Пламя над тундрой
Шрифт:
— Скорее прячьте свою жену, господин Струков, — иначе я увезу ее на автомобиле, похищу!
— Это будет преступление, — ответил Струков, — и я, как начальник милиции, буду вынужден вас арестовать. Наш судья Суздалев приговорит вас к каторге, а господин Громов сошлет вас на шахты в Ново-Мариинск.
Колдуэлл оглушительно захохотал. Раздался второй гудок. Консул отвел Струкова в сторону и серьезным деловым тоном, в котором слышался приказ, произнес:
— Помогайте нашим людям. Их просьбы, все просьбы выполняйте как мои. Кстати, счет на ваше имя открыт и внесен первый вклад.
— Благодарю, мистер Колдуэлл. Все будет сделано, — ответил Струков. Он распрощался со всеми, взял Нину Георгиевну под руку и поднялся на палубу. Последним взошел Громов.
— Ты покорила американца, — усмехнулся Струков.
Нина Георгиевна была счастлива, исчезла ее недавняя страшная жизнь. Она начинает новую. Она теснее прижалась к Струкову и прошептала:
— Неужели это не сон… Я… я… так благодарна тебе, — она заплакала.
— Успокойся, ты же моя жена. — Струков погладил плечо женщины. У Нины Георгиевны еще сильнее хлынули слезы: «Ее назвали, ее представили как жену. У нее опять есть муж, семья и нормальная жизнь. Она не будет больше одинока». Нина Георгиевна с благоговением смотрела на Струкова, и от этого взгляда он почувствовал себя неловко.
«Томск» разворачивался к выходу из бухты, тесной от множества иностранных военных кораблей. Перед пассажирами проплывала панорама Владивостока с его взбегающими на сопки улицами, домами, что делало его похожим на какой-то восточный город. Залитый солнцем, он сверкал окнами, зеленел густой листвой скверов.
Пассажиры с палубы расходились по пароходу. Оставив жену в удобной двухместной каюте, начальник милиции спустился по трапу в третий класс и здесь, среди толчеи, в дальнем углу разыскал своих милиционеров. Большинство из них, перепившись, уже спало. Старший милиционер, человек лет сорока с «Георгием» на груди, при виде Струкова нетвердо поднялся на ноги, но Струков усадил его и спросил:
— Оружие где?
— Под замком, старшему помощнику — капитана сдал. — Милиционер облизал узкие сухие губы. — Выпили малость, ваше благородие. Далеко едем-то.
— Хорошо, хорошо, — Струков был доволен распорядительностью своего помощника. — Кажется, Крючков фамилия?
— Так точно, — вновь поднялся тот на ноги и качнулся. — Крючков Иван Иустинович.
— Ну, следи тут за порядком, Завтра зайду, — Струков вернулся на палубу. Бухта Золотой Рог осталась позади, уже миновали маяк и острова Скрыплева. «Томск» вышел в залив Петра Великого. Ветер заметно посвежел. У носа шумели в белых отвалах разрезанные форштевнем волны…
Струков почувствовал холодок океанского ветра и направился в каюту. Нина Георгиевна спала на диване, прижавшись к подушке, мокрой от слез, но лицо было спокойным, как у человека, отдыхающего после долгого тяжелого пути. Весь облик женщины выражал такую доверчивость и беспомощность, что Струков был растроган. Он осторожно, чтобы не разбудить Нину Георгиевну, снял с крючка шинель и вышел из каюты, тихо прикрыв дверь.
Уткнувшись острым подбородком в соболиный воротник шубы, Бесекерский тонкими сухими пальцами перебирал редкую седую бородку и из-под бровей наблюдал за купцами. В кабинете Москвина было тесно. Чем ближе подходил день приезда нового начальника уездного управления, тем беспокойнее чувствовали себя торговцы. У каждого были за душой грешки, но всех связывали общие дела, прежде всего — государственные продовольственные склады и Советы. В ноябре 1917 года в Ново-Мариинск пришла радиограмма о свершившейся Октябрьской революции, от испуга поторопились они создать «советскую власть» в уезде, хотя в ней ничего советского, кроме названия, не было. Поверит ли им новый начальник уезда Громов, не станет ли чинить расправу?
