Плач серого неба
Шрифт:
— А разве не везде так? — удивился я.
— Понятия не имею. Я всю сознательную жизнь в Вимсберге прожил, — помрачнел Карл и намертво замолчал.
Я еще раз посмотрел на безжизненные дома вдалеке. Если рабочие постоянно ошивались в порту, могли они что-то видеть? Как знать. Прогуляться к стене? Хорошая мысль. Но для начала предстояло догнать моих спутников, которые только что исчезли в недрах ближайшей лавки.
Следующие несколько сегментов разварились в кашу из гадливого отвращения и застарелой рыбной вони. С портретом Артамаля наперевес мы заходили в один магазинчик за другим, и в каждом нас встречали недоуменными взглядами и пожатием плеч. Чешуйчатая тоска и смердящее уныние почти поглотили меня, и в шестой по счету лавке я не выдержал.
— Хозяин! — безумие туманом заволакивало уголки моих глаз, когда я устремил их на очень уж низкорослого, слепого на один глаз хоблинга в блестевшем чешуйчатым серебром фартуке.
— Ась? — зевнул тот. В его широченную пасть втянуло столько воздуха, что запах на мгновение отступил, и мне хватило дыхания на вопрос:
— А те работяги из халуп у стены, они часто здесь гуляют? Могут что-нибудь знать?
— Каких халуп? А, тех… Не, говорить некому. Давно там никто не живет. Почитай, года три уже, с тех пор, как старый завод закрыли, и работяги прочь подались. Кто спился, а кто на вольные хлеба уехал. Но спилось больше, — старый хоблинг пожевал тонкими синеватыми губами, усиленно морща низкий лоб. — Там же тока люди да эггры трудились, а у них к этому делу не страсть, а страстища целая. Чуть что — сразу горе залить надо, мол, никчемные мы, никто нас не ценит. Зря так, да. Щас бы и пригодились, раз цеха опять продали, — он вперил взгляд когда-то ярко-зеленого, а теперь блеклого и подернутого мутной белесой пеленой глаза в меня. Моментально преисполнившись отвращения, россыпью холодного пота брызнувшего по телу, я отвернулся, бросив все силы на то, чтобы не покинуть рыбную лавку как можно скорее. О, как я потом благодарил Творца за струйку свежего воздуха, чудесным образом пронзившую духоту и коснувшуюся моего носа. Ведь если бы не она, если бы мой разум на кратчайшее мгновение не очистился от смрадных миазмов рыбацкого промысла, то мизерный клочок недавних воспоминаний, мимолетная мысль, ставшая для меня ключом к разгадке тайны, вполне могла бы и ускользнуть.
— Кто? — завопил я, стремительным поворотом головы бросая себя в водоворот мерзостных испарений, — кто и кому продал завод?!
…И кожей ощутил три недоумевающих взгляда.
— Во ты спросил… — старик изобразил достоверное подобие ехидной усмешки, — может, тебе еще рассказать, кого Наместник в кровать вечерами укладывает? Или, того, сам Хранитель? В душе багром не скребу, кто и кому завод продал. Наше дело маленькое — рыбу ловить и продавать. Рабочие могли сказать, да и то вряд ли. Их же начальство разгоняло, а у того начальства — свое начальство со своим начальством, — он ухитрился произнести эту скороговорку довольно бойко, восшепелявив только один раз, — и хрен пойми, кто наверху отдал главный приказ. Кто закрывал, кто продавал… Знать не знаю и знать не хочу, кто чего кому продает. Я вот продаю рыбу. Остального знать, говорю, не знаю. Идите уже отсюда.
— Идем, идем уже, дед, — тонкий налет вежливости на моем сознании окончательно растворился в смраде товаров старика, и я, старательно зажав нос, с наслаждением выпал в столь знакомую и, как оказалось, не самую отвратительную реальность. Делать внутри было больше нечего: последняя деталь головоломки со щелчком встала на свое место.
— Он все-таки сделал это! — непонятно пояснил я спутникам, которые терпеливо ожидали моего возвращения из мира пахучих кошмаров, — он все-таки купил завод! Бумаги — простая формальность.
— Кто? О чем вы, Брокк? — глухо спросил Хидейк сквозь плотно прижатый к лицу надушенный платок.
