Плацкарт
Шрифт:
*****
Поезд катился в ночь, оставляя позади себя тускнеющее красное зарево. Пассажиры в разных вагонах, готовились ко сну. Разговоры и тихий смех стихали, проводники гасили верхний свет, оставляя только дежурное освещение. У туалетов образовывались небольшие очереди, но вскоре они исчезли. Люди укрывались казенными простынями и ложились спать под стук колес и тихий перезвон ложечек в граненых стаканах в фирменных подстаканниках.
*****
Анна вернулась в свое купе, где на соседних полках спали попутчики, и только соседка с верхней полки наискосок еще читала свой ридер. Покачиваясь, Анна потрясла тяжелой головой, подумала, что надо бы сходить умыться, но отбросила эту мысль и легла. Она уснула почти сразу, придавленная выпитым коньяком, с мыслью, что завтра ей надо будет хорошо подумать об апелляционной жалобе.
*****
В СВ-вагоне Максим Жилин только что закончил неприятный разговор с Анатолием Крупининым, который касался таинственной смерти двух экспертов. Услышанное Жилину не понравилось. Крупинин самодовольно посмеялся, улегся на свою полку и захрапел. Максим остался сидеть. Сон не брал его. Впервые за много месяцев тяжбы ему захотелось сдаться и признать свою вину.
*****
До Барабинска оставалось не больше часа пути, и потому ни Рязанов, ни Тихомиров, ни Балашов не спали. Только ничего не подозревающий Тихомиров был относительно спокоен и думал лишь о том, что на станции их встретит конвой, и они сдадут проблему с рук. Рязанов ерзал, думая о том же, прекрасно понимая, что никакого конвоя не будет, а если точнее, не будет полицейского конвоя. На станции их встретят совсем другие люди. Об этом же думал и Балашов, прикидывая, сможет ли что-то предпринять и не превратиться в овцу на заклание. Уже два часа он перебирал всяческие способы сбежать, но скованные наручниками руки ему ничего не позволяли. А совсем рядом, в купе проводников, не спала и Алена, думая о Балашове и сомневаясь, стоит ли вызвать начальника поезда.
*****
В плацкартном вагоне, взвинченная до предела не спала и Мария Сергеева, продолжая караулить свой клад. Подозрительная девица проходила мимо дважды и оба раза кидала взгляды и на багажную полку, и на Марию, неубедительно делая вид, что совершенно ничем не интересуется. Мария боялась, что заснет и все проворонит. Ее попутчик, ошибочно принятый ею за студента, тоже не спал, ворочался на своей верхней полке, а потом, дождавшись, когда проводник Антон Горностаев, вымоет туалет, отправился туда. Зеркало отразило испуганное мальчишечье лицо с выступившими веснушками. Молодой парень вынул из кармана нож и положил руку на раковину. Открытое лезвие сверкнуло в тусклом свете. Парень заворожено глядел на него, не решаясь вонзить в молочно-белую кожу, с синими прожилками вен, жмурился и тяжело вздыхал, всхлипывая от страха. Вагон медленно раскачивался.
*****
Поезд двигался дальше, равнодушный к своим обитателям, приближаясь к переезду.
*****
А потом оно случилось.
Глава 2.
Смена Антона должна была начаться после Омска, но он, выполнив все неотложные дела, улегся на нижнюю полку и задремал. Последняя станция, на которой они останавливались всего на минуту, миновала двадцать минут назад, у него было больше часа, чтобы отдохнуть.
А затем последовал удар.
Его сила была так велика, что Антона сдуло с полки. Он врезался в стену, оказался на потолке, а потом центробежная сила начала мотать его по купе, заставляя врезаться в полки, стол и стены. Вагон кувыркался и летел в пропасть. Битые стекла окна и стаканов свистели как пули и резали кожу сотнями острых брызг, а в ушах, сквозь грохот летящего под откос состава, звенели жестяные удары подстаканников, плющащихся о стены, как снаряды. Антон услышал минимум дважды, как хрустнули ребра в груди, затем врезался в столик челюстью, и она ушла набок. Рот заполнился кровью и выбитыми зубами. Когда его развернуло еще несколько раз, вопя от ужаса, он пожелал, чтобы все закончилось. Но оно все не кончалось, и било его почти безвольное тело о стены, пока он окончательно не потерял сознание.
Первое, что почувствовал Антон, это боль в груди и рту. Скорчившись, он попробовал пошевелить пальцами на руках, и к его удивлению, это получилось почти без усилий. Вокруг было тихо, как в могиле, до такой степени, что в ушах звенело, и он испугался, что оглох. Антон закашлялся, выплюнув четыре зуба, и они поскакали по полу с сухим веселеньким стуком. В тот момент он даже обрадовался, что слышит это, а также звук собственного кашля. Трясущейся рукой, Антон сгреб выбитые зубы, не понимая, зачем это делает, и со стоном перевернулся на спину.
