Плач льва
Шрифт:
— Соскучилась?
— Да. Не знаю даже, куда хочу попасть больше: во Францию или в Россию.
— Решено: в отпуск слетаем и туда, и туда. Согласна?
«Слетаем в отпуск… Это когда же? Месяцев через пять-шесть? Боюсь, меня не пустят в самолет. Сказать — не сказать?»
— Я… Я не знаю…
— Опять думаешь об очередном представлении? Не решаешься оставить своих дельфинов? Отпуск, дорогая, необходим. И не думай, что только тебе надо отдохнуть от животных. Поверь, им тоже не помешает пару недель пожить спокойно без твоих вечных сигналов: плавай, прыгай, танцуй, кружись, кланяйся.
«Все. Надо говорить. А то Майк с таким настроем уже сегодня побежит покупать билеты на самолет. Решено. Сообщаю».
— Я знаю. Животным нужен перерыв так же, как и людям. Ты прав. Просто до отпуска еще так далеко, и вряд ли у нас получится, потому что…
— Знаешь
«Что предложить: съездить в торговый центр и присмотреть детскую кроватку или сходить в книжный и купить справочник имен? А может быть, сразу провести рейд по частным школам или ворваться в редакцию «The Daily Telegraph» [21] с требованием разместить на первой полосе объявление о поиске няни?»
21
Австралийская ежедневная газета, главный офис которой находится в Сиднее.
— Если предложений нет, то, может, покатаемся? Похоже, сегодня будут неплохие волны. Ты как?
— Согласна.
«Признание придется отложить. Я только прокачусь в последний раз, прежде чем меня на долгие месяцы снимут с серфа. Да я и не буду сопротивляться. Зачем рисковать? Да и сейчас — почему я согласилась так быстро?»
Через час Женя уже знала точный ответ на этот вопрос. Он выплывал из-за горизонта, к которому она пыталась приблизиться, направляя доску в глубину океана широкими, уверенными гребками. Она видела, как поймал волну Майк и помчался на ней к берегу, выкрикивая что-то нечленораздельное, неразличимое за шумом прибоя. Скорее всего, он исполнял ритуальный победный клич, призванный известить немногочисленных гуляющих по берегу очевидцев о своей очередной грандиозной победе над стихией.
— Bad! Bad! [22] — слышалось Жене, и она знала, что таким традиционным способом он желает заработать еще больше очков в глазах окружающих. Когда он доплывет до берега, они уже соберутся в кучку и будут приветствовать его, наперебой уверяя в том, что его проход вовсе никакой не «bad», а самый что ни на есть «excellent» [23] .
Женя была далеко, она следила за приближающейся волной, она не вслушивалась в то, что продолжал громко и как-то отчаянно кричать Майк. Женя еще лежала на доске. Она не могла видеть того, что открывалось во всем своем угрожающем величии взору стоящего на серфе мужчины. А он видел. Ему пора бы уже отвернуться, смотреть вперед: приближался берег. Но он никак не мог отвести взгляда и оглушительно кричал, стараясь в безнадежном усилии донести до Жени подлинное значение издаваемых звуков, лихорадочно повторяя снова и снова:
22
Плохо (англ.).
23
Отлично (англ.).
— Back! Back! [24]
Женя еще улыбалась, когда поднималась на серф, расправляла плечи, вдыхала полной грудью будоражащий глубиной, пронизывающий насквозь океанский воздух. Она чувствовала приближающуюся волну и знала, что наконец справится с ней. Она бы непременно сделала это, если бы за этой — Жениной, мирной, совсем не воинственной, скорее ласковой, готовой подчиниться, не накатывала другая — мощная, высокая, яростная и безжалостная, которую девушка не могла заметить, пока лежала на доске.
24
Назад! (англ.)
Кому подчиняются океанские воды? Кто собирает их в волны? Кто направляет их к берегу и наделяет той силой, что сметает все на своем пути? Об этом Женя тогда подумать не успела. Она только зажмурилась и совершенно безотчетно фиксировала все происходящее: толчок, бросок, полет, удар и смерть — смерть одного и всех сразу ее будущих детей.
