План D накануне
Шрифт:
Весной 1765-го он нападал приблизительно через день, но люди привыкли, каждый множество раз представлял себе встречу, та уже не выглядела для горцев такой скоропостижной и не повергала в былой ступор. Ты идёшь a travers la pastorale [239], посмеиваешься над всякими там Версалями, блядями, обслуживающими их, потом представляешь самих девчонок, останавливаешься передёрнуть под меловой отрог, и тут из-за угла, куда тропинка не вьётся, медленно пятится пятнистый круп, на кончике хвоста синий огонёк, держит его перпендикулярно трескающейся от мускулатуры гузке, ёб твою мать, стукает мысль, да он же крадётся, сразу ясно, что тот самый, о ком все говорят, заманивает или там за поворотом нечто похлеще,
20 сентября лейтенант де Ботер убил гигантского волка-людоеда, в его брюхе обнаружилась едва ли не ювелирная лавка, и нападения сразу прекратились. Все решили, это конец и проклятие снято, но 2 декабря зверь объявился вновь, напав близ Бессер-Сент-Мари на двух детей. В это второе пришествие он давал о себе знать не столь часто и 1 ноября, убив мальчика по фамилии Олье, снова исчез.
Всего за конец 1765-го и 1766-й год было совершено сорок одно нападение. Потом существо не появлялось в течение 122 дней, то есть до весны. 2 марта 67-го года он убил мальчика из деревни Понтажу. Вновь приступил к кровавой жатве и со временем грозился затмить свой самый плодовитый 65-й год, но, наконец, был застрелен местным охотником, Жаном Шастелем, когда удирал по равнине с алхимическим змеевиком в зубах. Et c'est tout [241].
Доктор взял себе фургон с самыми ценными вещами: старинным посудным шкафом из его кабинета, картами наблюдения за пациентами, многосоставным ящиком для медикаментов и переносным несгораемым шкафом с главной ценностью лечебницы, психоредуктором. С ним ехал Серафим, их фургон шёл вторым. Передним — содержавшим всякое барахло, вроде халатов и кальсон пациентов, постельного белья, подушек, одеял, разобранных кроватей и тумб, занавесок, смирительных мантий, чайников — заправлял нанятый ямщик почтовой службы, он-то и знал дорогу.
Доехали до Тулы, без эксцессов, с непривычки он сильно устал трястись и следить за лошадями и через их уши за всегда удаляющимся пьяницей на горе из больничного вретища. Ямщик катил бойчее, то и дело терялся из виду, но поджидал на редких развилках. Мороз потрескивал, под санями хрустел раскатанный снег, от дыхания шёл пар. Придавленный ответственностью, уж тут прочувствовавший сродство и малость благодарность, Берне то и дело совал флягу с коньяком, пополнял запас, оборачиваясь вглубь и отворяя дверцу поставленного поблизости от козел сундука, держал рукавицу, когда тот отхлёбывал.
По правде говоря, кажется, что этот переезд был предпринят от слишком большой чуткости. Возможно, так кандидатов в доктора и собеседовали посредством инструментария тех дней, слежка, фотокарточки, вызнавание обыкновений и встройка тех в график эмпатийного всплеска с ориентацией на сострадание и страх за всё, от благоденствия своей и так-то худощавой «задницы» до неприкосновенности душ, которые этого уже натерпелись с лихвой, потому и хотелось бы выбрать не роковое место. Выйти наружу, чтоб никогда уже сюда не возвратиться; одна эта вереница, неизбежная — противопоставление москвичам, а в целом и народу всей империи, чьи душевные болезни не так очевидны. Их станут клевать, препятствовать, сами того не желая, ишь ты, прибабахнутых вывели в человеческий променад, нам ещё и с этим мириться?