Где я?
Над ним был потолок, все тот же, их потолок, служебное купе с полками, обитыми красным дерматином, только матрасы, застеленные синими одеялами, съехали вниз наполовину. На нижней полке стонала Алена, закрывая лицо руками. Между ее пальцами текла кровь. Весь пол был засыпан мелкой крошкой битых стекол.
Тряхнув головой, Антон сообразил, что вагон, перевернувшись несколько раз, умудрился встать на колеса, что упрощает выход. Дверь купе была открыта. Откуда-то издалека слышались глухие стоны. Способность соображать медленно возвращалась, и Антон, вспомнив удар, вдруг с ужасом подумал, что вагон может вспыхнуть, и чтобы выгореть дотла ему потребуется всего четверть часа, знания, вдолбленные ему в техникуме и оставшиеся на подкорке после…
После того случая.
Никому и никогда на работе Антон не рассказывал, что ранее уже побывал в составе, слетевшем под откос. Это было слишком давно, и после катастрофы, что унесла с собой полтора десятка жизней, он было плюнул на профессию, и хотел было уйти, но куда уйдешь, если ты живешь в крохотном городишке, где стабильно работает только станция железной дороги? Вот он и остался, думая, что ежедневно будет с ужасом вспоминать, что произошло в тот ужасный день. Но события трагедии быстро стерлись из памяти почти полностью, за исключением одного: объятого пламенем вагона, отчаянного воя и расплющенной обгоревшей ладони, что бьется о неподатливое стекло, в то время как сам он стоит снаружи, раскачиваясь от выпитого…
Взвизгнув, Антон на четвереньках бросился к выходу. Подвывая, он дернул дверь, легко поддавшуюся, словно и не было никакой катастрофы, вывалился в тамбур, и стал рвать и дергать вагонную дверь, думая, что та не откроется, и тогда ему каюк. Но дверь открылась. Не заботясь о том, чтоб откинуть тамбурную площадку перед лестницей, он выпрыгнул из вагона в темноту, рухнул лицом на галечную насыпь, но тут же поднялся и побежал прочь, не разбирая дороги, по густой траве, что била его по коленям, петляя, как заяц, и остановился, только когда окончательно выдохся. Позади кто-то кричал и звал его по имени, но он не обернулся. С трудом переводя дыхание, Антон закашлялся и, выхаркнув сгусток крови, обернулся на состав.
Состава не было видно.
Точнее, не было видно почти ничего, кроме одного вагона, в котором в двух местах чудом теплилось электричество, заставляя мигать две лампы. Даже с той сотни или двух метров он слышал стоны брошенных пассажиров. Антон тупо глядел на мерцающие окна и думал, что весь остальной состав, видимо, свалился с насыпи, и только его вагон уцелел…
Он потряс головой. Слева в груди пульсировала тупая боль. Антон почувствовал, что его бьет озноб. Мысли никак не хотели собираться в кучу, но он понимал, что в произошедшем есть что-то неправильное и несуразное. Это ощущение появилось сразу же после того, как он пришел в себя, но оглушенный болью и страхом он не мог понять, что произошло, и вот сейчас осознание некоей изломанной реальности не оставляло его. Антон понимал, что здесь, в этом пустом поле, среди тумана и скрюченных голых деревьев, что-то не так, но не понимал, что. В вагоне кто-то вскрикнул, мелькнула тень на миг заслонившая лампочку. Антон присел от испуга. Рука коснулась сухой, ломкой травы, холодной и острой на ощупь. В вагоне вновь закричали, это был крик боли и ужаса. Сквозь серую пелену тумана ему показалось, что он видит в дверном проеме чей-то силуэт, и подумал, что не откинул тамбурную площадку, отчего лестница осталась закрытой, и уцелевшие будут вынуждены прыгать на землю, а там было довольно высоко, и надо вернутся и помочь, но от страха у него не было сил двигаться. Адреналиновая подушка, что поддерживала его первые минуты, сдувалась, и теперь боль от сломанных ребер была все сильнее и сильнее, отгоняя дурноту. Антон медленно огляделся по сторонам, надеясь увидеть хотя бы какие-то признаки жизни, но туман скрывал почти все. Ни одного фонаря не горело вблизи, даже на путях, не доносилось ни единого звука, кроме шума из оставленного вагона. Ничего, кроме запаха сырости и сырых груздей, а также плесени.