Письмо никому
Шрифт:
А те любили своих жен — покупали отрезы бархата, баловали гостинцами, которые разгружали в порту. Хозяйство вели толково, солидно. Чтоб дом — каменный, чтоб сад — ухоженный, забор вокруг него, чтоб лихие люди не перемахнули.
Выстроили в слободе и церковь, назвали ее в честь покровителя моряков: Свято-Николаевской. Церковь получилась такая же капитальная, как и дома водолазов. Построенная еще до русско-японской, пережила революцию. После нее была переквалифицирована сперва почти по специальности — атеистический музей. Во время второй мировой, немцы открыли ее для прихожан и, странное дело, после освобождения Крыма она продолжала принимать своих прихожан. Так и работала до второго гонения на религию, но по закрытию превращена в склад. И уже в наше время открылась в третий раз.
Вскорости после основания слободы, появилось и кладбище. Первым лег в него водолаз, который погиб на работе. Совершенно естественно, что и кладбище назвали Водолазовым. Затем много людей легло в эту землю — иные водолазы, некоторые из них имели неосторожность умереть на суше, в своей постели, их жены, дети. Если зимой находили возле села околевшего бродягу, то не брезговали и его зарыть в свою землю. Правда, и гроб такому доставался разве что чуть получше ящика из-под фруктов, и табличка коротенькая…
Еще в Сырборске по Интернету Егор легко нашел карту Батавска и его окрестностей — район считался курортным, потому о нем писали путеводители. Про него рассказывали отдыхающие, советовали своим последователям, где проще снять квартиру, сколько и что стоит, как можно пройти куда-то и сколько это все будет стоить.
В Крыму было уже совсем тепло. Говорят, в этом году весна затягивалась и наступила только в последний вторник марта. Но разогналась с утра: солнце сплавило снег, ветер высушил лужи. Набухли почки на деревьях, но зелень не раскрыли, присматриваясь — нет ли какого подвоха.
И, действительно, весна закончилась в три часа пополудни.
В полчетвертого началось лето.
Рядом с вмерзшим в ледяной наст Ветровальском, полувесной-полузимой Сырборска, лето Батавска казалось неестественным, почти противозаконным.
Это был не совсем тот океанский курорт, о котором мечтал Антон, плывя на лодке по реке, которая только освободилась ото льда. Но что-то в этом было.
Когда в Сырборске люди одевали свитера, перчатки, проверяли — плотно ли замотан шарф, то здесь люди, выходя в прохладный вечер, набрасывали ветровки, молодежь носила короткие куртки a-la Normandy-Neman, иной старик накидывал древний макинтош — и то на случай, если пойдет дождь, подло подобравшийся с моря.
Для вечно спешащего студента, казалось — это курорт, это лето. Появилась даже мысль: не за право ли обладать этой ранней весной лилась кровь многие года, столетия, даже тысячелетия.
Но местные рассуждали: пока нет отдыхающих, нет и лета. Можно спокойно сидеть у домов, копаться на огороде. А туристы не спешили сюда, видимо не извещенные о таком незапланированном раннем лете.
Потому, когда троица появилась в Батавске, местные жители на них почти не прореагировали. В самом деле — здесь не Бахчисарай, не Севастополь, чтоб глазеть на достопримечательности. Нет виноградников, винзаводов, при которых принимают за известную плату «дегустаторов». И сезона пляжного пока тоже нет.
Друзья прибыли в Батавск, когда полдень уже стал обретать свои очертания. Поезд, на котором они ехали в Крым, по степям Приазовья тянулся медленно, будто бы даже опаздывал, но перед тем как перескочить Сиваш, разогнался, каким-то непостижимым образом нагнал расписание и прибыл на вокзал в Батавск вовремя.
Возле вокзала имелась автобусная остановка, но ее каркас изрядно проржавел. И, хотя поезд только прибыл, на остановку никто не шел. Может из-за того, что всех встречали, а может потому, что автобусное сообщение отмерло как атавизм, не выдержав неравной схватки с частниками.
Как только друзья сошли с поезда, к ним бросились те самые водители-частники.
Местные считали своим долгом, даже святой обязанностью, традицией ободрать приезжего догола. Сдать ему собачью конуру по цене бахчисарайского дворца, продать под видом благородных абрикос жерделю, собранную на кладбище. Продать самогон, настоянный на дубовой коре, как коктебельский коньяк. В крайнем случае — слупить пару монет просто за то, чтобы турист прошел по какой-то тропинке.
— Ничего особенного, — комментировал Егор их поведение. — Так ведут себя везде, где много туристов. Пройди неспешно по Красной площади — и тебе попытаются продать совершенно ужасную шапку-ушанку. Засмотрись в Питере на Исаакиевский собор, в Одессе на памятник Дюка…
Но с молчаливого согласия в Водолазную слободу пошли пешком, тем паче, что город этот был мал.
Ночью прошел дождь, и копаться на огородах стало не то чтобы трудно, но неприятно. И те, у кого за скучную зиму все дела по дому оказались переделанными, выбрались на воздух.
Прошли через центр города, выстроенный в пять этажей. Затем начался район иных пятиэтажек, построенных позже, при другом генсеке. За небольшим пустырем уже начиналась Водолазная слобода — частный сектор, поселок все больше одноэтажный.
День был воскресный, и народу на улице было предостаточно. Мамаши выгуливали своих чад, о чем-то на каждом углу сплетничали хозяйки.
Наконец, друзья остановились возле шумной компании стариков, играющих в домино. Верней, играло, как водится, четверо. Еще человек шесть стояли вокруг стола, ожидая своей очереди на посидеть и поиграть.
— А скажите… — начал Егор.
Мужики аккуратно сложили кости домино на столешницу, три раза проломанную и четыре раза обшитую текстолитом — материалом, об который особенно приятно и громко стучать «костями».
Затем основательно всмотрелись в говорящего.
— А скажите, где у вас тут кладбище?..
Мужики посмотрели на говорящего серьезно, немного зло и вопросительно: это что, намек?
— Нам надо туда сходить, — продолжил Егор.
— Ну и идите. Мы разрешаем, — ответил один из игроков.
Но в глазах появился интерес — может, удастся на пустом месте срубить копеечку с этих залетных.
— А кто у вас кладбищем заведует? — спросил Егор. — Кто его смотритель?..
Старики задумались. Наконец, один проговорил: