Питер да Москва – кровная вражда
Шрифт:
– Ну, поедем, что ли? Говоришь, на Якорной тебе стрелку забили?
Филат помрачнел, вспомнив про Селезня. Нет, не случайно шепелявый вызвал его на Якорную. Тут явно какой-то подвох.
Красный тем временем напряженно зыркал по сторонам: питерская берлога московского вора его явно заинтересовала. Но еще больший интерес он проявил к Рите. И это Филату совсем не нравилось.
– Так чего же ты расселся – поехали, – грубовато обратился он к Лехе.
Но Красный уже как будто забыл про девушку. Повернувшись к своим атлантам, он вскинул
– Все в порядке, Красный, можно выходить, – впервые услышал Филат голос атланта.
Филат аккуратно запер дверь на оба замка. Вспомнил, что забыл присесть на дорожку, чертыхнулся про себя, но не стал еще раз возвращаться.
Двор был заполнен милицией. Территорию вокруг взорванной машины огородили желтыми лентами. А милиционер с майорскими погонами сгребал с асфальта несколько битых стекляшек и терпеливо изучал их через лупу. По всему было видно: эксперт-криминалист.
– Вы не знаете, чья эта машина?
Навстречу Филату шагнул молодой человек в строгом светло-сером костюме. Даже если бы он шел в плотной толпе, то и в этом случае в нем можно было бы с первого взгляда узнать человека из органов: прямая, словно вытянутая в струну спина; жестковатый взгляд; даже интонация, с которой была произнесена фраза, – деликатная, но не без металлических обертонов, – все свидетельствовало о том, что интересовался не новичок, а опытный опер.
– Я недавно здесь живу, так что, к сожалению, ничего не могу сказать, – пожал плечами Филат.
Он собрался уже уйти и взглянул на майора, который продолжал пристально изучать стекляшки. Человек в штатском задал новый вопрос:
– А вы не слышали взрыва?
Опер знал свое дело, смотрел совершенно невинно, но умный пронзительный взгляд цепко фиксировал реакцию собеседника. И он, видно, привык действовать как хорошо натасканный сторожевой пес: уж если вцепится в кого, то не отпустит до тех самых пор, пока сильные челюсти не сомкнутся на горле жертвы. Именно поэтому он не обращал внимания ни на удаляющегося Красного с его атлантами, ни на Риту, которая поплелась следом за смотрящим послушной собачонкой. Профессиональным взглядом опер выудил из группы людей, вышедших из подъезда, самого жирного карася и готов был съесть его с чешуей и плавниками.
– Нет, не слышал, – Филат едва улыбнулся. – У меня окна выходят на ту сторону дома.
– Очень жаль. А нельзя ли взглянуть на ваши документы?
Тон до отвращения любезный, но в нем ощущались упрямство и железная твердость!
С подобным обращением Филат был знаком и знал заранее все, что может произойти дальше. Прояви он чуток строптивости, как молодые люди, будто бы без дела стоящие неподалеку, ткнут его мордой в битое стекло и защелкнут на запястьях браслеты. Возможно, учтивый опер добивается именно этого результата, вот только не знает, с какой стороны лучше подлезть.
Для подобного случая Роман Филатов имел вполне приличные документы сотрудника Минтопэнерго.
– Пожалуйста! – радушно улыбнулся Филат, раскрыл солидную красную корочку с золотым тиснением и подставил ее к глазам назойливого опера. – Михаил Петрович Григорьев, консультант Министерства топлива и энергетики. Из Москвы. Здесь по личным делам.
– Хорошо. Извините, – вежливо произнес человек в штатском. Однако раскаяния в его голосе не чувствовалось совсем.
Даже если предположить, что ретивый опер не поверит корочке, пройдет не меньше двух часов, прежде чем он установит истину, а за это время можно слинять далеко…
– Понимаю: служба! – великодушно отозвался Рома Филатов, бережно пряча солидную корочку во внутренний карман куртки.
Красный с Ритой уже зашли за угол. «Ишь ты, – зло подумал Филат, – какая парочка – даже ни разу не обернулась».
Бдительный опер что-то торопливо записывал в своем блокнотике. И, бросив на уходящего Филата прощальный взгляд, вновь уткнулся в записи. Роман успел уловить в его лице некое выражение раздумья. Предчувствие нашептывало ему, что это не последняя их встреча.
До Якорной «Мерседес» Красного домчал их за десять минут. Рита сидела рядом с Филатом и за всю дорогу не проронила ни слова. Красный же, по своему обыкновению, заливался соловьем, то и дело стреляя сверкающим похотливым глазом на Ритины голые колени и выпирающую из-под блузки грудь. Филат тоже помалкивал, прокручивая в голове бурные события последних дней.
Когда подъехали к Якорной, первое, что заметил Филат, – светло-желтый фургон «Скорой помощи» у дома Селезня.
– Эй, Леха, погляди-ка, – проговорил он внезапно охрипшим голосом.
Его сердце учащенно забилось. Нехорошее предчувствие темным туманом окутали душу.
– Давай-ка, Толян, объедь «Скорую», – скомандовал Красный. – Узнаем, что там стряслось.
«Мерседес» мягко причалил к тротуару позади желтого фургона с красным крестом. Филат высунулся из окна. Из подъезда санитары вынесли тяжелые носилки, прикрытые белой простыней. На носилках лежало тело. Судя по тому, что простыня прикрывала не только туловище, но и лицо пациента, стало ясно, что на носилках – труп.
– Что произошло, командир? – скроив озабоченную мину, спросил Красный у молодого врача, который что-то писал в своем журнале.
Врач оторвал глаза от журнала и собрался было отшить зеваку, но, когда увидел лицо Красного, сразу передумал и четко отрапортовал:
– С жильцом несчастье. Сердечный приступ.
Филат почувствовал, как по спине поползли капельки холодного пота, и, приоткрыв окно, спросил:
– А у жильца фамилия не Селезнев случаем?
Врач с изумлением поглядел на нового собеседника и кивнул: