хранилище Национальной библиотеки на улице Мехико [322] ? Или же он оправдает связанные с ним надежды и позволит обогатить тот диалог, в который любая книга вступает со своим читателем [323] ? Каждый день мы, читатели, часто сами того не ведая, даем ответ на этот вопрос.

322

Borges J.L. El libro de arena... P. 130-137 [Борхес Х.Л. История ночи... С. 309-312].

323

Borges J.L. Nota sobre (hacia) Bernard Shaw // Borges J.L. Otras inquisiciones... P. 237-242 [Борхес Х.Л. Новые расследования... С. 467-470].

Приложение 2

Читатели и чтение в эпоху электронных текстов

Se habla de la desaparicion del libro; yo creo que es imposible

Jorge Luis Borges

В 1968 году Ролан Барт в своей знаменитой статье связывал всемогущество читателя со смертью автора. Свергнутый со своего старинного пьедестала

языковой деятельностью, или, вернее, «множеством разных видов письма, происходящих из различных культур и вступающих друг с другом в отношения диалога, пародии, спора», автор уступал власть читателю — тому «некто», который сводил «воедино все те штрихи, что образуют письменность». Чтение становилось тем пространством, где множественный, подвижный, неустойчивый смысл «сводится воедино», где текст, каков бы он ни был, обретает свое значение [324] .

324

Barthes R. La mort de l’auteur <1968> // Barthes R. Le Bruissement de la langue. Essais critiques IV. Paris: Editions du Seuil, 1984. P. 63-69 [рус. пер.: Барт P. Избранные работы: Семиотика и поэтика. М.: Издательская группа «Прогресс»; Универс, 1994. С. 390; пер. С.Н. Зенкина].

1. Смерть читателя, новый облик книги

За актом о рождении читателя последовали выводы, напоминавшие скорее свидетельство о его смерти. Эта констатация смерти приобрела три основные формы. Во-первых, речь шла об изменениях читательских практик. С одной стороны, статистика опросов, касающихся культурных практик, убедительно говорила если не о сокращении процента читателей во всем мире, то по крайней мере об уменьшении доли «серьезных читателей» во всех возрастных категориях, и особенно среди подростков. С другой — анализ издательской политики укрепил всеобщую уверенность в том, что чтение переживает «кризис» [325] . Кризис этот не обошел стороной и художественную литературу, но особенно тяжело сказался на изданиях по гуманитарным и общественным наукам. Последствия его оказались сходными по обе стороны Атлантики, хотя первопричины были не совсем одинаковы. В Соединенных Штатах главным стало резкое сокращение комплектования monographs университетскими библиотеками, бюджет которых подорвала подписка на периодику: стоимость некоторых изданий достигала внушительных цифр — от $10000 до $15000 в год. Поэтому университетские издательства стали весьма сдержанно относиться к публикации так называемых «узкоспециальных» работ: докторских диссертаций, монографий, научно-популярной литературы и т.д. [326] Во Франции и, судя по всему, в других европейских странах подобная осторожность — ограничение числа издаваемых названий и их тиражей, — связана прежде всего с сужением круга оптовых покупателей (в числе которых были не только университеты) и снижением объема их закупок.

325

Renard H., Rouet F. L’economie du livre: de la croissance a la crise // L’Edition francaise: depuis 1945 / Ed. par P. Fouche. Paris: Ed. du Cercle de la Libr., 1998. P. 640-737. См. также: Bourdieu P. Une revolution conservatrice dans l’edition // Actes de la Recherche en Sciences Sociales. 1999. № 126/127. P. 3-28.

326

Darnton R. The New Age of the Book// The New York Review of Books. 1999. 18 March. P. 5-7.

Смерть читателя и исчезновение чтения мыслятся как неизбежное следствие «экранной цивилизации», царства зрительных образов и электронной коммуникации. На эту тему мне бы и хотелось порассуждать в данном эссе. Действительно, в наше время возник экран нового типа. В отличие от кино или телевидения, он является носителем текстов — конечно, не только текстов, но и текстов тоже. Если раньше книга, письменный текст, чтение противостояли экрану и изображению, то теперь сложилась новая ситуация: у письменной культуры появился новый носитель, а у книги — новая форма. Отсюда весьма парадоксальная связь между, с одной стороны, повсеместным присутствием письменности в нашем обществе, а с другой — навязчивым мотивом исчезновения книги и смерти читателя. Чтобы понять это противоречие, нужно заглянуть в прошлое и оценить последствия предыдущих революций, затронувших носители письменной культуры.