— Да, детектив, ты не передышал ли тухлятинкой? — поддержал альва Карл. Ларра молчала, но и в ее глазах читался похожий вопрос.
— Артамаль. Он все-таки купил наш сталеплавильный. Ему не хватало подписи принца, но он все равно купил завод — наверное, торопился. На балу он принес Тродду бумаги, а тот отказался их подписывать и обругал наставника. Все сходится!
— Что сходится? С чего вы вообще взяли, что завод куплен?
— Да вот с того! — Я резко остановился посреди набережной и ткнул пальцем в подсвеченное фонарями небо. Яркое сияние горящего газа здорово мешало, но жирная туча черного дыма, валившего из заводской трубы, была вполне различима.
— Мы так привыкли к постоянному дыму из труб, — выдохнул я, — что совсем забыли о закрытом заводе. А ведь о нем писали во всех газетах. И я точно читал, помню, было что-то такое как раз три года назад. Но даже не подумал ведь… Вот незадача! Каждый день мы смотрим на этот дым, а стоит отвернуться — сразу же забываем. Это ведь как с мухами летом — если жужжит, то больше всего на свете хочется прибить гадину, но вот она сядет, сложит крылышки — и все, о ней уже забыли.
— Невероятно, — только и смог выдавить Хидейк, — невероятно.
Лицо альва раскраснелось, глаза лихорадочно блестели.
Глава 39, в которой всем нам есть, чему удивляться
Сравнивать Вимсберг с исполинскими городами древности — дело, конечно, дурное. Рядом с ними современная Морская столица покажется разве что скромным селением, едва обосновавшимся на незнакомой опасной земле. Конечно, здесь есть все, что было в них — память зовет одушевленных назад, в тот век, когда мир был цельным и твердым, когда ничто не предвещало беды, — но все это — кукольный домик во дворе богатого особняка. Бесконечные аллеи и бульвары, бурлящие вспененным живым потоком, — здесь они лишь намечены, проведены тонким штрихом. Будто художник, зажженный внезапным порывом, отмахнулся карандашом от музы и оставил в альбоме несколько быстрых линий, скопировал былое великолепие — но только мельком, только в общих чертах.
А у нас, живущих после Раскола, есть немудреная поговорка: «Где те города, а где Вимсберг?» Вспоминаешь ее — и уныние куда-то отступает. Ведь древности на этот короткий вопрос ответить нечего — пыль не разговаривает.
Я усердно вдыхал дырявые от дождя струи влажного ветра, что прибежал с океанских просторов и резвился на причале вместе с веселой толпой. Мерзостный смрад понемногу уходил из груди и вел за собой болезненную легкость, охватившую все тело. Когда в глазах окончательно прояснилось, мы уже смешались с волной ночных гуляк, и она, играя, пронесла нас сквозь порт и выбросила с другой его стороны. Я в который раз возблагодарил Порядок за рыболовный сезон — лодочная пристань, что почти вплотную примыкала к заводскому забору, была почти пуста, если не считать совсем уж непотребного вида бродяг и деловитых попрошаек, самозабвенно считавших выручку.
Было холодно, сыро и неуютно. Даже недавний мой союзник ветер — и тот задул резко и порывисто. Теперь он отдавал отнюдь не дружелюбием ночного бриза, но суровым презрением далеких штормов и едким тленом прибрежного мусора.
С каждым нашим шагом завод становился все выше, и вскоре толстенная труба перечеркнула все обозримое небо. Лишь она, да край покатой крыши виднелись теперь из-за кромки нависшего над нами забора, который мне до макушки был построен из грубо сцементированного красного кирпича, а выше переходил в ржавую железную решетку самого непреклонного вида, которая уходила вверх еще метра на три. С внутренней стороны решетка для верности была проложена не менее ржавой сеткой.
— Что будем делать? — я глядел на нелепую конструкцию, и никак не мог придумать способ преодолеть ее тихо и тайно.
— Не порть штаны, детектив, — пропыхтел Карл, нещадно хлопая себя по карманам, — ща все будет. Или не будет, — поскучнел он, когда в одежных закромах ничего подходящего не нашлось. — Ларра, у тебя кусачек нет?
— Нет, — орчанка даже не съязвила. — Взрывать, думаю, не стоит?
— Не стоит, — поспешно заверили ее цвергольд и альв, а я проводил исчезавший в темноте забор взглядом.