Пламя над Персеполем
Шрифт:
Раскопки общественных сооружений нижнего города уже открыли большой прямоугольный двор, 450 на 360 футов, окаймленный портиками и коринфской колоннадой, за которыми идет кирпичная стена с пилястрами того же ордера, что и колонны перед ними. На северной стороне двора были монументальные ворота, также с коринфскими колоннами, но базы у этих колонн персидского типа, с одним толстым тором («поперечиной») на квадратном плоском основании, вроде тех, что находили в Персеполе (рис. 12). С южной стороны из-за преобладающих здесь ветров портик был выше и глубже (как во дворах, которые Витрувий называет «родосскими») и открывался на юг в большой гипостильный зал [16] (тоже, видимо, персидская особенность) с восемнадцатью коринфскими колоннами, поставленными в три ряда по шесть колонн в каждом. У этих колонн типичные аттическо-азиатские базы с двумя валиками, верхним и нижним, и круговым желобом между ними, тогда как их капители в некоторых чертах родственны селевкидским II в. до н. э. (рис. 13). Стены двора были окрашены и декорированы медальонами из необожженной глины с рельефными
16
Гипостиль, гипостильный зал— многоколонный зал. Встречается как в архитектуре древнего Ирана, так и в древнеегипетских храмах.
17
Агорав архаическое и классическое время обычно бывала не только торговой площадью, но и главным общественным центром города. Там проводились народные собрания, располагались важнейшие городские храмы, здания совета города, архива и т. п. В эллинистическое время в связи с ростом городов число таких площадей часто увеличивалось и они функционально обособлялись.
Исследованы, полностью или частично, еще две постройки; в обеих обнаружены греческие надписи. Первая из этих построек находилась в северной части города недалеко от берега Окса и тоже представляла собой обширный двор — палеструили, может быть, гимнасий, типично греческие учебные заведения, где молодежь эллинистического мира тренировала свой разум и одновременно свои мышцы, то есть получала образование в самом широком смысле слова, смысле, который содержится в почти непереводимом понятии paideia. Такого рода учреждения находились под высоким покровительством Гермеса и Геракла, бога интеллекта и бога физической мощи, и вполне естественно, что надписи, обнаруженные там, были посвящены им.
Не менее примечательной оказалась и другая постройка. Приблизительно в 40 ярдах от первого, описанного нами, двора было открыто небольшое храмоподобное здание, которое, несомненно, правильно определили как геройон— место торжественного погребения некоего весьма значительного лица, вероятно действительного или легендарного основателя города. Такой же, например, символический характер имела знаменитая могила царя Батта, который якобы основал по совету Дельфийского оракула город Кирену в Северной Африке; на агоре, то есть на базарной площади этого великого города, сохранялось его надгробие. Именно так и, видимо, только так можно объяснить присутствие столь пышной гробницы внутри эллинистического города. Героем или гением Ай-Ханум был ничем более не известный Киней; имя его упомянуто в надписи, речь о которой пойдет далее.
Геройон, судя по описанию, трижды перестраивался, сохраняя, хотя и с некоторыми отклонениями, первоначальную планировку. Это целла, или святилище, и пронаос, вестибюль, открытый на восток, с двумя деревянными на каменных базах колоннами. Вся постройка помещалась на ступенчатом основании, как гробница Кира в Пасаргадах (рис. 5). Под полами целлы, расположенными один над другим, были обнаружены четыре захоронения, два в простых саркофагах и два в склепах, выложенных обожженным кирпичом. Все они опустошены грабителями, только в одном из последних сохранились скелет и останки деревянного гроба, но погребальная утварь отсутствует. Первым, очевидно, был захоронен нижний саркофаг, принадлежавший тому герою, в честь которого была воздвигнута гробница.
В пронаосетретьего, последнего, строительного периода был каменный постамент с глубокой выемкой на верхней стороне. Спереди, на стороне, обращенной к входу, вырезаны две надписи. Они помещены рядом и, вероятно, выбиты в одно время. По характеру письма их можно датировать III в. до н. э. Поль Бернар определяет левую надпись как «короткую эпиграмму из двух элегических двустиший, составленных на архаичном литературном языке. Она сообщает, что некий Клеарх начертал в теменосе [18] Кинея прорицания священной пифии [19] в Дельфах, где он (Клеарх) скопировал их». В геройонеизречения Дельфийского оракула были выбиты на стеле, которая не сохранилась, но строки последнего из них, не уместившись на стеле, перешли на постамент. Начертанное монументальными литерами, изречение оказалось рядом с эпиграммой Клеарха, справа от нее. Эта правая надпись восхваляет человека, обретающего важнейшие свои качества на различных ступенях жизни [20] . Дельфийские изречения подобного рода известны по литературным источникам, а также по эпиграфическим копиям из Милета в Анатолии. П. Бернар говорит, что «открытие их на берегу Окса, за пять тысяч километров (по прямой) от Дельф, есть поразительное свидетельство верности греческих поселенцев в далекой Бактрии самым подлинным и самым древним традициям Эллады». Добавим, что характерные интонации оракула, отмеченные в греческой надписи из Кандахара, здесь выражены еще ярче и определеннее.
18
Теменос— священная земля, посвященная богу, храмовый участок (прим.
19
Пифия— жрица в храме Аполлона в Дельфах, через посредство которой божество давало свои прорицания. Оракул Аполлона в Дельфах — одно из наиболее популярных прорицалищ в древней Грецин.
