Письмо живым людям
Шрифт:
— Все достойны спасения! Понимаешь? Все! — Осадил себя. Снова откинулся спиной на стену. — Прости, малыш. Ты лучше не заводи меня.
Она перевела дух. Ей показалось, что сейчас он ее ударит.
— Буду заводить, — с отчаянной храбростью сказала она. — А ты говори все-все. И я тебе.
Он помедлил, испытующе глядя ей в глаза. Она кивнула несколько раз, не пряча взгляда.
— Я… считал себя лучше вас, — сказал он, стараясь говорить спокойно и мерно. — Но оказалось, что не подличал и не врал только потому, что мне ничего не надо было. А когда понадобилось — ого! Значит, если бы нуждался, как вы, то подличал и врал бы, как вы?
— Так ты нас уведешь? — зачарованно выдохнула она, наконец дождавшись этих слов.
Стало тихо. Удивительно тихо. Ночь, как громадная вода, неслышно текла над детскими головами.
— Просто не знаю, — пробормотал мальчик. — Просто не знаю, как подступиться.
У нее опять слезы горячо наполнили гортань и переносье — такое страдальческое лицо сделалось у него.
— Но ведь он же смог… — глухо сказал мальчик. Она хотела спросить, кто смог и что, но он резко поднялся и — взметнулась сзади, отставая, рубашка — подошел к вышибленному в звездную ночь окну. Стоячее пламя над огарком вздрогнуло и заплескалось.
Рубашку-то извозил — страх, подумала девочка. Давно стирать пора, да прокипятить бы с порошком… Прокипятишь тут, как же.
— Свеча догорает, — негромко сказала она.
Интересно, он бы обрадовался, если б я выстирала? Наверное, нет. Наверное, даже бы не заметил. Наверное, его вообще ничем обыкновенным не обрадуешь. Ой, мамочки…
Опершись ладонями на подоконник, мальчик смотрел в мерцающую пустыню.
— Во всяком случае, не убегу, — сказал он.
Эпилог
Прямая и тонкая, как камышинка, она потянулась, запустив пальцы в волосы на затылке, и, медленно переступив, окунулась в алое сияние, стоявшее в окне.
— Как хорошо, — умиротворенно произнесла она, подставляя свету лицо с зажмуренными глазами. — Солнышко… Солнышко красное, и давно же я тебя не видала… — Она приоткрыла глаза, и лицо ее вздрогнуло и смерзлось. Секунду она все еще смотрела в окно, потом, присев, стремительно обернулась: — Они все пришли.
Их было без малого шесть тысяч. А год назад было без малого пять миллиардов. Все они в меру сил и разумения жили, заботились о себе, заботились о своих близких, исполняли то, чему их научили. И наконец убили друг друга. Ни для чего. Убили — и впервые почувствовали, что что-то неладно. Но продолжали в меру сил и разумения жить и убивать друг друга. Потому что были вещами друг для друга. Потому что за восемь тысяч лет так и не научились организовывать себя иначе как принуждая и убивая. Друг — друга.
И наконец в равной мере ощутили тупик. В равной мере познали безнадежность. Министры, и шахтеры, и стражники. Такие разные. Такие одинаковые. Такие немногочисленные. Все они теперь стояли здесь.
— Уведи их.
— Здесь некуда идти. — Мальчика била дрожь.
— Уведи их, пожалуйста. Ты такой умный. Такой сильный.
— Здесь ваше место! — бешено выкрикнул он и стиснул кулаки. — И гибель, и спасение! Здесь!!
— Ну просто поведи куда-нибудь!
— Ты думаешь, тяжелой дорогой можно искупить то, что совести нет? Перетащиться на сто километров в сторону и прикинуться обновленными?
— Не знаю. Это слова. Сначала надо уйти. — Она опять прижала его ладонь к губам, к щеке. — Хоть куда-нибудь! Как ты не понимаешь? Хоть куда-нибудь отсюда! Ну обмани их. Только не отнимай надежду.
— А если б я обманул тебя?
Она отчаянно тряхнула головой:
— Подумаешь!
Он дико, свирепо зыркнул на нее из-под свесившихся на лоб волос.
— Да что вы за люди!! Только бы бегать взад-вперед! Спасение — это не суета! Это — работа! Послушай. Ваши ученые давно доказали, что нужно создать строй, который уведет людей с края. Мало того — нужно успеть его создать! Так хоть палец о палец бы кто стукнул! Конечно! Каждому кажется, что вокруг все плохо, но сам-то он — ого! Какой надо! Каждому хочется, чтобы вокруг все изменилось, но сам он — остался прежним. Оставшись прежними, вам не выжить, поймите, наконец!
Она бессильно выронила его ладонь и упавшим голосом выговорила:
— Ты все-таки злой.
Он остолбенел. Воздух тяжелой медузой заткнул гортань.
— Ты нас ненавидишь! — с отчаянием и ненавистью закричала она. — Ты нас за людей-то не держишь даже!
И сама испугалась. Зажала рот себе ладонями, затравленно, беспомощно глядя на мальчика.
— Лучше бы мне сгореть сразу, как Александр, чем биться здесь головой о стену, — тихо сказал мальчик. Неловко помялся еще, потом двинулся к выходу, — с нарастающим ужасом девочка провожала его взглядом.
Оставшись одна, она несколько секунд стояла неподвижно, исступленно кусая ладонь. Затем вылетела вслед. И снова по громадной, продрогшей, безликой толпе прокатилась волна. И укатилась. Так они стояли: шесть тысяч в противогазах, комбинезонах, шлемах, балахонах, автоматах — и напротив двое детей с открытыми лицами и глазами.
Гигантский алый пузырь солнца всплывал все выше над грядой туманных курганов.
И мальчик сказал еще одно главное:
— Мне вас очень жалко.
Опять прошел вздох. Но девочка уловила скользкий серый отблик посреди человеческой каши. Не успев даже крикнуть, она прыгнула вперед, заслоняя мальчика, — и ее плечо, как раз на уровне его сердца, расплеснулось, словно на миг стало жидким. С изумлением всхлипнув, она косо упала на песок.
Толпа дрогнула иначе. Необъятно и всевластно, как подземный толчок. Кто-то истошно крикнул, тут и там ударили и сразу захлебнулись короткие очереди. И снова все замерло. И в этой стылой тишине девочка, сидящая на песке, засмеялась и ликующе крикнула:
— Совсем не страшно!
Толпа раздалась, сдержанно и немного тщеславно показав исковерканные трупы в армейском.
— Видите! — отчаянно крикнул мальчик. — А ведь мы — еще не спасение. Мы просто не врем! Когда спасение придет — вам снова захочется стрелять. — В стоячем морозном воздухе простые слова наливались медью, летели далеко и чеканно. — Это ведь так легко! Повзрывать все мосты через пропасть, а потом развести руками — пропасть, некуда идти!