Отрезок Мценск-Орёл, всё идёт гладко. Та же искрящаяся равнина, хруст и скрежет, по сторонам заснеженный лес. Волки и лисы как виды одного подцарства вступают в сложные и направленные далеко в будущее юнионы, деля угодья, определяя, сколько в каждом заячьих и барсучьих нор, рассчитывая коэффициенты вскармливания путём деления произведения от количества следов потенциальной пищи в промежуток
В Орле пересекали реку, это, кажется, была Ока. Из-под моста одна за другой, размахивая руками и отклячив зады, выехали пять монашек на слапах, заглиссировав вдаль по заснеженому льду. И. до того испугался, до того сие нашествие вывело его из умственного эквилибра, что отпустил вожжи, и их потянуло вправо, к перилам моста. Не мог оторваться от зрелища и Берне. Он действительно говорил с ними, но те ли это, сейчас затруднялся сказать, всматриваясь до рези в глазах — её возбуждал и искрившийся снег — в строгий косяк, ускользавший в перспективу. Извозчик из соседнего ряда остановил их лошадь.
— Что там слышно об оркестре? Учтите, со мной, может, не всё в порядке, но злопамятен я среднестатистически.
— Вызвали, едет.
— С хором?
— Со связанным к тому же, думаю, ясно, с какой целью.
— Э-э-э, ладно. И когда ждать? Мне же надо знать, как своих подгонять, чтобы роли учили.
— Да какие там у вас роли? не смешите. Иуду Натан играет. Вы его припугните, он всё и вызубрит, как правила пользования уборной в землетрясение.
Эта ремарка стронула функцию, похожую на то, как католические догматы давили на Иоанна Палеолога, Витовт на жителей Вязьмы, табориты на городских советников Праги, то бишь эмоционально это было объяснимо; крестьянский союз «Башмак» на епископа Франконии, война Коньякской лиги на купца первой гильдии Нерсеса Таирьяна, Непобедимая армада на жителей дна Северного моря, Токугава Иэясу на род Тоётоми, «Уранометрия» на Исаака Ньютона, криптоархеологи Готланда на культуру Куикайс, империя Моголов на Биджапур, Ерофей Хабаров на плёсы, материнская пуповина на Уильяма Картрайта, Уильям Картрайт на придворных дам, братья Лихуды на неграмотность, братья Гримм на траппистских монахов, братья Монгольфье на рекогносцировку, братья Люмьер на театр Кабуки и братья Райт на братьев Монгольфье.
На сегодняшней общей встрече Артемида подняла странный, словно её стрижка, вопрос.
— Статистика гласит, — начала она, когда все уселись полукругом, — что в год от слонов погибают двести человек и трое начал.
— Как это от слонов?
— Они давят их.
— Как это давят? — он же был с бойни, возможно, видел в слонах больше жертв, чем убийц.
— Садятся серыми хезалами в складку и чпокают.
— Что это за люди, которые позволяют на себя садиться?
— Чистый, беспримесный ты. — Берне откинул стул, прошёлся вдоль их полувольта, заложив обе руки за спину. На предвозвестие о немедленном возвращении на место не отреагировал. — Вон, она тебе говорит, сходи, собери всех в театре, так ты идёшь. Говорит, Карл, милый, проследи, чтобы сегодня Абдувахоб не отдавал свои лекарства, так ты и это пытаешься, в своём, конечно, духе, убожественном, знай это. Это ведь должна делать она, а делаешь ты.
— Немедленно на место. В противном случае удалю в спальню до ужина.
— Un colpo basso [242].
— Карл, милый, что ты там понял про слонов?
В грошовой коляске — примет больше, чем на Ноевом ковчеге, они дожидались таинственно скрывшегося за поворотом дороги Принципа. Загиб был засажен кустами, но выглядел надёжно и без листвы. Вдруг он сошёл, высота коляски сразу увеличилась, метнулся туда-сюда вдоль красного плинфного забора, проводя рукой по кладке. За тем, в глубине сада, стоял бледный трёхэтажный дом с тёмными окнами. Светились из них два, соседствующие в последнем этаже. Одно интенсивным посылом, второе пасмурно.