Плагиат (Исповедь ненормального)
Шрифт:
— Фу, совсем запарилась, — Берёзкина осушила бокал минералки. — Где мои семнадцать лет… Миня! Ты же уехал!..
— Я почувствовал себя хорошо и вернулся.
— Слишком хорошо. Какой-то ты подозрительно гладкий и трезвый. Неужели домой съездил и переоделся? Как будто вдруг помолодел.
— Кира, — произнёс Зюскевич, — я могу вернуть тебе молодость.
Вечером четвёртого апреля 1994 года полковник Коготь внезапно потерял сознание. До этого момента, весь день после ухода Веры Алексеевны, он сидел за рабочим столом и думал. Ему звонили, к нему приходили,
В половине восьмого Вера условными фразами сообщила, что Зюскевич спустился в лабораторию. Она сделала всё, оставалось ждать. Но теперь это ожидание превратилось в страдания Прометея. Коготь больше не мог работать в фоновом режиме и приказал не беспокоить себя ни при каких обстоятельствах. Стрелка теперь как будто стояла на месте.
Но вот, в четверть десятого, голова вдруг закружилась, весь организм как будто пронизал ток, и Коготь вскрикнул и завалился набок.
Мгновение спустя он очнулся и быстро поднялся с пола. Обхватил голову руками, застонал от напряжения — и всё вспомнил. Он здоров. Он не выкурил отравленную сигарету китайского консула, потому что Вера его предупредила. А Веру предупредили те… которых для этого отправили в февраль 94-го.
Но почему он так счастлив? Почему так празднично на душе? Дело совсем не в чудесном избавлении от смертельной болезни. Он никогда не боялся смерти, а в последнее время успел смириться с её скорой неизбежностью. На столе, в деревянной рамке, портрет Веры. Он так привык видеть её каждый день, что сразу не заметил. Они женаты. Женаты и счастливы вот уже второй месяц. Поэтому так празднично на душе.
Через минуту Коготь вспомнил всё и насторожился. Если кто-то один из этих двух баловней судьбы передумает… Мало ли что может случиться? Попадёт в аварию и станет калекой, сядет на иглу, впадёт в депрессию… Тогда всё пропало. Конечно, он не умрёт, потому что формула вакцины уже есть — её принёс в своей крови гений-изобретатель. Но зачем искушать судьбу и рисковать тем, что сложилось так хорошо. Надо забрать у этих двоих капсулы. Деликатно, так, чтобы они ничего не почувствовали. От этого зависит его счастье. Второй раз он не решиться сделать предложение женщине, которую любит уже более двадцати лет.
18
Через неделю, в назначенное время, из Москвы в Питер двинулась передвижная студия для записи клипа Кристины Орбакайте «Не виновата я» — в интерьере знаменитых «Крестов». Разрешение на съёмки было получено во всех инстанциях по личному ходатайству мэра города. Пока фура с логотипом «Золотой гусь» ползла по трассе, мы вдвоём с этим самым «золотым гусем» решили спокойно, для успокоения нервов, подремать в поезде, под стук вагонных колёс. Всю ночь я проворочался в бессоннице, слушая храп моего ещё более циничного друга.
На перроне Московского вокзала нас встречали. Не заехав к родителям, мы сели в одну машину и рванули на другую сторону Невы, в тюрьму «Кресты», где уже стояла наша студия и работала куча людей. Кристина прилетит завтра, только на один день съёмок, когда всё будет расписано по секундам. Роль следователя на допросе исполнял всенародный штирлиц Вячеслав Тихонов.
Мы
Начальник рассказывал о том о сём, о попытках побега, показывал сделанную из хлебного мякиша точную копию пистолета Макарова, а мы плавно подводили его к камере свиданий. Наконец мы вошли в неё, и меня, хотя я готовился к этому моменту, всего передёрнуло.
— А здесь был один случай, — заговорил Угрюмов без всяких наших подводок, — когда я ещё служил в Саблинской женской колонии…
И он более или менее правдоподобно пересказал эпизод нашего свидания с Берёзкиной. За эти годы история приобрела оттенок ещё более кровожадный, мистический, за гранью, с элементами каннибализма и левитации.
— А кто-нибудь ещё работает здесь с того времени? — поинтересовался я, делая вид, что записываю в книжечку, на самом деле переписывая одну фразу: «Господи, накажи и прости. Господи, накажи и прости. Господи, накажи…»
— Нет, куда там! Зарплаты маленькие, текучка большая. Есть одна зэка, которая попала по второму разу. Только что выйти успела — и снова за убийство. Теперь дадут пожизненно, это факт. Она эту психическую хорошо помнит, вместе сидели. Только она вроде как немая, слова не вытянешь. Будете беседовать?..
Беседовали в кабинете начальника тюрьмы, в присутствии врача и двух вертухаев. Получив от нас блок сигарет и отхлебнув из кружки сладкого растворимого кофе, в который Гусев незаметно налил коньяку из фляжки, женщина разговорилась.
— Ну, короче, её поначалу опустить хотели. Красивая. Три бабы её держали. Она вывернулась, да так их всех троих отметелила, что одна, думали, помрёт в лазарете. А потом она раз только была в камере, вот как раз когда убили во время свиданки.
— Где же она была всё время?
— Как где? Известно где, в шизо.
— Штрафной изолятор, — пояснил Угрюмов. — За драку полагается.
Мы с Гусевым переглянулись. В штрафной одиночке есть время подумать и наверняка есть место, где спрятать предмет величиной с горошину.
— А можно осмотреть этот изолятор?
Метр на полтора. Бетонный пол, каменные щербатые стены, ни черта не видно. Попросили фонарик. На глазах удивлённого Угрюмова обшарили все неровности в полу и стенах. Гусев вышел, я за ним следом. Прибежал ассистент режиссёра — всё готово, артист в гриме, первая репетиция.
Мы поблагодарили Угрюмова, написали приветствия в каких-то музейных книгах и вышли в тюремный двор. От том-вагена к корпусу тянулись провода-змеи. Гусев внезапно остановился, загородив мне дорогу. Медленно поднял руку и разжал кулак. На его ладони лежала капсула, потемневшая от грязи и сырости. Десять лет она пролежала, залепленная смесью хлеба и пыли, в углублении щербатой стены изолятора. Я вскрикнул так, что эхо разнеслось по всем постройкам, имевшим здесь вид правильных крестов, если смотреть с неба.