Пижон в бегах
Шрифт:
– Я слышала, как ты ворочался чуть ли не до рассвета.
– Я мечусь во сне.
– Странное дело: последние несколько часов ты не метался.
На это у меня тоже был готов ответ, но, похоже, я слишком набил рот жареным хлебом.
– Сноб - вот ты кто, - заявила Хло.
Я довольно долго бился с жареным хлебом, потом все же проглотил его и спросил:
– Чего-о?
Я удивился, и у меня было на это полное право.
– Сноб, - повторила она. На скулах её горел яркий сердитый румянец. Я с изумлением заметил, что Хло, оказывается, все это время сдерживала неподдельную ярость.
– Вчера ночью, когда ты взял меня
– Э-э-э...
– сказал я.
– Сначала я подумала, что ты робкий и застенчивый. И это показалось мне очень милым в каком-то смысле. Но причина была совсем не в том. Причина заключалась в твоем снобизме. Я спала с Арти Декстером, и ты решил, что для тебя я плоха, вот в чем дело.
– Да нет!
– заспорил я.
– Нет, что ты...
– Заткнись!
– Хло поднялась на ноги.
– Вот что я тебе скажу. Если ты думаешь, что я плоха для тебя, потому что я не девственница, - думай. Но если ты девственник, то, черт побери, ты для меня плох. А посему знаешь, что ты можешь делать? Убираться к бесам - вот что!
Ну что тут скажешь? Ничего.
Когда Хло нагляделась на меня горящими глазами и наслушалась моего молчания, она взяла со стола свою тарелку и чашку, отнесла их в мойку и завозилась там.
Ну а я запихнул в рот остатки хлеба насущного и принялся в задумчивости жевать его.
Обвинение, брошенное мне Хло, кажется, можно было разбить на несколько пунктов и рассмотреть каждый из них в отдельности. Во-первых то, что я якобы плохо спал из-за внезапно вспыхнувшей плотской страсти к ней. Во-вторых - то, что я не предпринял никаких шагов для утоления этой страсти из-за своего снобизма.
Очень хорошо. Итак, пункт первый. Я мог бы признаться себе, что она более-менее права, хотя не знаю, достало бы у меня смелости поделиться этим признанием с Хло или нет. Но вот что касается пункта второго, - тут Хло была совершенно не права. Я ничего не сделал для утоления своей страсти это верно, но причина заключалась совсем в другом. Мне просто не пришло в голову, что я могу что-то сделать.
А мог ли я? Был ли способен подкатиться к Хло вчера ночью? Я до сих пор не знал со всей определенностью, что она имела в виду. Она вполне могла (женщины есть женщины) иметь в виду, что ожидала поползновений с моей стороны и была готова дать мне отпор. Не то чтобы хотела этого, а просто учитывала такую возможность и почувствовала себя оскорбленной, когда ничего подобного не произошло.
Теперь она возилась в мойке, гремя кухонной утварью Арти и грозя вот-вот расколотить всю посуду.
Что же я мог ей сказать?
Я решил попробовать.
– Извини...
На это ответа не последовало.
Я встал и подошел поближе, хотя и не совсем вплотную.
– Хло, - сказал я её спине.
– Мне правда очень жаль.
По-прежнему никакого ответа. Похоже, она решила перемыть всю посуду в раковине, не ограничиваясь своей чашкой и тарелкой, испачканными за завтраком.
– То, что я сделал... вернее, то, чего не сделал... или чего не попытался сделать... Это не потому, что я сноб, правда. Это потому, что я болван. Я сделал это... вернее, не сделал... то есть, не попытался сделать... по неведению своему.
Она повернулась ко мне. Руки её по самые локти были в мыле. Хло одарила меня взглядом, который был холоден и колюч, как ноготь
– И ты ещё смеешься надо мной?
– Смеюсь над тобой? Господи, Хло, я просто пытаюсь...
– Смеешься, смеешься.
– Хло погрозила мне мыльным пальцем.
– Вот что я скажу тебе, Чарли Пул. Кто ты такой, чтобы кичиться высокой нравственностью? Ты - мелкая сошка из преступного мира.
– Эй, что ты хочешь этим сказать? Мелкая сошка из преступного мира! Я не...
– Именно так. Ты работал в баре в угоду подонкам общества, ты хранил их свертки и кульки и помогал преступникам уклоняться от уплаты налогов.
– Да я даже не знаком с преступниками! Мой дядя Эл...
– Ни слова о твоем дяде Эле!
– Хло уже успела стряхнуть с пальца почти все мыльные пузыри.
– Я говорю о тебе, Чарли Пуле. Думаешь, ты можешь запросто сказать - ничего я не знаю, это все дядя Эл? Думаешь, ты можешь запросто сказать: "Это не я, Хло, я всего лишь работаю там, для меня это не вопрос нравственности?" Нет, не можешь, потому что это речи в духе Адольфа Эйхмана - вот что это такое. И, думается, мне нет нужды делиться с тобой своим мнением об Адольфе Эйхмане.
Я начинал сходить с ума. Адольф Эйхман! Попробуй-ка, скажи ей, что она раздувает из мухи слона.
– Послушай, - сказал я, - говорить об...
– Довольно с меня разговоров, - заявила Хло и опять повернулась ко мне спиной. Бултых! Ее руки погрузились в воду.
– Не пора ли тебе в путь?
– спросила Хло, не прерывая мытья.
– Ты должен найти своего дружка Махоуни, не забыл?
Я искоса посмотрел на её спину.
– Ты со мной не пойдешь?
– У меня - своя жизнь, - сказала Хло мойке.
– Сегодня я должна ехать к моей Линде. Кроме того, надо заглянуть домой, узнать, нет ли почты.
– Стало быть, - молвил я, - ты со мной не идешь.
– Нет. Я с тобой не иду.
– Ну что ж, - пробормотал я, - в таком случае, никуда ты со мной не пойдешь.
Она не ответила. Сочтя молчание Хло верным признаком того, что она никуда со мной не пойдет, я пошел в спальню, чтобы забрать свою рубаху, у которой был такой вид, будто её выстирали в чернилах фирмы "Брэндэкс".
Нет. Просто она была слишком грязная. Я покопался и откопал чистую белую сорочку Арти. Она оказалась вопиюще мала мне, но я не стал застегивать ворот, а рукава закатал до локтей, чем придал себе весьма приличный вид. Кроме рубашки, в платяном шкафу нашелся черный плащ, который, наверно, был велик Арти, потому что на мне сидел как влитой. Я заметил, что поначалу плащ был снабжен подкладкой на застежкам, которую впоследствии сняли, так что, возможно, именно поэтому плащ и пришелся мне впору: с теплой подкладкой он был бы впору не мне, а своему владельцу. Особенно, если владелец надел бы под плащ ещё и костюм или куртку.
Маленький пистолетик я запихнул в карман плаща, а большой решил оставить. Собравшись, вернулся в гостиную. Теперь Хло стояла у окна, курила очередную сигарету и угрюмо смотрела на улицу.
– Ну, я пошел, - сказал я.
– Прощай.
Вот как? Да чего же ей от меня надо? Я уже раз извинился, хватит. Да и обида из-за Эйхмана ещё не улеглась.
– Прощай, - ответил я.
Я был уже в дверях, когда она сказала:
– Глупец.
Я остановился.
– Что?
– Ты даже не знаешь, наблюдают они за квартирой или нет. Ты даже не потрудился сперва выглянуть в окно.