Плацкарт
Шрифт:
Это было хорошо отлаженным, смазанным враньем, что текло из его глотки, как машинное масло. То, во что верили и хотели верить, ровные округлые фразы респектабельного человека. Анна впилась ногтями в ладони, чтобы не расцарапать его лоснящееся лицо.
–Это было мнение вашего эксперта, – зло сказала Анна. – Вашего хорошо подмазанного эксперта.
–А где были ваши, честные и не подмазанные? – без иронии спросил Жилин. Она с вызовом посмотрела в его темные глаза и холодно ответила:
–В морге.
Вот тут она его удивила, или Анне только так показалось, потому что Жилин отпрянул и часто заморгал, будто не знал о происходящем. Анна не поверила в его игру, но, черт побери, это изумление было сыграно просто великолепно. Если он такой прекрасный актер, неудивительно, что в суде очень многие купились на мнимое сожаление.
–В морге? – спросил Жилин ровным тоном. – Оба сразу?
–Оба сразу, представьте себе, – взвилась она.
–Что с ними случилось?
–С ними случилось убийство, Максим Ильич. Плохо замаскированное под несчастный случай.
–Жаль, – все тем же неживым тоном протянул он и вновь подлил себе и Анне коньяка. —Я не знал.
–Ну, конечно, – саркастически фыркнула Анна. Ее тон все-таки выбил Жилина из колеи, потому что он, подогретый коньяком и, вероятно, чем-то похожим на муки совести, с надрывом спросил:
–Послушайте, вы что, хотите обвинить меня в их смертях? В таком случае, я советую вам быть очень аккуратной в своих высказываниях. Я ничего, слышите, ничего не знаю о гибели ваших хреновых экспертах! Так что можете оставить свои ядовитые выпады при себе, да и вообще… Это разве ваше дело?
–Не мое, – согласилась Анна. —И, видимо, не ваше. Да и вообще, ничье. Были люди, и нет людей. Никому никакого дела, жизнь продолжается.
–Я тут ни при чем!
–Разумеется. Только рядом с вами всегда кто-то умирает. Было двадцать восемь, теперь тридцать. Скольких вы еще готовы похоронить, чтобы выпутаться, Максим Ильич?
–Я не собираюсь продолжать этот разговор, – холодно произнес Жилин, залпом выпил коньяк и встал.
–Так не продолжайте, – милостиво разрешила Анна.
– Если у вас есть вопросы, вы знаете где найти моего юриста.
Жилин развернулся и помчался прочь с той скоростью, с которой позволял раскачивающийся вагон. Анна, сгорбившись и моментально растеряв весь боевой дух, глядела ему вслед, а потом выпила коньяк, почти смакуя и радуясь горечи, обжигающей горло. Священник, закончивший свой ужин, глядел на нее, и ей показалось, что он наверняка все слышал. На миг ее вновь заволокло раздражением, подстегнутым спиртным, но потом в голову пришла непривычная и шальная мысль: а что, если Жилин прав? Разве она безгрешна? Может быть, ей нужно пойти в церковь и покаяться, ведь есть в чем. Мысль, что она может сделать это сейчас, ну, или пусть не получить прощение, то хотя бы совет от божьего человека, показалась Анне весьма привлекательной. Она встала, покачнулась и сделала пару нетвердых шагов. Коньяк забирал ее, перед глазами расплывались круги, а она мусолила глупую мысль: а как обратиться к священнику? Святой отец? Отче? Или нужно сразу какую-то молитву? Но она, убежденная атеистка, не знала ни одной, и вся информация об исповедях заключалась во фразе из голливудских клишированных фильмах, где грешница произносила только одно: «Простите меня, святой отец, ибо я согрешила!» От этой фразы попахивало дешевым водевилем, а ей действительно хотелось высказаться, слить куда-то накопившуюся ярость и боль, и потому священник-попутчик показался ей прекрасным вариантом.
Она нависла над священником и глубоко вдохнула, думая, как бы не икнуть. Тот поднял на нее взгляд, и Анна поняла, что священник смотрит на нее вовсе не лучистым светлым взором, наполненным истинной веры, которого она так ждала, а с раздражением и, возможно, неприязнью. Но она убедила себя, что ей мерещится. Смиренно выслушивать откровения о людских бедах, разве не это часть призвания для служителей церкви?
–Простите, – начала Анна и, откашлявшись, произнесла чуть увереннее, – простите, я могу с вами поговорить?
–Слушаю тебя, дочь моя, – со вздохом произнес священник, и в нем Анна уже явственно услышала явное нежелание общаться. На миг ей стало стыдно, и та, трезвая Анна, скорее всего бы уже ушла, но Анна новая была более отважной.
–Я не знаю, как к вам обращаться.
–Отец Михаил, – ответил священник. Анна решительно села напротив и с жаром спросила:
–Скажите, отец Михаил, а что делать, если ты точно знаешь, что человек грешен?
–Мы все грешны, дочь моя. И все за это несем ответственность перед Богом.
Она замотала головой и даже руку выставила перед собой, обрывая его сладкий голос.
–Я не об этом. Вот живет человек, живет, а рядом с ним – зло. И это зло никак по закону нельзя наказать. Все разбивается о какие-то препоны. Взятки, связи, что-то еще, и это зло живет, жиреет, наливается соком. А ты ничего не можешь с этим поделать. Скажите, как с этим можно жить? Ведь есть у бога и на этот счет свои законы, верно?
– По своей милости Господь даровал нам великое таинство покаяния как средство примирения с Богом. Мы грешим ежечасно, ежеминутно, без конца отлучаем себя от Бога; делами, мыслями, словами отягощаем свою душу, даже после исповеди возвращаемся к тем же самым грехам, в которых исповедовались. Но Господь по любви своей столько раз прощает нам грех, сколько раз мы приносим покаяние. Потому, то зло, о котором сейчас было сказано, предстанет перед Господом и будет держать ответ на Высшем суде, – медленно сказал отец Михаил.
– А если это зло не желает каяться? – спросила Анна. – Если оно так обросло деньгами, что само решило: Бог – это я?
– Ты ведь о людях говоришь, а не о каком-то абстрактном зле? Все зло всегда творили люди. Но на все воля Божья. Туда, милая, мы все уходим нагими. На тот свет денег не забрать. Мы должны простить этих людей, которые сами не ведают, что творят. Надо терпеть, надо противостоять греху, но, если согрешил – исповедуйся. Сколько грешишь, столько и исповедуйся. Христос нас ждет, надо только преодолеть ложный стыд. Исповедь – это подвиг, ведь надо набраться мужества видеть свою скверну, правда может быть только страшной. И тебе надо у Господа тоже просить прощения за то, что ты позволила гневу затмить свой разум.
Его речи, произносимые вкрадчивым убаюкивающим тоном, не успокоили Анну, а, скорее, разозлили.
–Что, если я не хочу прощать? – резко спросила она, наклоняясь к самому лицу священника. – Что мне делать?
–Для начала протрезветь, – сурово ответил он. – И уже потом обдумать все на свежую голову.
–Но… – начала Анна. Отец Михаил пресек ее слова, махнув рукой.
–Ступай, дочь моя. После поговорим, утром, если захочешь, конечно.
Анна встала и, чувствуя, как щеки заливает краска, пошла прочь. У самого выхода из вагона-ресторана, она обернулась, и хотела было вернуться и спросить, на какой станции выходит священник, но в этот момент раздался негромкий хлопок. В окно поезда врезалась птица. Анна вскрикнула, глядя, как темный ком с перьями сдуло потоком ветра, оставив на стекле мазок темно-красной крови.