Плачь обо мне, небо
Шрифт:
— Да вот следовал в Карабиху — за поместьем приглядывать надобно, и дай, думаю, загляну к старому другу, — неторопливо пояснил гость, промакивая извлеченным из нагрудного кармана платочком лоб.
— А батюшки дома нет — у князя Васильчикова сегодня сына крестят, вот он и уехал. До вечера просил не ждать.
— Какая жалость, — покачал головой Борис Петрович, — тогда не стану прерывать Ваших дел.
Он было засобирался, но Сергей, знающий, что глава семейства его отчитает по всей строгости, ежели узнает, что гость был тут же спроважен, вопреки своим желаниям последовал принятым в их доме правилам гостеприимства. Тут же была кликнута служанка, получившая хозяйские
— Не так давно вроде самого Григория Ефимыча крестили, а уж сын у него родился, — вспоминая дни минувшие, поделился мыслью гость. Со стороны его собеседника это вызвало лишь вежливую улыбку: с Васильчиковым Сергей близких знакомств не водил, почему и не составил отцу компанию сегодня. И в силу возраста вспомнить о том, как его крестили, не мог. Впрочем, князь Остроженский явно не ждал ответа: почти тут же продолжил свои будто бы пространные размышления.
— А ведь не приключись той беды, глядишь, и вашего с Ириной первенца уже вскоре крестили бы, — заключение сопровождалось вздохом сожаления и быстрым взглядом искоса: достигло ли сетование своего адресата? Судя по тому, как нахмурился молодой граф — бесспорно.
— К чему прошлое ворошить? Даст Бог, Ирина не изменит своего решения, когда Император сменит гнев не милость. Еще обвенчаемся.
Такой ответ не устраивал князя Остроженского: он уже был наслышал о том, сколь обдуманно принимает решения сын Василия Николаевича, но всё же надеялся подтолкнуть того к импульсивному действию.
— А ежели государь не соизволит отменить своего приказа? Замнется дело, да и останется фамилия Голицыных в опале. Не впервой Его Величеству отдавать все в руки Долгорукова: сам-то царь слишком мягок для дознания.
Сергей хотел было что-то сказать на это, но внимание — его и его гостя — было отвлечено шумом, с которым по полу, подскакивая, раскатились в разные стороны цветные карандаши, до сего момента лежащие на столе. Десятилетняя девочка, бросившаяся их поднимать, выглядела столь серьезно, будто решалась судьба всей Империи. Пухлая ручка подпирала подбородок, а высокий лоб был нахмурен. Вкупе с чуть тонкими губами, чьи уголки опускались вниз, это придавало недетской строгости юному лицу, и если бы не малый рост да тонкие косички, она казалась бы старше своего возраста. Ее присутствия князь Остроженский и не заметил: виновница внезапного происшествия сидела тихо, как мышка, у самого окна, скрытая высоким раскидистым цветком, чьи лозы оплели декоративную перегородку.
— Кузина моя, Сонечка, — граф Перовский представил девочку, что тут же склонилась в очаровательном книксене. Неправильное лицо её едва осветила улыбка, но отчего-то менее хмурым оно не стало.
— Прелестное дитя, — не сдержал своего “умиления” Борис Петрович, после чего вернул свое внимание хозяину поместья. — Сергей Васильевич, я бы хотел иметь с Вами конфиденциальную беседу, — намекая на вновь увлекшуюся рисунком девочку, перешел к причине своего визита князь. Молодой граф, пусть и не совсем понимающий, что именно могло понадобиться старому другу его отца, поднялся с диванчика, жестом приглашая гостя покинуть гостиную, дабы проследовать в кабинет главы семьи.
Сонечка проводила их внимательным взглядом исподлобья, и никто не знал, как отразится на ней этот нечаянно подслушанный
***
Российская Империя, Санкт-Петербург, год 1863, октябрь, 19.
В доме витали ароматы ладана и мирры, а Катерина, облаченная в простое черное платье плотной ткани, что-то вышивала, сидя у окна: в отличие от сестер она мало интереса проявляла к подобным занятиям, предпочитая им верховую езду или же танцы. Лицо её выглядело осунувшимся, под глазами залегли тени, природный румянец побледнел. Даже волосы её — главная гордость — не имели привычного украшения, будучи лишь собранными в некрепкий пучок. Дмитрий, замерший на пороге, ощутил неясную потребность окликнуть невесту, чтобы увидеть её сияющие глаза, смотрящие лишь на него. Но отчего-то он сильно сомневался, что его визит будет встречен с привычным радушием.
— Кати? — тихо, словно опасаясь нарушить что-то хрупкое, затерявшееся в этой тишине, позвал её граф. Звук растворившегося в воздухе имени всё же долетел до княжны, и, к удивлению гостя, взгляд её потеплел, на миг обретая присущую ей восторженность. Откладывая в сторону старательно расшиваемую ткань, Катерина незамедлительно вспорхнула с кресла, в каком-то отчаянном порыве бросаясь к жениху.
— Я… рада, что ты приехал, — прильнув к Дмитрию и не поднимая головы, почти шепотом созналась княжна.
И, наверное, все то горе, что скопилось в ней за минувшие дни, наконец, нашло свой выход рядом с единственным оставшимся рядом близким человеком. По зеленому сукну военного мундира расползлись темные пятна, а широкие мужские ладони легли на подрагивающие женские плечи, покрытые теплой шалью. Молодой граф готов был хоть ежечасно лично справляться о самочувствии невесты, если бы то не выглядело подозрительно в глазах Императора, и если бы сама Кати не попросила его некоторое время не навещать её. Какие мысли владели ей в тот момент — Дмитрию было неведомо, но он привык не вступать в ссоры с нареченной.
— Расскажи мне, что тебя тревожит.
Тишина, властвовавшая над гостиной, изорвалась в клочья, заполнившись тихими голосами, один из которых перемежался редкими всхлипами и иногда превращался в шепот, а другой лишь твердил что-то успокаивающее. Внутри у Дмитрия бушевали мысли, среди которых главенствовала та, что укоряла его в невнимательности к невесте: он должен был знать, что она сходит с ума от переживаний за папеньку. Знать о том, каким ударом для нее станет новость о его казни, пусть и сам граф узнал об этом лишь сейчас: государь не раскрывал перед ним никаких подробностей дела о покушении на Наследника престола. Даже при том, что Дмитрий являлся доверенным лицом Его Величества, осведомлен он был отнюдь не обо всем, что происходило в дворцовых стенах. А в последние дни центром его размышлений стала судьба Кати, которую он отчаянно желал защитить. Только в этом рвении он совершенно забыл о её собственных волнениях, и теперь корил себя за это.
— Хочешь, сейчас же будет заложена карета в Карабиху?
Уже не плачущая — только всё так же изредка задыхающаяся на длинных фразах — княжна замолкла на полуслове, внимательно вглядываясь в абсолютно серьезные глаза жениха, держащего её руки в своих ладонях. Предложение слетело с уст графа еще до того, как он успел обдумать возможность его осуществления: если Император приказал неустанно следить за Кати, вряд ли ей дозволялось свободное перемещение по России. Но если рядом с ней будет главный её страж, воспротивится ли тому государь, или его удастся умолить? В силу того, что испросить его дозволения они уже явно не успеют, кому-то предстоит покаяние по возвращении в Петербург.