Пламя моей души
Шрифт:
Стараясь не думать пока о словно провалившемся сквозь землю варяге, Зимава взяла Радима за руку и повела прочь от погоста, прислушивась к неспешным шагам остёрцев, котрые без присмотра их оставлять вовсе не собирались, а потому сопровождали повсюду.
Минул день ещё быстрее, чем предыдущий. Зимава и готова была сковать сына объятиями и не отдавать больше никому, не отпускать в Остёрск, да некуда было ей деваться. Да и лучше пусть так будет — спокойнее. Не придётся переживать о возмездии от Чаяна, о погоне. Не вздрагивать и не шарахаться от каждой тени, куда бы ни завела дальше жизнь. А всё рано или поздно образуется. Верно, надо было то понять ещё как княжичи в ворота Велеборска въехали, не тревожить судьбу, не ворошить — и тогда на душе было бы сейчас легче. Да всего сделанного уж не воротишь.
Наутро отбыли остёрцы обратно, позволив попрощаться с Раданом, сколько душа требовала — не торопили, не одёргивали, хоть и видом своим давали понять, что слишком испытывать их терпение и задерживать не стоит. Зимава проводила вереницу воинов, что окружали повозку, которая увозила сына прочь, пока не пропали они совсем из вида. Прослонялась она по веси целый день, будто сама не своя: вспоминала всё те мгновения, что с ним рядом была.
Заволновались на другое утро кмети совсем уж буйно. Собрались во дворе изб гостинных, чтобы решить, как быть дальше: ждать возвращения Эрвара и людей его или отправлять кого на поиски их. Беспокоилась и Оляна, то и дело в окно выглядывая да причитая:
— Что ж случилось с ним такого? Не Леший же их проглотил?
Может, и Леший, — думалось в ответ на её ворчание. Для него варяги, верно, лакомые, что печиво с маком и мёдом: уж их души давно заблудшими стали за то время, что служили они наёмниками далеко от своих земель. Таких только в чащобу и заводить да губить на потеху. Но только думалось, что вовсе не Хозяин леса их умыкнул. Может, сила гораздо более злая, чем он, а может, дела какие, о которых Эрвар княгине своей сказать не соизволил.
Пришлось почти день ждать их: никто из кметей Доброговых так за ними и не поехал. Решили выждать ещё немного. И вот, когда уж надежда увидеть их почти растаяла, показался отряд на подъезде к гостинным избам, на тропе той, что с другой стороны веси к ним подбегала, выскакивая покрытой бурой хвоёй лентой откуда-то из его недр.
Зимава, о том прослышав, тут же во двор выскочила, пригляделась и обомлела тут же, ровно так, как опешили и кмети, вышедшие встречать заморских соратников. Не сразу в глаза бросилось, а когда подъехали они чуть ближе, что в отряде из людей убыло. Да и те, что возвернулись, выглядели потрёпанными хорошенько. Многие ранены оказались, перевязаны кое-как. Руки у некоторых стягивали повязки тугие, у кого бедро, а то и плечо. Один лишь Эрвар, который ехал, вестимо, впереди всех, оказался, как будто невредим: да тут и удивляться нечему. Мало кто с ним потягаться мог в деле ратном.
Зимава так и бросилась к нему, едва не спотыкаясь о камни и собственный подол, который поддёрнуть пришлось. И бились слова в груди, которые произнести хотелось тут же, да боялась она услышать ответ. Эрвар поймал её за плечи, пока совсем уж на него не налетела, махнул рукой людям своим, которые спешивались уж, добравшись до изб — идите. Да те всё ж задержались, как окружили их кмети, расспрашивая, какая-такая нелёгкая задержала на столько дней.
— Здравствуй, Зимава, — проговорил варяг хрипло.
— Где пропадали? — она обвела взглядом его перепачканное тёмными разводами подсохшей крови и пыли лицо.
— Поручение твоё выполняли, — он хмыкнул невесело.
Она посмотрела ему за спину, ожидая, как появится из леса ещё всадник, который вёз бы на седле Радана, а то и повозка его. Но нет. Тенистая глушь хранила тишину и переливалась только светлыми пятнами гуляющих средь ветвей лучей Ока.
— И что же?
— Остёрцы сильны оказались. Не зря их кашей по утрам в детинце кормят, — Эрвар повёл, видно, ушибленным крепко плечом.
И заметно тут стало: едва на ногах стоит от усталости, да не торопится отговориться и пойти отдыхать. Хранит что-то внутри, что сказать ещё надобно.
— Увезли его? — Зимава облегчённо улыбнулась. — Ну и пусть. Я всё равно хотела сказать тебе, чтобы не нападали на них. Так лучше. Ему не плохо там вовсе. Можно и подождать. Уверена, что Чаян…
— Убили его, Зимава, — уронил варяг. — Случайной стрелой. Не хотели мы, чтобы пострадал он, да так случилось. Забрать хотел тело, тебе привезти. Да остёрцы быстрее нас поспели. А люди мои преследовать их отказались. Потрепало нас. Сама видишь.
Зимава выпрямилась, шаря взглядом по лицу Эрвара. Вливались слова его в уши, да всё казались вздором одним. Не могло так случиться. Не могло. Она же в руках Радана не третьего дня держала… Обнимала, гладила по вихрам волнистым, нежным, что цыплячий пух. А сейчас понять нужно, что нет его больше?
Она вцепилась в локти Эрвара. Он говорил ещё что-то, может, успокоить пытался, может, объяснить… Но Зимава, видя теперь перед собой лишь размытые пятна вместо лиц, изб и леса, слышала только стук сердца собственного — какой-то глухой, медленный, словно хотело оно уже остановиться.
— Зимава… — прорвался оклик варяга.
Она оседала в его руках прямо на землю. Валилась кулём таким тяжёлым, будто набитым камнями. Но сил в теле вовсе не осталось, чтобы на ногах устоять. Эрвар пытался её удержать, да как будто и не мог. Ползла по ладоням ткань его рубахи, слепило небо будто в насмешку — ясное. Зимава всхлипнула, задыхаясь, и лишилась чувств.
ГЛАВА 4
Не хотели долго братья задерживаться в Остёрске, который вдруг стал к ним холоден и неприветлив. Только княгиня одна, кажется, не хотела от себя сыновей отпускать, хоть и понимала тоже, что рано или поздно уехать им надо будет: иначе без Сердца никто больше их не признает за наследников Светояра. А вот остальные, похоже, только и ждали пока братья отсюда уберутся уже. Словно, проживши здесь столько лет, они оставались под одной лишь защитой князя.
Елица на Чаяна сильно осерчала: мало того что облапил бесстыже в Калиногосте, так после ещё и невестой своей без согласия назвал при всех! А потому она старалась с княжичем нигде не встречаться, хоть он того и хотел. Сколько раз просила она Вею, чтобы та отваживала его от двери и напрямую говорила: княжна видеть наглеца не желает. Чаян сопел гневно, прорваться в горницу пытался, но наперсницу, конечно, сильно не теснил, хоть и мог силой-то своей её легко в сторону отодвинуть.
А нынче утром, всё ж оттолкнув слегка Вею, протиснулся одним плечом и сказал громко, заглядывая внутрь: