Плач льва
Шрифт:
Одно горе — психоневрологи сразу ставили на ребенке крест и, не стесняясь, советовали ей вернуть его туда, откуда взяла.
— Он там никому не нужен, — как-то не выдержала Юля, а врач лишь пожал плечами. Что оставалось делать женщине? Только добавить: — И здесь тоже.
Да, это не ново и не удивительно. Судить об обществе следует по его отношению к инвалидам. Социум, которому нужны только здоровые люди, — это больной социум, где зреет настоящий абсцесс, готовый в любую минуту прорваться и затопить своим смрадом все лживое благополучие государства, в котором лишают возможности нормальной жизни и без того обиженных судьбой людей. Закрыть глаза и махнуть рукой гораздо легче, чем совершить что-нибудь полезное. С какой стати невропатологу тратить время на то, чтобы научить разговаривать ребенка с отклонениями в психическом развитии?
В клиниках же, где слово «аутизм» никому не казалось странным, диагноз не представлялся страшным и непонятным, а дети, им страдающие, вызывали научный интерес, а не брезгливость, были гораздо более любезны и если на самом деле и не пытались, то хотя бы всячески демонстрировали неподдельное желание помочь. Но путь от желаемого до действительного нередко так и остается или непройденным, или вовсе нехоженным. Да и понять, какую дорогу следует выбрать для того, чтобы она не привела в тупик, было невероятно сложно. Одни светила современной медицины направляли на бесконечное количество процедур и анализов для того, чтобы, получив результаты и поразмышляв над ними какое-то время с глубокомысленным видом, выписать ребенку те же таблетки, что и врач районной поликлиники, которой если и было что известно об аутизме, то, возможно, одно лишь название. Другие, напротив, поражали исключительными знаниями о разновидностях этой болезни и способах ее лечения, но не могли указать панацею, которая непременно окажет благоприятное воздействие на Юлиного ребенка. «Можно попробовать такую терапию, можно сякую», — говорили они, а Юля пробовала, пыталась, отчаивалась и снова пробовала.
В хождениях по клиникам и центрам и в поисках единственно правильного пути молодая женщина провела целый год, а воз по-прежнему оставался там, где был на старте. Единственное, чего удалось добиться Юле, — изменения отношения мальчика к ней и к ее родным. Им он легко позволял дотрагиваться до себя, реагировал на их слова и даже иногда улыбался, если к нему обращались. Но эти проявления живого человеческого начала объяснялись вовсе не успехами какого-то очередного рекомендованного специалиста, а каждодневной работой матери, которая любит своего ребенка и дает ему это почувствовать.
«Что делать дальше?» — этот вопрос волновал Юлю с каждым днем все больше и больше. Пункт жизненного плана, в котором значилась адаптация Никиты к нормальной жизни, до сих пор оставался невыполненным, а неиспользованных подпунктов — собственно способов реализации этого плана — практически не осталось.
— Что делать? — спрашивала Юля у одного врача, у другого, у третьего.
— Искать подход, — дружно говорили они. — Терапия может быть похожей, а подход к каждому ребенку, тем более к аутисту должен быть индивидуальным.
«Вы врачи, вы и ищите», — хотелось кричать Юле, но она молчала. Молчала потому, что видела — ищут. Ищут и не находят. А когда найдут? Завтра? Через месяц? Через год? Через два? Никогда?
Ей порекомендовали заниматься дома: развивать речь ребенка с помощью картинок. И она занималась. Методично показывала Никите изображенные на карточках предметы и называла их, называла, называла. Ей даже во сне снился собственный голос, бесконечно повторяющий бессвязный набор слов: собака, кошка, машина, кастрюля — и так далее, и тому подобное, и снова, и опять, и в который раз. Юле предлагали воспользоваться специальными витаминами, усиливающими кровоток мозга, — она пользовалась, советовали пройти сеансы специальной барокамеры, питающей мозг кислородом, — она проходила, рассказывали о чудодейственных гомеопатических шариках — и она механически каждый час в течение трех месяцев пичкала ими Никиту. Но прогресс не наступал. То ли шарики были ненастоящие, то ли сама гомеопатия — это девушке так и осталось неведомым.
Неизвестным и непонятным осталось для нее и то, почему неожиданно изменил своим принципам мужчина, которого она когда-то хотела сделать своим. Правда, с течением лет и бременем забот желание это как-то поблекло и уже не вспыхивало с той силой, которая бурлила в Юле в те мгновения, когда она писала на бумаге: «Хочу любви!» Но если бы он дал ей надежду, она бы ухватилась за нее, как за соломинку. Надежды не было. Лишь спокойные пятиминутные ежемесячные встречи на улице.
