Письмо никому
Шрифт:
— Это вам к Володьке Кривому надо.
— А где он живет?
Оказалось, что тот обитал совсем недалеко, практически за углом.
— Только вы его сильно не пугайтесь, — добавил еще один дедок. — Потому что он не Кривой, а Покореженный.
Даже когда друзья отошли от стола, игра не продолжилась, не гремели о текстолит кости. Сначала обернулся Антон. Он увидел, что старики все так же продолжали задумавшись молчать. Потом, не справившись с любопытством, глянул через плечо и Егор:
— Надо же. как просто озадачить человека — просто спросить как пройти на кладбище…
— А
— А ты уверен, что сарай тот стоит с войны? Что его не перестраивали?..
Через минут пять они стояли у калитки, жали звонок. Дом был в глубине участка, далече от забора. Но когда вышел хозяин, ни у кого из троих не возникло сомнения, что это тот самый Корявый.
Мужик, действительно, выглядел не очень — в гроб, порой, краше кладут. Чем-то напоминал легендарного Бориса Карлоффа в роли не менее легендарного Франкенштейна.
Будто кто-то очень злой порвал человека на мелкие кусочки, а затем кто-то, малость подобрей, сложил эти человеческие осколки воедино, но то ли спешил, то ли не сильно старался. Непонятно было, кто поступил бы лучше: тот кто собрал, или тот кто, напротив, не стал бы воскрешать. Впрочем, решать это могла только душа, заключенная в эту помятую оболочку.
— Вы… Владимир?.. Смотритель кладбища, — спросил Егор.
Тот кивнул и улыбнулся. Улыбка получилась отвратная — поломанные челюсти кривили губы. Зубы напоминали лес в бурелом.
— Нам надо прогуляться по кладбищу. Не соблаговолите стать нашим гидом.
— Э-э-э… — ответил сторож.
— Я заплачу.
— Э-э-э.
Интересно, он другие буквы знает, — подумал Егор. Но вслух сказал:
— Мы хорошо заплатим.
Смотритель кладбища кивнул и удалился. Вернулся минут через десять уже одетый основательней. Вышел за двор, спросил:
— Ну что, пошли?.. Только вы не сильно быстро идите… Я уже бегать не умею.
Странно, но голос не был уродлив, ни шипящим, ни хрипящим — казалось невозможным, что с такими зубами можно произнести нормально хоть один звук. Но нет, у собеседника это как-то получалось. Вероятно, помяло оболочку, но содержимое уцелело.
Человек с хорошими манерами, по-видимому, был не заметил бы уродства поводыря. Но Егор думал, а что толку-то делать вид, будто все нормально. Ведь сам-то калека не пытался казаться таким, как все.
— А где это вас так? — спросил Егор.
— Да стояли в порту на загрузке. Ну я и командовал погрузкой. Смотрел вверх — и шел задом, да и упал в открытый трюм — метров двадцать летел. Долго в темноту падал — кажется всю жизнь. Пока летел — делать было нечего, вспомнил всю свою жизнь…
Рассказывал он это совершенно спокойно. Подумаешь тоже — чуть не погиб, подумаешь — доктора собирали, что называется, по частям. Велика ли беда — год в больнице провалялся. И уж точно кому какое дело, что иногда боль возвращается, болит каждый перелом, каждая косточка, сердце, глаза, голова. Кажется, даже волосы на голове болят.
— А скажи… — заговорил Егор. — Там на кладбище есть какой-то дом? Может быть сторожка, часовенка, склад?
Поводырь уверенно покачал головой.
— Нету.
— А когда-то было?..
Тот еще раз покачал
— И не было никогда? Скажем, во время войны.
— Может быть, но вряд ли. Я бы слышал…
Когда проходили мимо Свято-Николаевской церкви, Егор опять спросил:
— А во время войны немцы у вас в городе стояли? Случайно не знаете?..
— Стояли, как не стоять. Правда, их было мало. Все больше румыны. В рыбколхозе итальянцы какие-то квартировали.
— В рыбколхозе? Это где?
Проводник махнул рукой в сторону между кладбищем и морем:
— Туда дальше, по берегу.
По мосту перешли через небольшую речку. Егор удовлетворенно кивнул — приметы сходятся.
Дорога за каменной аркой превращалась в кладбищенскую аллею. От арки в обе стороны отходила ограда. Но дойдя до определенного места, обрывалась. Видимо, она обозначала границу, за которую кладбищу не надлежало выплескиваться, расти в сторону Водолазной слободы.
— А что вы вообще ищите?..
— Да как вам сказать, — лениво отозвался Егор. — Один человек ищет своих предков. Есть предположение, что один из них где-то здесь и похоронен.
— А как фамилия? Может, я знаю?..
Вопрос поставил Егора в тупик. Сказать совершенно дикую? А вдруг таковая имеется и смотритель отведет их в совершенно ненужный край кладбища. Или, напротив, назвать распространенную. Тогда может статься… Нет, лучше вовсе ничего не говорить.
Егор ответил иным вопросом.
— А вот скажите… Немцы… Оккупанты где своих хоронили. Здесь же?..
— Да не, тут ни одного нету… Когда наши десант здесь выбросили, и немцы его переколошматили, то закопали тех, конечно, у нас. Желаете туда сходить?
— Еще не знаю, — ответил Егор.
И тут же подумал: десант, вероятно, случился уже после гибели итальянца.
— Еще не знаю, — повторил он и поправился. — Но, вероятно, нет…
За свои годы Егор побывал, наверное, на сотнях кладбищ, и это, Водолазово, ничего нового ему не несло. Бывали кладбища степные, без единого деревца, где ветра сдувают землю с могильных холмов, а в горячей земле покойные пекутся словно картофель. Видал и лесные, скрытые от чужих, словно партизанская база. Лазил по катакомбам, приходил к покойникам респектабельным, покоящимся в фамильных склепах, или, напротив, к бродягам, которым не хватило имени — только цифры на могилах. Пожалуй, самым странным было кладбище, которое Егор видел то ли в Черногории, то ли в Македонии. Там хоронили в сложенных из песчаника склонах горы — получались полумогилы-полуниши.
Водолазово кладбище было обыкновенным. Плебейским, но с традициями, обычаями.
Каждая семья, которая имела здесь участок, считали своим долгом посадить дерево, чтоб в поминальный день можно было работать в тени. Семьи исчезали, уходили в ту же землю, развеивались по миру, а деревья продолжали жить своей жизнью.
Банальных крестов тут не ставили — дерево было недолговечным. Варили ограды, ставили памятники, вырезанные из гранита, песчаника. Выглядело это так, словно родственники покойных состязались в фантазийности памятников. В любом случае, если отбросить ауру подобных мест, на некоторые скульптуры было интересно посмотреть.