Пламя над тундрой
Шрифт:
Елена Дмитриевна с начала вечера следила за отцом и сыном. Она догадывалась о каком-то их заговоре и с интересом ждала развязки. Все-таки это было развлечение. Перепечко, обняв голову руками, заснул. Москвин же еще бодрствовал, хотя и клевал носом. Бирич снова налил ему рому.
— Ну, по последней.
— Нет, не хочу. — Москвин отстранил рюмку. — Спасибо… домой пора.
Он поднялся, и, несмотря на уговоры хозяина, качаясь, вышел в коридор и натянул меховую куртку. Оделись и Биричи. Павел Георгиевич сказал Елене Дмитриевне:
— Мы проводим господина Москвина.
Она ничего не ответила. Мужчины вышли. Елена Дмитриевна вернулась в столовую, налила рюмку коньяку, неторопливо выпила. Потом, надев пальто, бесшумно выскользнула из дому.
Ночь лежала над Ново-Мариинском осенняя, холодная. Молодая луна купалась в темных облаках, то прячась, то выныривая и бросая неживой металлический свет на приземистые домики, темную ленту речки Казачки, на гудевший лиман. Поселок спал. Было пустынно. Елена Дмитриевна всматривалась в темноту. Куда же могли пойти Баричи с Москвиным? Председатель поселкового управления жил через три дома от Биричей. Но в этой стороне их не было видно. Елена Дмитриевна направилась к зданию управления. Только туда они могли пойти. Елена Дмитриевна не ошиблась. Пройдя несколько шагов, она заметила три темные фигуры. Прижавшись к стене ближнего дома, Елена Дмитриевна вслушивалась. Сквозь ветер и хул лимана до нее доносились голоса. Москвин что-то бубнил однообразно. Наконец молодая женщина уловила несколько слов:
— Не могу… Нет… Нет…
Старый Бирич на чем-то настаивал, а ее муж молчал. Спор длился долго. Елену Дмитриевну охватил озноб, она сердито подумала: «Болтают, как старые бабы» — и собралась возвращаться домой, Но в это время Трифон Бирич, не принимавший участия в споре, высоко вскинул руку и ударил Москвина чем-то по голове. Тот качнулся и беззвучно рухнул на землю. Елена Дмитриевна испугалась. Она с интересом следила за происходящим. Синевато-белый свет луны заливал людей.
Старый Бирич наклонился над Москвиным, пошарил по его карманам и быстро направился к зданию управления, а Трифон оттянул Москвина к стене пустого склада и остался около него.
Бирич, подойдя к зданию уездного правления, открыл замок ключами, которые нашел у Москвина, и вошел в помещение. Света ему не требовалось. Он хорошо знал, где лежат папки с бумагами…
…Через полчаса Павел Георгиевич вышел из управления, аккуратно закрыл замок, вернулся к сыну и вложил ключи в карман Москвина. Коротко спросил:
— Тихо?
Сын только кивнул в ответ на вопрос отца и добавил:
— Он мертв…
— Чем же ты его так? — Бирич оглянулся. Его с момента выхода из квартиры не покидало ощущение, что за ними кто-то наблюдает. Но старый коммерсант ничего не заметил подозрительного.
— Браунингом, — деловито и равнодушно объяснил Трифон.
— Ладно, — оборвал сына Бирич. — Стащим его в Казачку. Поднимай.
Елена Дмитриевна видела, как они вошли на мост и сбросили труп в темную воду. Послышался всплеск, и с моста бегом бросились две фигуры.
Елена Дмитриевна вернулась домой со странным чувством. Она не была потрясена увиденным, и у нее Биричи не вызывали негодования или отвращения. Нет. Ею все сильнее овладевало какое-то новое, острое, волнующее чувство. Она с нетерпением ждала возвращения Трифона и отца, чтобы посмотреть на них, почувствовать рядом людей, которые только что совершили преступление, убили человека и сбросили его труп в реку.