Когда в Ново-Мариинск пришла телеграмма об отречении Николая Второго и создании Временного правительства, спекулянты и рыбопромышленники — коммерсанты — с иконами прошли через весь поселок и взяли под домашний арест представителей царской власти Царьгородцева и Диценко. Создали Анадырский «комитет общественной безопасности», в который с большим желанием вошли торговцы Иван Тренев, Михаил Сукрышев.
Бесекерский, затаив в глазах злорадную улыбку, посмотрел на незадачливых комитетчиков. Михаил Сукрышев — толстенький молодой купчик, лицо которого то бледнело, то вспыхивало, мял в руках пыжиковую шапку и чуть ли не с мольбой, заискивающе смотрел в лица коммерсантов. Иван Тренев, в потертой кухлянке с откинутым на спину капюшоном походил на дьячка своими длинными жирными волосами, висевшими вдоль лица. Но беспокойства в нем не чувствовалось.
«Этот себя в обиду не даст, — подумал Бесекерский. — Всех продаст, а сам сухим выйдет из воды».
Тренев появился в уезде оборванным, голодным бродягой. Но не прошло и пяти лет, а он уже в первые коммерсанты пытается пролезть. Хотя и ходит в оборванной кухлянке, а мошна уже тугая. Неохотно крупные торговцы теснились, чтобы дать место новому конкуренту, всячески придерживали Тренева. Это злило Тренева, который мечтал стать на одну ногу с Биричем, Бесекерским, Караевым и другими. Всеми путями, всеми средствами стремился Тренев к своей цели. Вот почему он охотно и пошел в «комитет общественной безопасности», стремился стать нужным, своим человеком для Биричей и Бесекерских, Свенсона. По их совету уговорил он других членов комитета повысить цены на пушнину, которую подготовили для вывоза, а также на мех, который принимался в государственный экономический склад от купцов. Барыши коммерсанты получили большие. У Тренева все записано. Он знает, кто и сколько заработал на этом, и записи хранит в надежном месте. Правда, в них нет отметки о его доходах, и никто никогда о них не узнает. При необходимости он не только подскажет новой власти, сколько с коммерсантов налога взять, но и покажет, сколько они с государственных продовольственных складов товаров растащили.
Вот почему был спокоен Тренев, чувствуя себя в безопасности. Спасая себя, коммерсанты не дадут и его в обиду. А усталым он выглядел из-за спора, который только что утих в управлении. Коммерсанты спорили о том, как встретить Громова и других представителей власти. Одни — как Бирич и Бесекерский — предлагали вежливо встретить на берегу, проводить в отведенные квартиры, и только. Они размышляли так: власти стали часто меняться. Заведи с одной дружбу, близкие отношения, а она — раз, и свергнута, пришла новая, от которой за прежнюю дружбу могут быть неприятности. Ведь недолго просуществовал «комитет общественной безопасности». В июле 1917 года приехал комиссар Временного правительства Сосновский. Притихли купцы, тревожно стало на душе, но комиссар оказался болтуном, любителем митингов, а не дела. Позакрывал продовольственные склады, и этим воспользовался Свенсон, еще шире развернул свою торговлю. Недолго провластвовал Сосновский, требовавший, чтобы по воскресеньям носили красные повязки на рукавах в честь Февральской революции. С первой же навигацией он уехал.
В ноябре коммерсанты создали Советы, и в них вошли те же люди, что были в «комитете безопасности». Купцы никогда не чувствовали себя так свободно, как в это время. Цены на пушнину устанавливали по своему желанию, товары из государственных складов брали без всякой оплаты. Начавшим роптать охотникам, рыбакам, шахтерам говорили, что советская власть так велит делать, чтобы довести войну до победного конца. Все декреты и распоряжения советской власти, которые Учватов принимал по радио, прочитывались коммерсантами втайне и уничтожались, а на запросы из центра сочинялись такие ответы, которые создавали впечатление, что на Чукотке действует настоящая пролетарская власть.