Питомцы апокалипсиса
Шрифт:
Юля говорила:
– Может, пожарный кран? – она лязгнула зубами. – Может, держатель для напитков?
Я сел на кафель и опустил руки на ее мягкие плечи. Вторая очередь фантомных пуль тут же сотрясла меня.
– Рычаги, – говорила Юля, пока ее сорвавшиеся нервы решетили длинным залповым огнем мой мозг. – Что мне нажать, повернуть, вдавить, поднять, опустить, дернуть, чтобы его не заточили в карцер? Не мучайте его.
Бледно–голубая рука вытянулась и скользнула по моим губам.
– Мокро, – прошептала она и сунула два пальца мне в рот. – Протек
Ее пальцы сплющили мои губы в лепешку. Юля плюнула мне в лицо.
– Течь устранена, – объявила девушка-ананси, трясясь как включенная дрель.
Я не чувствовал, как дерут мои губы. Мое лицо, мое тело стали неважны. Пули, раскаленные точки дырявили, жгли жадную губку в голове. Мозг кипел в черепе. Это всего лишь иллюзия чужой боли. Но в мире, где необдуманное слово любимого или любимой способно ранить, нет лучшего убийцы. Боль дорогого человека – первоклассный киллер.
Где-то за дверью фабрикоид отчитался о законченной уборке номер две тысячи сто двенадцать. Мои виски сдавило. Юле пора на завтрак. Затем – на работу. В тесную кабину с кучей рычагов, пожарным краном и держателем для напитков.
Я обнял голову Юли, плотно прижал ладони к ее лбу. Залп за залпом, пулей за пулей я умирал и воскресал. Чтобы успокоить мою хозяйку. Все хорошо. Я бальзам твоей души. Твоя диетическая кола. Пей, наслаждайся. Вливайся.
Расстрел прекратился. Нервный срыв Юли захлебнулся, потратил весь магазин. Какое-то время девушка-ананси лежала в моих объятиях, мягкая, тихая, расслабленная. Тепло ее кожи растекалось по моим рукам.
– Стас, – прошептала моя хозяйка. – Нам пора на завтрак.
– Пора, – сказал я.
Мы не двигались. Не отпускали друг друга. За дверью квартиры ее ждал ад.
Я убрал пальцем черно-алую прядь волос с острой как бритва щеки Юли. Я слышал, как она думала. Возможно, из-за того, что ее глаза смотрели близко-близко в мои. Возможно, из-за того, что ее губы касались моей кожи. Возможно, из-за того, что я просто хотел этого – не любить ее, но понять.
– Забирать твою боль – вот такая она, моя природа, – брякнул я, и Юля тихо заплакала.
Моя вечно голодная губка потянулась к ней, чтобы снова забрать всю боль. Но у Юли ничего не болело. А слезы из золотых глаз текли и текли – тихие, спокойные, кристально-чистые, в скользящих бликах от лампы.
Боль без слез. Слезы без боли. Бывают у ананси слезы счастья?
Глава 9
Внизу золоченый купол «Диснейленда» сверкал в лучах Света. Блеклое, почти прозрачное солнце зависло на одном месте. Секунды замерли. Ультрамариновый бронекрыл подо мной плыл против мощного ветра, особо не напрягаясь. Облачное покрывало сверху так и норовило куснуть мне макушку.
Мимо синей вспышкой пронесся бронекрыл Маны. Вихрь кофейных волос взметнулся над ярким панцирем зверя.
В узкой ложбине между огромными синими пластинами крыльев я выгнулся вперед и ухватился за рога над клиновидной мордой. В позе мотоциклиста на
Сегодня ночью лучше бы не ложился. Опять во сне я был Леной. Мои босые ноги шли по холодному липкому полу. Сквозняк раздувал ночную рубашку, и легкая ткань хлопала меня по коленям. Затем сон сменился другим, передо мной из темноты возникли мама и высокий мужчина в синем мундире. Тени полностью скрывали их лица.
Когда после завтрака я нашел Ману в луна-парке, бразильянка нещадно втаптывала ботбоксера в маты. Стальные щупальца пытались обтянуть ее смуглые ноги в трениках, но быстрые руки в шрамах пресекали попытки жесткими блоками.
Я стоял неподвижно за ее спиной. Моя рука в кармане штанов нервно гладила упаковку бинтов. Меня учуяли, как злая брошенная кошка чует тихую мышку, на которой можно отыграться. Мана завернула пару верхних щупалец бедному ботбоксеру за голову и прошипела, что вчера на завтраке чья-то алинижна, инопланетная принцесса села к ним за стол и позвала Дарсиса на танцы.
– Она возомнила себя бессмертной? – закричала Мана, ударив головой ботбоксера об пол. Мне послышался хруст внутри металлической шеи.
– Это все неважно, – сказал я. – Перед этим Юля соврала мне, что договорилась идти танцевать с Дарсисом. То есть теперь-то мне понятно, что она соврала. Похоже, чтобы не разоблачиться, моей хозяйке пришлось вылезти из раковины. Она играет со мной.
– Дарсис согласился! – прорычала девушка. Я молчал.
Прерывистое дыхание. Лихорадочный блеск в глазах. Глухой голос. Разве можно что-то ответить на такую боль?
Мана скрутила еще одно щупальце немыслимым узлом. Сталь жалобно скрипела.
– Зачем она соврала тебе? Зачем влезла к нам?
– Чтобы я не пытался помешать ее отправке на орбиту.
Мана сказала «стоп», и ботбоксер включил спящий режим. Девушка вытерла потный лоб рукавом тренировочной рубашки.
– Когда?
– Сразу после танцев.
Мана приблизилась. Несмотря на свою боль, она спросила:
– А ты?
– Я останусь в Центре до семнадцатилетия Юли. После ее отлета мне прекратят вкалывать «сыворотку».
– Это же хорошо.
Я попытался представить жизнь без ежедневных инъекций:
Пение птиц,
Запах дождя…
Мозги – вы точно тут?
Вышло не очень.
– Но сейчас «сыворотка» во мне, – я потянул Ману за рукав рубашки. – Идем. Нам нужно лететь отсюда.
– Лететь? Куда?
– Туда, где нас никто не услышит. Быстрее.
Мы побежали в питомник. Искусственно выведенные карликовые единорожки, тигры и слонотопики бросились лизать нам колени. Отпихиваясь от мимишных зверят, мы взяли под уздцы двух ультрамариновых бронекрылов, и вывели пластинчатых животных из стойл на улицу.