— Вот. — Юля протягивала конверт с деньгами.
— Спасибо. — Он убирал его в карман.
— Ну, пока.
— Пока.
Вот и все. И никакого продолжения, никаких вопросов и никаких ответов. Но однажды она пришла не одна, и вопрос все же прозвучал:
— Кто это? — без любопытства, ради приличия.
— Мой сын, — без пафоса и без кокетства.
Удивление, непонимание, какие-то математические, умственные подсчеты…
— Приемный, — добавила Юля.
Удивление сменилось уважением. Он присел на корточки перед ребенком:
— Привет, меня зовут Артем.
— …
— Не хочешь здороваться? Стесняешься? Да не дрейфь! Ты же мужик!
— …
— Он аутист, — неожиданно резко одернула Юля.
— Кто? — обычная реакция человека, никогда не сталкивавшегося ни с чем подобным.
— Аутист. У него особое состояние психики. — Юля всегда говорила только так. Никогда не употребляла слов «нарушение, отклонение, расстройство».
— А-а-а… — Он не знал, что сказать. А кто в такой ситуации знает? Потом решился: — Вот видишь, я был прав.
— В чем?
— Не нужна тебе моя квартира. Теперь двое детей, тем более разнополых. Надо трешку покупать.
— Ника живет с моими родителями, а купить я сейчас не могу ни трешку, ни двушку. Проектов мало. Беру только те, которые дома можно делать. Выезжаю по минимуму. Никиту тяжело часто с собой возить, а кроме меня, он ни с кем дома не остается.
— Прости, — искренне извинился Артем. Юля не ждала продолжения, уже собиралась сказать дежурное «пока», но он продолжил: — А если со мной?
— Что с тобой?
— Со мной останется?
— Н-н-не знаю, нет, наверное…
Но Никита остался. Нет, он не проявлял никакого особого интереса к мужчине, не пытался наладить с ним какой-то контакт и вовлечь в свои странные игры, но и не возражал против присутствия Артема, реагировал на его слова и движения, а если и оставался внешне безучастным, взрослый человек все же не мог не замечать, что ребенок слышит то, что ему говорят, пропускает происходящее через свое сознание. Мужчина вовсе не пропадал сутками в квартире Юли, заходил от случая к случаю: чаще по поводу, чем без оного. Сначала он сам находил причину для визита: забрать очередную арендную плату, снять показания счетчиков, проверить состояние проводки… Эти неожиданные посещения воодушевляли Юлю, снова внушали надежду, опять заставляли ждать какого-то поступка, возможного продолжения, сдвига в отношениях. Но встречи оставались нечастыми. Юля гадала, почему, стараясь, как каждая влюбленная женщина, придумать различные оправдания поведению дорогого сердцу человека. А оправдания эти, конечно же, не имели ничего общего с реальностью: у Артема была работа, у Артема была собака, у Артема были другие случайные, ни к чему не обязывающие встречи и знакомства. Постепенно Юлина эйфория сменилась пониманием: если мужчина и интересуется кем-то в ее доме, то, совершенно точно, не ею самой. Было все: и обида, и злость, и новая волна уже подзабытого отчаяния, но затем наступила полоса какого-то благостного спокойствия. Никите явно приносило пользу это общение, и Юля уже в который раз наступила на горло собственным чувствам в угоду гораздо более важным, с ее точки зрения, целям. Хотя цель была одна — здоровье мальчика, и ради этого женщина поступилась собственной гордостью: стала звонить Артему сама, приглашать в гости без повода, просила остаться с Никитой, иногда придумывая себе причины для отсутствия лишь для того, чтобы эти двое смогли упрочить пока еще не слишком крепкую, почти невидимую, но уже такую значимую для обоих связь. Юля видела, что не только мужчина влияет на мальчика, ребенок тоже действует на Артема магическим образом: тот стал чаще улыбаться, с лица исчезла печать обычной скорби, из движений — настороженность, а из души — ожесточенность и отстраненность от мира. Впервые за столько лет Юля наконец узнала, чем он занимается. Правда, сведениями о работе тренером породистых собак мужчина исчерпал всю личную информацию, но даже это скупое признание уже было невероятным достижением. Так шаг за шагом в успехах своих (появлении членораздельных звуков, отсутствии боязни перед новыми людьми и помещениями, умении фокусировать внимание на обычных игрушках) продвигался не только Никита, но и взрослый, идущий с ним по этой тяжелой дистанции.