Плач по тем, кто остался жить
Шрифт:
КУРАЧЕК приходил от ВОЛКОВА сумасшедшим и теперь оказывается проведенный по показаниям.
БЕЛЕНЕЦ плакал от ВОЛКОВА, а теперь об этом никто ничего не говорит.
Дела КЛОЧКО, МАКАРЕНКО, БАГРОВА липовые дела – говорит ХАТЬКО, а сам он нам спихнул жуткие дела и на требование освободить арестованных ответа не давал.
БЛАНК. Нужно коснуться КУЛИКОВСКОГО. Я убедился, что это был первоклассный липогон. У КУЛИКОВСКОГО был свой штат, который занимался сильным избиением и другими искривлениями – это ПОЛЯКОВ, ОХРИМЕНКО и МАШОШИН.
Очень
Били крепко. Вот дело ЯСЕНКО, на котором я сгорел. Так имел много неприятностей от БЕРЕСТНЕВА, а КУЛИКОВСКИЙ прямо меня предупредил, что «будут неприятности, если у вас не будет сознания». И после того, как ему дали, то есть избили, он [ЯСЕНКО] подписал протокол, что он является членом контрреволюционной организации.
ТИМЧЕНКО. На работу по бывшим сотрудникам УГБ и РКМ я был назначен в августе 1938 года. Никаких установок я не получал, за исключением того, что мне было приказано заканчивать дела.
Ко времени моего прихода многие бывшие сотрудники были уже избиты и здорово. Били сотрудников и при мне, в частности ГРОЗНОГО, ЩЕРБИНУ, ПРОГЛЯДОВА, это оба враги, били по приказанию ВОЛКОВА. […]
СВИРИДОВ. Хочу остановиться на трех моментах, характеризующих отрицательно руководство УНКВД.
При докладах на Тройке ВОЛКОВ давал прямые установки не приезжать с делами, в которых отсутствует вербовка. На оперативных совещаниях ВОЛКОВ давал установки – дел одиночек не должно быть, по его выходило искусственно создавать организации.
ВОЛКОВ рассылал так называемые «основные протоколы», требовал неуклонного следования им, независимо от показаний арестованных на местах.
ФИШМАН. Я оправдываться не буду. Имели место искривления, и в частности мной допущенные.
ТОМИН нечестно говорит, он приказал мне: «Вот вам [арестованный] ФЕДОРЧЕНКО, пусть приседает до тех пор, пока не будет давать показания». Вот такую учебу я получил.
Насчет фиктивных протоколов, все мои протоколы корректировались от ФЕДОРОВА до ВОЛКОВА исключительно. […]
КУНИЧ. Я работаю с начала организации Полтавской области и знаю практику работы. Извращения нужно разделить на две части.
До приезда ВОЛКОВА оформляли дела исключительно как одиночек, скрывали таким путем действительные организации, а после приезда ВОЛКОВА стали создавать искусственно организации.
У меня был случай, что я под руководством ТИТОВА допросил арестованного, который показал, что он участник правотроцкистской организации, а ТИТОВ приказал переделать как на участника другой организации.
Был такой арестованный сотрудник психлечебницы, который на допросе заявил, что он не офицер, но ТИТОВ заставил его дать показания, что он офицер, как он этого добился – я не знаю.
Когда же я и ЩЕРБИНКИН освободили одного арестованного офицера, то ТИТОВ меня упрекал, упрекал меня и ВОЛКОВ, что у меня нет таких дел.
ЩЕРБИНКИН. Вернусь все же к старому, что делалось в Наркомате и что было у нас.
Враг УСПЕНСКИЙ поставил задачу перебить кадры старых работников. Я работал в опергруппе в Киеве. УСПЕНСКИЙ сам держал нас в руках. И, если действительный враг захочет, то мог при УСПЕНСКОМ протащить по показаниям всех, кого хотел.
Пример с ПИСАРЕВЫМ. Он сознался во всем и, кроме этого, дал показания на 40 участников организации сотрудников НКВД, а затем отказался от них только благодаря добросовестному отношению следователя…
Я тоже допускал искривления, как и все. Но там, где я сомневался в виновности арестованного, я не применял репрессий. В деле освобождения нет решительности, ПЛАТОНОВ боится идти к ВОЛКОВУ по вопросам освобождения.
ВОЛКОВ. Должен заявить, что в достаточной степени к выступлению я не готов, так как в первый день собрания я не был. Кроме этого, не мог привести все факты в порядок, чтобы дать объяснение.
Я буду признавать те ошибки, которые мне предъявлены. Но вследствие необъективного подхода и недобросовестного объяснения фактов выступавшими я не могу полностью ответить.
Я признаю практику, что мы не придерживались дословной записи показаний. Признаю, что били арестованных с моей санкции, несу за это ответственность по области и району.
Признаю вину за факты по снарядам в уборной, но прошу учесть, что уборная помещалась во дворе [дома бывшего] офицера. Признаю грубость и нетактичность в отношении сотрудников. Признаю вину за несвоевременное освобождение.
Но я отвергаю и протестую, когда под сурдинку пытаются опорочить всю работу НКВД и мои личные ошибки пытаются охарактеризовать как враждебную деятельность.
Когда каждый факт пытаются свалить на меня, как факт с МОСКОВЫМ, якобы попытка скрыть бегство УСПЕНСКОГО, якобы антисемитскую установку, когда пытаются недобросовестно подбирать факты против меня. Пытаются обвинить в том, что я привозил и проводил вражеские установки УСПЕНСКОГО.
Товарищ ГОРЛЕНКО в первой части выступления пытался дать объективную оценку работе УНКВД, сказал, что работа по разгрому враждебного подполья проведена большая. Но он пользуется разными предположениями и даже своими придумываниями, чтобы поставить работу УНКВД под сомнение.
Правотроцкистская, партизанская, белогвардейская организация поставлена под сомнение, а линия «Мол[одой] генерации» поставлена под большое сомнение.
Об извращении и недостатках в нашей работе. Об избиении всем известно, что били везде, в том числе и в Полтаве. Либералами и пособниками врагов называли тех, кто не бил. Некоторых били с моей санкции, но я не давал безобразничать. Я угрожал преданием суду за нанесение побоев. Посылал проверять и проверял сам. Давал распоряжение побить того или иного арестованного.