Волна, выбросившая Женю на валуны, была гораздо меньше цунами. Но так же, как и эти разрушительные
Впрочем, пресловутая фраза «время лечит» оправдывает себя практически всегда. Человеку волей-неволей приходится смиряться с тем, что он не в состоянии изменить, искать и внутри себя, и в своем окружении, и во внешнем мире те обстоятельства, те стороны жизни, тех людей, эту жизнь наполняющих, что смогут протянуть руку помощи и сделают существование если не безоблачно прекрасным, то хотя бы сносным. Жене не надо было тратить время на поиски, озираться по сторонам и пытаться нащупать под ногами ускользающую почву, она прекрасно знала, на кого может рассчитывать. Коллеги забрасывали ее палату открытками с добрыми пожеланиями и вопросами, когда же она вернется к скучающим без нее питомцам, телефон у кровати разрывался от междугородних звонков (мама, сестра, Сессиль — все, не сговариваясь, щебетали в ухо какие-то ничего не значащие глупости, ни единой ноткой в голосе не выдавая сочувствия, не проявляя жалости, а лишь уверяя своей беззаботной интонацией, что последствия катастрофы обязательно окажутся преодолеваемыми). Дельфины, моржи, подруги и родственники, казалось, окружили Женю плотным кольцом своей помощи, но для нее значение имело только одно — среди бесконечной вереницы протянутых рук была его рука, из ряда сочувствующих глаз можно было выхватить его глаза, которые без слов подтверждали ставшие теперь очевидными слова: «И в горе, и в радости».
Поведение Майка действительно оказалось безукоризненным. Настолько безупречным, что впоследствии, когда Женя снова и снова возвращалась в памяти в те жуткие дни, его старания поднять ей настроение, его утешения, его боль, горе и скорбь казались ей какими-то неестественными, придуманными, наигранными. Она даже предполагала, что в предложенных судьбой обстоятельствах член австралийского высшего общества вел себя так, как следовало в этом обществе, дабы не стать объектом осуждения и порицания со стороны себе подобных. Однако догадки и размышления так и не превратились в уверенность, да и всегда ли важно знать об истинных причинах, что приводят к тем или иным последствиям? Тогда Майк находился рядом, и ни словом, ни взглядом не позволил Жене усомниться в искренности проявляемых чувств. Но каковыми на самом деле были эти чувства, стояло ли что-нибудь еще за жалостью, сочувствием и желанием помочь, она не знала до сих пор. Теперь не знала, а в те дни не сомневалась в том, что рядом с ней не просто любимый человек, жених, надежное плечо, верный соратник, а самый лучший и преданный друг, который никогда не оставит, не бросит и не предаст. Он бы, наверное, никогда и не решился этого сделать, если бы из них двоих Женя не оказалась более любящей и более искренней и если бы она смогла довольствоваться этой своей любовью.
— Возможно, мне не следует все это тебе говорить сейчас. Ты вправе считать меня жестокой и даже бездушной. Но, по-моему, тебе следует знать: Майк очень подавлен. — Линда только что закончила выкладывать на прикроватную тумбочку лакомства, призванные поднять Жене не только дух, но и гемоглобин, и перешла наконец к изъятию из душевных закромов истинных составляющих своего визита.
— Мой сын переживает, — сказала она тоном, в котором безошибочно угадывались обвинительные интонации.
— Да, — откликнулась Женя, мечтая утонуть в белоснежных, пахнущих лавандой больничных подушках, — он очень мне сочувствует.
— Тебе… — будущая свекровь побарабанила аккуратными ногтями по тумбочке, — тебе… Да, сейчас все тебе сочувствуют.
Жене хотелось произнести: «Извините!», но вместо этого она спокойно и как-то холодно сказала:
— Спасибо и вам, что приехали.
— Что ты! Не за что. Разве можно иначе?
Иначе было нужно. Нужно было обнимать Женю, успокаивать, плакать вместе с ней и обещать, что жизнь не закончилась вместе с этой потерей. Но ничего этого не происходило. Как раз наоборот: Линда говорила, что думала, не щадя ни чувств, ни мыслей лежащей перед ней девушки.