План битвы
Шрифт:
— Ну, ладно, — соглашается он и возвращается в кабинет. — Случилось что?
— Куренков говорит, что блатным, пославшим Самойлова, на нас указал Суходоев. И, соответственно, Корнею тоже, наверное.
— Суходоев? — удивляется Большак. — Это как?
Я вкратце пересказываю ему свой разговор с Романом.
— Да, — озадаченно качает головой дядя Юра. — Надо подумать, как нам дальше действовать. Пошли. Подбросить тебя? Ты куда сейчас?
— К политеху. Хочу к участковому заглянуть.
— Хорошо, закинем.
— А, Егорка, — невесело приветствует меня Рыбкин, сидя за рабочим столом и с мрачным видом, разгребая бумажки.
— Здорово, дядя Гена, — киваю я.
— Здорово, коли не шутишь…
— Ну, как жизнь? — спрашиваю, присаживаясь к приставному столику.
— Жись только держись. Живём поманеньку. Сам как?
— Да мне-то что сделается. Как там дщерь твоя неразумная?
— Ой, знаешь что, — повышает он голос. — Не сыпь мне соль на рану!
— Может, мне с ней поговорить?
— Ты чего! Сдурел что ли? Она как узнала, что ты всё слышал, всё, у ней прям все клапана посрывало. Всю ночь проревела. Я даже ни стопки вчера, понял? Даже к «Сибирской» твоей не прикоснулся, а ты меня знаешь… В общем, сижу, думаю, что делать…
— А чего тут думать-то! Любовь и ласка всё решают. Родитель ты или кто?
— Родитель! Тебя не спросили… Своих нарожай, да вырасти, а потом советы раздавай. Сам-то вон от горшка два вершка!
— Я знаю, что говорю, Геннадий Аркадьевич, послушай меня.
— Знает он… Умник нашёлся… А что ты говоришь-то? Ты ж не сказал ещё ничего.
— Для начала, перестань попрекать.
— Попрекать! А я что не человек что ли, что со мной можно вот так? Ноги что ли об меня вытирать?!
— Ну ты же взрослый мужик, потерпи.
— За**ись у тебя советы. Ну, профессор, чего ещё подскажешь дураку старому?
— Да ладно тебе, дядя Гена, в позу вставать, я же как лучше хочу.
— Хочет он! Все хотят, понял? Я за себя что ли? Мне-то вообще по*уй! Я ж о ней пекусь! Все эти тёти Клавы да бабы Оли… им только дай повод, пойдут по всей земле русской языками чесать. Ей же жизнь и испортят, будто не понимаешь. А коли не понимаешь, дурак значит и нехрен рот разевать. Яйца курицу не учат!
— Так скажи им, что это родственник дальний был из Новосибирска. Погостил и уехал… Что? Чего так смотришь? Уже всем раззвонил, что он жених Наташкин?
— Ну… не всем…
— Блин! Болтун — находка для шпиона!
— Да иди ты!
— Да пофиг! Пофиг тётя Клава. Встретишь её, скажи, как бы по секрету, что это твой племяш троюродный. Сестра двоюродная прислала погостить. Какая свадьба, скажи, дура что ли, дочери ещё и восемнадцати нет. Запудри мозги. Скажи, мальчик проблемный, трудный подросток, украл кеды в магазине, на учёте состоит, куча приводов, не знаю… Придумай чего-нибудь по своей ментовской части. Скажи, не хотел афишировать, вот и придумал, что типа однокурсник дочкин. Только, скажи, никому ни слова, только ты и я. Думаю, к вечеру каждая собака будет знать, что у тебя, мента, родственник малолетний преступник, а ты его выгородить пытался.
— А куда он делся-то, если под моё крыло приехал?
— На допрос вызвали. Пришлось срочно возвращаться. Так-то он парень хороший, просто оступился по молодости. Мать-одиночка колотится на трёх работах, безотцовщина, ребёнок вечно один, дурная компания, школа просмотрела. Не знаю, думай, короче сам. Я тебе первое, что в голову пришло предложил, а если нормально помозговать, ещё и не то придумается. С Наташкой посоветуйся. Она-то должна быть в курсе твоей версии, чтоб не проколоться, понимаешь?
Гена смотрит на меня с удивлением и качает головой.
— Думаешь проканает?
— Не знаю. Придумай, короче, что-то более ужасное, чем тайная беременность.
— Какая беременность?! — вскакивает Гена.
— Да успокойся ты, я думаю, никакой, но бабьё-то первым делом об этом судачить будет, будто сам не понимаешь.
— Ты точно ничего такого не знаешь? — спрашивает он, просвечивая меня, как рентгеном.
— Ты сам-то слухи не запускай, чего всполошился… Рано тебе ещё дедом становиться. Ладно, дядя Гена, пошёл я. Бывай здоров. Наташке привет… Хотя, нет, лучше не надо, а то будет думать, что ты со мной опять о ней говорил.
Выхожу из околотка и двигаю на фабрику. Отсюда минут десять пешком, даже меньше. Поворачиваю на Дзержинского и иду в сторону швейки. Воздух ещё прохладный с ночи, но солнце уже прижаривает. Вприпрыжку несутся трамваи по извилистым рельсам, стонут грузовики и автобусы. Бегут по своим делам горожане, и я, комсомолец и простой советский герой, бодро вышагиваю к месту своей работы.
Дышу полной грудью воздухом детства и не могу надышаться, радуясь каждый день своей новой юности. Ни пыль, ни клубы выхлопных газов, ни даже ароматические волны, набегающие с химкомбината, не в силах сбить мой настрой. Смотрите, завидуйте, я гражданин Советского Союза.
Первым делом поднимаюсь в комитет. Рядом с дверью, на доске объявлений красуется первая страница «Комсомольца» со статьёй обо мне. Гордость предприятия, похоже. Резко распахиваю дверь, вспугнув долговязую Галку Алёшину. Два хвостика, по-прежнему торчащие в разные стороны, аж подпрыгивают.
— Ой, Егор! — радостно восклицает она. — Привет! Тебя уже выписали?
— Нет, Галина, — улыбаюсь я. — Сбежав из-под надзора врачей, совершаю трудовой подвиг. Не могу больше без родной фабрики, ну и без тебя, конечно тоже.
Она смеётся.
— Ну хорошо, что ты всё такой же, а то мы тут с девчонками думали, вдруг после… болезни ты какой не такой станешь.
— Галя-Галя-Галя, — с улыбкой качаю я головой. — Что за странные фантазии? Меня же не в голову ранили. Давай-ка, расскажи мне, как дела в нашей комсомольской организации.
— Всё хорошо, Егор, — кивает она, — дела идут. План приёма новых членов выполняем.
— Хм, — усмехаюсь я. — И сколько тут без меня новых членов появилось?
— Сейчас гляну…