Планета матери моей. Трилогия
Шрифт:
— Огромная благодарность тебе, что так оперативно доставил запасные части к оборудованию. Буровики ждут их не дождутся. Но, видишь ли, в чем загвоздка… — Он замялся и продолжал, растягивая слова: — Дорога туда крутая, наши машины не всегда могут одолеть подъем. Надо подняться в гору.
— В гору? Разве ваша буровая на горе?
— Не совсем так. Есть задание поважнее, чем развозить запчасти нефтяникам. Но наши шоферы не берутся.
— За что именно? Может быть, и я не сумею.
— Все дело в мощности машины.
— Но зачем подниматься в гору?
— На Кяпаз нужно доставить водяные трубы большого диаметра.
Я счел дальнейшие расспросы излишними. Задание было слишком неожиданным. Прежде чем решить что-то определенное, следовало осмотреть груз и познакомиться с дорогой. Когда я сказал об этом главному инженеру, он вздохнул с видимым облегчением.
— А что, братец, ты и озеро Гейгель не видал? Красивые места, скажу тебе!
Во дворе меня снова окружили водители. Теперь их недружелюбие сменилось откровенным любопытством. Они наперебой заговаривали со мною:
— Хочешь, подвезу в гору на своей «Победе»?
— Сначала перекусим. Отведай фирменный каймак, братец!
Мне не хотелось никого обижать, но терять время в праздной болтовне было недосуг.
— Спасибо, ребята. Спешу. В следующий раз угостимся. Поеду я на своей машине. А вот если кто возьмется показать дорогу, это будет кстати. — Я повернулся с ожиданием к парню, стоящему рядом.
На меня обрушился целый град смешков и возгласов:
— Больно много у тебя фасону! Не раздувайся, а то лопнешь!
— Клянусь бабушкой, ты и с пустым кузовом не вползешь до Аджикенда!
Хороши напутствия! Я молча залез в кабину. Фазиль — его имя я узнал по дороге — сел рядом.
Мы ехали между рядами старых чинар. Воображение уносило в те времена, когда они были только посажены, может быть, по велению самого Низами.
— Чинары как женщины, — сказал Фазиль, — когда стареют, их кора становится бледнее, выступают голубые жилки и темные родинки… А листья чинары похожи на отпечаток перепончатой лапы лебедя. И утренний туман над нашим городом как лебединые стаи…
Я все оглядывался, пытаясь представить эту оголенную равнину в цветущей зелени, как во времена Низами. Едва ли он предполагал умирая, что ему придется веками лежать среди сухой полыни. Люди перестали заботиться о деревьях, и те, обиженные, ушли в горы. Подымались все выше и выше, чтобы пить досыта влагу облаков и закутываться в снежные шубы…
Миновав район Багбанлара с его высокими заборами, над которыми лишь едва-едва выглядывали черепичные крыши, заросшие мхом, мы поднялись на зеленые холмы предгорья. Одинокие деревья сменились кустарником, а затем и редким лесом. Подъем сказывался дребезжаньем забытого насоса в кузове, но мотор работал ритмично, и во мне росла уверенность, что я смогу провезти тяжелые трубы. «Черный богатырь не подведет!» — любил повторять дядя Алы.
Аджикенд, Гейгель… Узкая дорога принялась так петлять, что я был вынужден остановиться и выйти, не выключая мотора. Местность очень красива, но я-то здесь не для прогулок. По зигзагам крутого серпантина порожняком и то пробираешься с оглядкой. Обидно, но придется, кажется, возвратиться в Баку. Наши ребята сегодня вкалывают по приказу Сохбатзаде. Представляю, сколько было воркотни жен («Один выходной и то не сидишь дома!»), обиженного хныканья детишек, которые пытались загородить ручонками выходную дверь («Не отпустим! Обещал в кино…»). А мне, пожалуй, уже не найти груза на обратный путь. Выходной день пропал задарма…
Оглядываюсь. Озеро Гейгель так безмятежно, будто поблизости спит младенец. Тарахтенье мотора может разбудить его. Я выключаю мотор — и сразу наступает первозданная тишь.
— Фазиль, — зову я. — Поедем.
Фазиль у самой воды. Разве можно оторвать исконного гянджинца от голубых волн Гейгеля? Мой голос подхватывает эхо, уносит к другому берегу. Вскоре слышу такой же многоступенчатый ответ Фазиля. Он манит меня к себе, и я не могу воспротивиться соблазну.
Мы бродим по берегу, углубляемся в заросли; извилистые тропинки то поднимают нас на холм, то опускают в сырую ложбину. На крутом спуске мы цепляемся за ветки кустарников, нас осыпает дождем роса, шуршат желтые листья, подошвы скользят по траве.
— Чей это рев, Фазиль? Разве поблизости скотоводческие фермы?
— Это же марал! Отбился от стада. Осенью между самцами разгораются битвы, и побежденный целый год бродит одиноко. Слышишь, сколько обиды и ярости в его реве?
О том, что я откажусь от попытки поднять трубы, мы не говорим. Это ясно без слов.
В Кировабаде я первым делом завожу разговор о попутном грузе. Фикрет-гага хмурится.
— Значит, вы решили все-таки вернуться?
Я отвечаю несколько обиженно:
— Не могу брать на себя такую ответственность, боюсь загубить трубы и машину. Странная у вас мысль тянуть водопровод с вершины Кяпаза! Ведь рядом течет Кура. Такой дороги мне еще не приходилось видеть: передние и задние колеса описывают круг диаметром в несколько метров. Как тут развернешь прицеп? Наверняка он сорвется с кручи.
Фикрет-гага слушал меня как бы вполуха, с полным безразличием. Даже глаза наполовину прикрыл, вот-вот задремлет. Встряхнувшись, нехотя встал из-за стола.
— Что ж, пойдем к начальнику, посоветуемся.
В это мгновение дверь распахнулась и незнакомый молодой человек запросто протянул мне руку.
— Халил, — представился он.
Фикрет-гага пояснил:
— Главный архитектор города. Институт кончал в Ленинграде. Автор гениального плана перестройки Гянджа.
Халил поспешно прервал:
— На бумаге чертить легко! Поговорим, когда чертеж воплотится в дело. Полностью это не только одному, а и десятку архитекторов не под силу.
Я не удержался, чтобы не упрекнуть их обоих:
— Вы живете в таком замечательном городе, на родине великого Низами. И что же? Мавзолей поэта запущен, вокруг полынь да колючки. Но даже если посадите десяток деревьев вокруг гробницы, это не значит еще чтить старину.
Фикрет-гага согласно кивнул:
— Это и мои мысли. Есть два варианта: перевезти древний мавзолей в город или же протянуть окраинные улицы до самой гробницы. Второе предпочтительнее. Но тут мы уперлись в проблему воды.