План битвы
Шрифт:
— Такое шампанское вылила… — продолжаю я, давно уже не думая ни о каком шампанском.
— Хочешь шампанского, значит? — мурлычет она и забирает бутылку из моих рук.
Она подносит горлышко к губам, запрокидывает голову, и выливает в себя остатки из бутылки. Потом бросает пустую бутылку на диван и, поднявшись на цыпочки, кладёт мне руку на затылок и притягивает к себе.
Наши губы соприкасаются, и она переливает в меня шампанское, что держит во рту. Прекрасно… Восхитительно. Это лучшее вино в моей жизни…
Мои руки, какие там
— Погоди, — шепчет она, отступая и как ненужную кожу сбрасывая с себя мокрый шёлк. — Погоди, я всё сделаю сама.
Её кожа сияет в сумраке и дурманит почище колдовского благоухания лилий, посильнее сладкоголосых шведских сирен. Ирина приближается и начинает расстёгивать мою рубашку, бережно стягивает и на миг останавливается, глядя на дырочку под ключицей, а потом тянется вперёд и очень легко прикасается к этой дырочке губами.
Затем она целует мою грудь, живот и спускаясь всё ниже, становится на колени…
Не знаю, сколько проходит времени, наверное уже часов пять, потому что за окном занимается рассвет. Небо расцвечивается бледным розово-фиолетовым сиянием, заставляя верить, что волшебство никогда не кончится, хотя мы оба знаем, что всё в этой жизни заканчивается, и я, кажется, догадываюсь, почему эта ночь такая особенная и совершенно неземная.
Догадываюсь, но совсем не хочу об этом думать. Я просто наслаждаюсь моментом. Мы абсолютно голые лежим на ковре у открытой балконной двери. Иногда садимся, чтобы забросить в рот ложку чёрной икры из хрустальной вазочки и сделать глоток не французского, а советского шампанского. И в этот момент нет и не может быть ничего лучше в целом мире…
А потом мы засыпаем и просыпаемся здесь же, на ковре, часа через полтора или два, когда звонит будильник. Удивительным образом очарование не исчезает. Мы разделили ложе, а теперь разделим завтрак.
Ира идёт в душ, а я — на кухню. Омлет со сливками и шампиньонами — моё фирменное блюдо. Правда грибы не продаются в магазине, их собирают в лесах и на полянах. Поэтому решаю заморочиться яйцом пашот, но не нахожу уксус, который, насколько я помню, если и продаётся, то неразведённый, в виде эссенции.
Впрочем, не суть, уксуса я не вижу и решаю в итоге сделать просто яичницу с ветчиной. Жарю на чугунной сковородке, начисто лишённой следов антипригарного тефлона. Это, разумеется, к лучшему, правда нужно иметь кое-какую сноровку. Но я справляюсь.
— Ого! Это что, ты мне завтрак приготовил?
— Да, изысканный и изощрённый, совершенно мишленовский завтрак. У тебя нет, случайно, кусочка белого трюфеля для логического завершения композиции?
— Что за буржуазная терминология? Комсорг швейной фабрики так говорить не должен, а зам начальника отряда патриотов — тем более. Ладно. А кофе? Кофе не сварил? Ладно, давай растворимый выпьем.
Ну и вот, на этом, собственно всё. Конец.
— Послушай, Егор, — мягко говорит она, допив свой кофе. — Я должна тебе кое-что сказать.
— Не надо, не говори, — качаю я головой. — И так всё ясно.
— Нет, ничего не ясно. Слушай. Наша связь…
— Ириш, я всё знаю…
— Что ты можешь знать, мальчишка! В общем, нам пора остановиться. Это и так зашло слишком далеко. Вот и всё. Я, тем более, скоро уеду. Так что это наша последняя встреча… при таких обстоятельствах. Я… я…
Она замолкает, не находя нужного слова.
— Ириш, не расстраивайся…
— Я? Я и не…
— Мы оба знали, что всё закончится. И оба будем хранить память о наших встречах, как бесценный дар. Ну, то есть я буду. Тебе нужно идти дальше и быть сильной, а я твоя слабость.
— Что ты такое несёшь, малолетка! — восклицает она и я вижу, как увлажняются её глаза.
— Договариваю за тебя то, что ты не можешь сказать…
— Всё, ты прав, нужно прекратить говорить об этом… Это невыносимо…
Вот она железная несгибаемая леди.
— Можешь снова бегать за всем, что шевелится, — пытается сквозь слёзы улыбнуться она. — Но имей совесть, хотя бы дождись моего отъезда. И… и приезжай хоть иногда…
Я встаю со стула и, подойдя к ней сзади, обнимаю за плечи.
— Большой кусок моего сердца всегда останется твоим, Ириш, — шепчу я, зарываясь ей в волосы.
Она не отвечает и лишь несколько раз кивает, смахивая с глаз слезинки.
— Так, всё, Брагин, хватит, — машет она головой. — Долгие прощания — лишние слёзы, или как там говорят. В общем, всё. Мы с тобой боевые товарищи и верные, слышишь, верные друзья, на веки вечные. А теперь дуй отсюда. Уходи с глаз долой.
— Куда же я пойду? Я же в профилактории. Не могу же я вернуться домой ранним утром да ещё и подшофе. Сколько мы там бутылок, не считая «Вдовы Клико» оприходовали?
— Ладно, так и быть, можешь поторчать у меня немного. Будешь уходить, дверь захлопни. Всё, я побежала. За мной уже машина пришла.
— Могла бы пешком на работу ходить. Тебе идти-то максимум десять минут, а для здоровья полезно.
— Серьёзно? На каблуках-то? Сам как-нибудь попробуй. Ладно, счастливо оставаться.
Она уходит а я открываю свой саквояж и извлекаю бумажный свёрток. Разворачиваю и нахожу ещё один свёрток, на этот раз тряпичный. Разворачиваю его и вижу старый револьвер. Ну, блин… спасибо, что не маузер в деревянной кобуре.
Я, конечно, не надеялся увидеть «Беретту», как у Джеймса Бонда, но и получить древний наган, как у товарища Троцкого тоже не ожидал… Хотя… у него есть и преимущества. Например, гильзы не вылетают, осечки не страшны и патроны найти несложно. К нему подходят многие спортивные боеприпасы.
Если организуем в рамках своего отряда ещё и стрелковую секцию, будем их получать. А по спортивным пулям проводить баллистическую экспертизу то ещё удовольствие. В общем, спасибо товарищу Цвету за наше счастливое будущее.