20
Уже после выхода в свет книги М. Уилера виднейший из современных эпиграфистов Л. Робер опубликовал эти надписи (см.: L. Robert, De Delpes l’Oxus. Inscriptions grecques nouvells de la Bactriane, — «Academie des Inscriptions et Belles-Lettres», Comptesrendus, 1968) с подробным комментарием.
В том же пронаосеобнаружена первая среди известных нам греко-бактрийская скульптура. Это герма, изображающая бородатого старца, увенчанного диадемой священнослужителя или важного должностного лица (рис. 14, 15). Правая его рука скрыта в складках свободной одежды, левая прежде держала какой-то бронзовый предмет. Весьма возможно, что герма— скульптурный портрет. Исполненный на достаточно высоком эллинистическом уровне, он может считаться вехой в бактрийском искусстве, и мы еще вспомним его, когда позднее перейдем к проблемам искусства Гандхары (см. ниже).
Итак, уже на первом этапе раскопок Ай-Ханум представляется историческим и художественным памятником исключительной важности. Он создан отважными, восприимчивыми и, кроме того, цивилизованными пионерами на далекой окраине Евразийского мира. В его сердце, в гробнице возможного основателя города, провозглашены дельфийские этические принципы. Его постройки, обильно украшенные скульптурой, ярко расцвеченные, возводились по западным канонам, хотя восточное окружение внесло свою долю — это и упомянутые уже неклассические торовидные базы колонн, и крылатые псевдопальметты в орнаменте кровель, намекающие на азиатское, точнее, ахеменидское влияние. Дальнейшие работы, несомненно, покажут место и значение подобных гибридных элементов, но в любом случае они останутся второстепенными по сравнению со всеобъемлющим эллинизмом этого выдающегося памятника [21] . Уже теперь можно говорить о существовании там греческих философов, жрецов, ремесленников. Кувшины для вина и масла, явно местного производства, помечены печатью агоранома, т. е. управляющего рынком. Так было и в греческих городах Причерноморья и Ближнего Востока. Мы не впадем в преувеличение, если выскажем уверенность, что со временем здесь будет обнаружено почти все, имеющее касательство к жизни эллинистического города.
21
Дальнейшие раскопки на городище Ай-Ханум в целом подтвердили выводы М. Уилера о явном преобладании греческих черт в характере культуры города. Но вместе с тем некоторые открытия были очень неожиданными, ломающими все привычные схемы. Такой характер, в частности, носило открытие храма, построенного в соответствии не с греческими и не с местными, бактринскими, принципами, а согласно вавилонским обыкновениям. Все это заставляет думать, что процесс синкретизации культур на эллинистическом Востоке имел более сложный характер, чем это можно было предполагать раньше.
К сожалению, пока невозможно ответить на два основных и, вероятно, связанных друг с другом вопроса: когда был основан город и как он назывался? Был ли Ай-Ханум одной из Александровых Александрий? Если так, то первоначально город должен был носить его имя, каковы бы ни были дальнейшие перемены. Поль Бернар склонен считать Ай-Ханум птолемеевской Александрией-на-Оксе, отнимая это имя у Термеза, которому подарил его Тарн. Может быть, Бернар прав, но пока нет, кажется, подтверждении, что город в Ай-Хануме существовал уже в IV в. до н. э. Если дельфийская надпись правильно датирована первой половиной III в. до н. э., можно допустить, что предполагаемый основатель города, Киней, действовал от имени Селевка I (312–281 гг. до н. э.) или его преемника Антиоха I (281–261 гг. до н. э.), которым достались азиатские земли, покоренные Александром. При этих властителях Бактрия была сатрапией или провинцией Селевкидского царства и управлялась, по крайней мере номинально, сначала из Селевкии на Тигре, а потом из новой столицы, Антиохии Сирийской. Но провинция на Оксе находилась слишком далеко от обоих центров, и сомнительно, чтобы три четверти века спустя после смерти Александра в Бактрии стали закладывать города такого размаха, как Ай-Ханум, сколь бы выгодным ни казалось стратегическое положение. Для этого, надо полагать, нужны были новые стимулы, которые не так уж трудно найти в этом изобилующем приливами и отливами периоде истории.
В третьей четверти III в. до н. э. бактрийский наместник Диодот II, а возможно, его преемник Евтидем провозгласили независимость и узурпировали царский титул. Бактрия из сатрапии превратилась в самостоятельное царство. Затем наступил момент, когда необходимо было создать твердыню и одновременно символ новой власти. Мог подействовать и дополнительный фактор — передвижение кочевых племен через Окс. Это ли не причины для основания укрепленного города? Правда, в таком случае его не назвали бы Александрией — скорее уж Евтидемией. Но и эта версия не имеет пока прямых доказательств.
Рассуждения наугад бесполезны, но одна догадка покажется не совсем безосновательной, если забыть ненадолго, что надпись на могиле Кинея датируют III в. до н. э. Как известно, в этом столетии большая часть Индии и Южного Афганистана (во всяком случае, до Кандахара) находилась в могучих руках выдающегося представителя династии Маурьев императора Ашоки. Но, как принято считать, в 184 г. до н. э. династия Маурьев пресеклась, и бактрийский царь Деметрий — натура волевая и предприимчивая, вполне в духе Александра — воспользовался неопределенной военно-политической ситуацией, перешел Гиндукуш и оккупировал Северо-Западную Индию. Так была восстановлена и далее расширена территория, захваченная войсками Александра в 326 г. и позднее отданная Маурьям. Об этом подвиге будет сказано далее; сейчас важно отметить, что экспансия Деметрия и его соратников в Индию ослабила Бактрию и законные власти в далекой Антиохии не устояли перед искушением начать интервенцию.