В IV веке н. э. привычная греческим и римским читателям форма книги была бесповоротно вытеснена новой — кодексом. Кодекс, то есть книга, состоящая из сложенных, сфальцованных и переплетенных листов, со временем окончательно заменил свитки, служившие прежде носителями письменной культуры. Вместе с новой материальной формой книги возникли и вошли в обиход жесты, которые прежде были невозможны: например, писать во время чтения, пролистывать произведение, отмечать какой-либо его фрагмент. Благодаря свойствам кодекса произошли решительные перемены в способах обращения с текстом. Изобретение страницы, точные ссылки, обеспеченные нумерацией страниц и указателями, новое соотношение произведения с объектом, являющимся его носителем, сделали возможными неведомые прежде связи между читателем и книгами.

Означает ли это, что мы стоим на пороге аналогичного изменения, что электронная книга вытеснит или уже вытесняет известные нам формы печатного кодекса — книгу, журнал, газету? Возможно. Однако ближайшие десятилетия, скорее всего, станут временем сосуществования — не обязательно мирного — обеих форм книги и трех способов записи и распространения текстов: рукописи, печатного издания и электронного текста. Наверное, эта гипотеза более разумна, нежели стенания по поводу неизбежной утраты письменной культуры или безудержный восторг по случаю немедленного вступления в новую эру коммуникации.

Учитывая возможность такого сосуществования, нам следует задаться вопросом о новой форме научных дискурсов и специфических модальностях их чтения, которые допускает электронная книга. Последняя не может, не должна стать просто иным носителем для работ, задуманных и написанных в русле прежней логики кодекса. Как писал Доналд Ф. Маккензи, «формы воздействуют на смысл» [327] , а значит, в электронной книге складывается новое соотношение изложения и источников, способов аргументации и критериев доказательства. Писать или читать эту новую разновидность книги — значит избавиться от усвоенных привычек и изменить приемы обоснования научного дискурса, история и действенность которого недавно стали предметом внимания ученых: таковы, например, цитаты, постраничные сноски [328] или то, что Мишель де Серто, вслед за Кондильяком, называл «языком подсчетов» [329] . Каждый из этих способов доказать научную состоятельность исследования претерпевает глубокие изменения, поскольку автор теперь может строить свою аргументацию, руководствуясь уже не только линейной, дедуктивной логикой, но и логикой открытой, дробной, реляционистской [330] , а читателю становятся доступны те документы (архивы, изображения, звуковые и музыкальные записи), которые служат предметом или инструментом исследования [331] . В этом смысле революция в модальностях производства и распространения текстов является также важнейшим эпистемологическим сдвигом [332] .

327

McKenzie D.F. Bibliography and the Sociology of Texts. The Panizzi Lectures 1985. London: The British Library, 1986. P.4.

328

Grafton A. Les origines tragiques de l’erudition: Une histoire de la note en bas de page. Paris: Editions du Seuil, 1998.

329

De Certeau M. Histoire et psychanalyse entre science et fiction. Paris: Gallimard (Folio), 1987. P. 79.

330

О

новых возможностях аргументации, предоставляемых электронным текстом, см.: Kolb D. Socrates in the Labyrinth // Hyper/Text/Theory / Ed. by G.P. Landow. Baltimore; London: John Hopkins University Press, 1994. P. 323-344; Douglas J.Y. Will the Most Reflexive Relativist Please Stand Up: Hypertext, Argument and Relativism// Page to Screen: Taking Literacy into the Electronic Era / Ed. by I. Snyder. London; New York: Routledge, 1988. P. 144-161.

331

В качестве примера возможных связей между историческим изложением и документальными источниками см. две формы, печатную и электронную, статьи Роберта Дарнтона: Damton R. Presidential Address: An Early Information Society: News and the Media in Eighteenth-Century Paris //The American Historical Review. № 105 (2000). P. 1-35; и веб-страницу http://www.indiana.edu/~ahr.

332

См., например, применительно к теоретической физике: De la Vega J.F. La Communication scientifique a l’epreuve de l’Internet. Villeurbanne: Presses de l’Ecole Nationale Superieure des Sciences de l’information et des Bibliotheques, 2000; особенно c. 181-231; применительно к филологии: Filologia e Informatica: Nuevos technologias en los estudios filologicos / Ed. J.M. Blecua, G. Claveria, C. Sanchez, Torruella J. Bellaterra. Barcelona: Editorial Milenio e Universitat Autonoma de Barcelona, 1999; L’Imparfait: Philologie electronique et assistance a l’interpretation des textes / Ed. par J.-E. Tyvaert. Reims: Presses Universitaires de Reims, 2000.

С тех пор как кодекс сделался основной формой книги, авторы подчиняли логике его материальной формы саму структуру своих произведений — например, разбивая единый дискурс, содержащийся в одном сочинении, на отдельные книги, части или главы, соответствовавшие в свое время текстовому материалу свитка. Аналогичным образом возможности (и ограничения) электронной книги заставляют иначе организовывать материал, который в книге — пока еще нашей, печатной, — по необходимости подан в форме линейной последовательности текстовых отрезков. Гипертекст и гиперчтение, которые возникают благодаря электронной книге, посредством электронных соединений трансформируют отношения между изображениями, звуками и текстами, связанными нелинейным образом, а также допустимые связи между виртуально бесконечным количеством текстов, утративших четкие очертания [333] . В этом безграничном мире текстов главную роль играет понятие ссылки, то есть операции, сопрягающей различные текстовые единицы, выделенные в целях чтения.

333

Об определении гипертекста и гиперчтения см.: Bolter J.D. Writing Space: The Computer, Hypertext, and the History of Writing. Hillsdale, N.J.: Lawrence Erlbaum Associates, 1991; Landow G.P. Hypertext: The Convergence of Contemporary Critical Theory and Technology. Baltimore; London: The John Hopkins University Press, 1992 (переизд.: Hypertext 2.0 Being a Revised, Amplified Edition of Hypertext: The Convergence of Contemporary Critical Theory and Technology. Baltimore; London: The John Hopkins University Press, 1997); Snyder I. Hypertext: The Electronic Labyrinth. Melbourne; New York: Melbourne University Press, 1996; Burbules N.C. Rhetorics of the Web: Hyperreading and Critical Literacy // Page to Screen. P. 102-122; Las Heras A.R. de. Navegar por la informacion. Madrid: Fundesco, 1991. P. 81-164.

Тем самым электронный текст ставит под вопрос само понятие «книги». В печатной культуре определенный тип объектов непосредственно ассоциируется с определенным классом текстов и определенными способами обращения с ними. Поэтому порядок дискурсов здесь строится, исходя из материальной формы их носителей: письмо, газета, журнал, книга, архив и пр. Иначе дело обстоит в цифровом мире, где любые тексты, независимо от их природы, читаются с одного и того же носителя (дисплея компьютера) и в одних и тех же формах (как правило, выбранных самим читателем). Тем самым создается некий «континуум», где стираются различия между жанрами или группами текстов: все они похожи друг на друга по внешнему виду и обладают равной авторитетностью. Отсюда — характерная для нашего времени обеспокоенность: утрачены прежние критерии, позволявшие различать и классифицировать дискурсы и выстраивать их иерархию.

2. Электронный текст: собственные характеристики и характер собственности

Отсюда же — насущная необходимость осмыслить категориальный аппарат и технические средства, позволяющие воспринимать и обозначать некоторые электронные тексты как «книги», иначе говоря, как текстовые единицы, обладающие собственной идентичностью. Подобная реорганизация мира цифровой письменности — необходимая предпосылка для организации платного онлайнового доступа, с одной стороны, и защиты морального и материального авторского права, с другой. Признание этого факта, базирующееся на неизбежном — и неизбежно конфликтном — союзе издателей и авторов, должно привести к коренному преобразованию цифрового мира, каким мы его знаем. Системы безопасности, разработанные для защиты тех или иных произведений (книг или баз данных) и ставшие более эффективными с появлением e-book, будут, по-видимому, развиваться и далее, фиксируя и придавая устойчивую, замкнутую форму текстам, опубликованным в электронном виде [334] . Скорее всего, «книга» и иные цифровые тексты будут в конечном счете определяться по контрасту со свободной, стихийной электронной коммуникацией, когда любой человек имеет право выложить в Интернете плоды своих размышлений или своего творчества. Подобное разграничение несет в себе опасность экономической и культурной гегемонии наиболее мощных мультимедийных компаний и лидеров компьютерного рынка. Однако если этот процесс удастся держать под контролем, он может также привести к созданию в области электронных текстов нового порядка дискурсов, позволяющего, с одной стороны, отделить тексты, стихийно запущенные в Сеть, от тех, что были приведены в соответствие с научными критериями и издательскими требованиями, а с другой — четко обозначить статус и происхождение дискурсов и тем самым придать им большую или меньшую авторитетность в зависимости от модальности их «публикации». Только при этом условии возможно свести на нет неоднозначные эффекты «информации», обнаруженной с помощью поисковых систем [335] .

334

Clement J. Le e-book est-il le futur du livre // Les Savoirs deroutes. Experts, documents, supports, regles, valeurs et reseaux numeriques. Lyon: Presses de l’ENSSIB, 2000. P. 129-141.

335

Schneidermann D. Les folies d’Internet. Paris: Fayard, 2000. См., в частности, главу 11 (c. 145-156), в которой рассматривается информация о холокосте (в значительной мере негативная), найденная различными «поисковиками».