Отец и сын вошли в столовую, даже не вымыв рук. Биричи были прежними, и ничто в них не изменилось. Павел Георгиевич, наливая ром в бокалы, спросил:
— Перепечко не просыпался?
— Нет. — Елена Дмитриевна почесывала за ушами жмурящегося Блэка и, стараясь казаться равнодушной, спросила: — Проводили Москвина?
— Немного. Неисправимый пьяница, — берясь за бокал, поморщился Бирич. Он выпил ром и сказал:
— Ну, спокойной ночи…
Утром по Ново-Мариинску разнесся слух, что пьяный Москвин утонул в Казачке. Его труп выкинуло на косу у самого устья реки. При осмотре у Москвина были найдены деньги и ключи. Ни у кого не возникло подозрения об убийстве.
«Томск» шел на Север. Почти каждый вечер, когда темнота и прохладный ветер загоняли пассажиров в теплые каюты, поднимались наверх Мандриков и его друзья. Они с удовольствием прогуливались по палубе, разминая ноги, дыша полной грудью свежим морским воздухом. В каюте донимала жара: кочегарка оказалась совсем рядом, переборка накалялась так, что к ней нельзя было прикоснуться ладонью.
В этот вечер «Томск» шел в тумане. Чуть покачивало. Берзин, плохо переносивший морское путешествие, остался внизу, а Мандриков и Новиков прогуливались, подняв воротники своих пальто. Николай Федорович, с удовольствием чувствуя под собой плавно ходившую палубу, был оживлен. За дни плавания его настроение улучшилось, и он стал выглядеть лучше. Попыхивая трубкой, Новиков говорил Мандрикову:
— С морем можно сдружиться, как с человеком. Оно ведь живое. Слышишь, как оно разговаривает, а?
Мандриков невольно прислушался. Моря не было видно. Только у самых бортов, в свете, падавшем из иллюминаторов, блестела стремительно несущаяся, всклокоченная вода, покрытая живым кружевом пены. Море говорило десятками голосов, рокотало, смеялось, пело, плакало, шепталось, угрожающе било о борта.
Мандриков опять почувствовал себя моряком. Он вспомнил службу на миноносце, походы на Балтике, стоянки в Гельсингфорсе, Осло… Какими далекими кажутся те годы, а прошло не так уж много лет. Но каких лет! Полных борьбы, напряжения. И вот новый рейс. Мандриков подумал о предстоящей работе на Чукотке. Несмотря на подробные беседы с товарищами из подпольного комитета партии, он все же еще не достаточно ясно представлял, как возьмется за дело. «Кончик нужен, кончик, — думал он, — тогда и вся веревочка вытянется. Надо найти хотя бы одного верного человека. Вся надежда на Новикова. Надо разыскать его знакомых. Да живы ли они?»
Мандриков и Новиков стояли недалеко от салона, выходившего своими квадратными иллюминаторами на бак. В салоне ярко горели огни. Мандриков знал, что там Громов и его спутники проводят вечера, играют в карты, пьют вино, веселятся. Он повернулся к салону, мокрое от тумана лицо дышало гневом. «Пир во время чумы, — пришло ему на память, но тут же он поправил себя: — Не чумы! Идет очистительная светлая борьба. Пусть веселятся сейчас эти «господа». От расплаты им не уйти». Его мысли прервались. Из салона донеслись звуки пианино, и женский голос запел:
Вот вспыхнуло утро, туманятся воды, Над озером быстрая чайка летит…Михаил Сергеевич насторожился. Голос показался ему знакомым. Где же он мог его слышать? Чертовщина какая-то! Ведь там же спутники Громова. Он опять прислушался. Нет, ошибиться он не мог. Этот голос ему хорошо запомнился, он его слышал, но где?..
Новиков сердито сказал:
— Идем. Пусть веселятся. Немного им осталось.
Но Мандриков не слышал его. Он подошел к окну салона, затянутого зеленоватыми шелковыми занавесками, и попытался в щелку рассмотреть, кто поет, но, кроме белой женской руки с кольцом, лежавшей на черной лакированной крышке пианино, он ничего не увидел.