Планета матери моей

Алибеков Джамиль Адил оглы

— Мензер-муэллиме, почему вы молчите? Побраните меня, только не наказывайте молчанием.

— О чем нам еще говорить, Замин? Напрасно ты поспешил вернуть перстенек. Или боялся, что замужняя женщина не отлипнет от тебя? Бросит мужа и побежит следом?

— Какие злые слова!

— Не словами силен человек, а поступками. Я честь погибшего мужа буду беречь до гроба. А ты оказался просто трусишкой.

— Ничего я не испугался. Мать убивалась, что нечего подарить тебе на свадьбу. Я вручил этот перстень через нее с намеком, что моя любовь не погаснет и не остынет с годами! Мне казалось, ты поймешь…

Я не мог различить в темноте черты ее лица, но мне показалось, будто губы Халлы тронула горькая улыбка. Амиль выглянул в дверь.

— Гага, ужин остынет.

— Иду. Закрой дверь. Прости, Мензер, — добавил я торопливо. — Ты сегодня ждала меня возле роно? Но, знаешь, как попал на автобазу, так уже не смог вырваться. Не сердишься?

— Нет.

— Может, зайдешь к нам? Выпьешь чаю?

— Думаешь, откажусь?

— Вот и хорошо! — обрадовался Амиль. — Он вам, наверно, про войну рассказывал? Я бы тоже послушал. Будь я на фронте, без золотой звездочки не вернулся бы!

— Ты думаешь, там звезды даром раздавали? Цена каждой была жизнь, братец.

— А я все равно…

— Полно, — строгим учительским тоном прервала Мензер. — Попробуй пока стать находчивым на уроках. Большего от тебя не требуется. А что касается твоего брата, то Замин никогда не любил драк. Он станет героем мирного времени. Вот увидишь.

— Эй, Мензер! — раздался внезапно скрипучий хнычущий голос. — Зачем шататься в позднее время по соседям? Собаки и те сидят по своим конурам… О аллах, нет нынче на женщин узды!

Мензер закусила губу и молча пошла прочь. Вскоре две женские фигуры, расплываясь очертаниями, растворились во тьме.

Я продолжал смотреть на звездную пыль Млечного Пути. Что же мне оставалось еще? Некогда под этими небесными огнями двигались аравийские караваны. По ним паломники находили путь в Каабу, чтобы очиститься от грехов. Но за какие грехи тиранила старая Гюльгяз безропотную невестку?

24

Со стеснившимся сердцем я переступил на следующий день порог школы. В двух классах шли экзамены, коридор был пуст. Я отворил дверь директорского кабинета, приставил руку к виску и по-армейски щелкнул каблуками.

Мензер смущенно вскочила, не ожидая увидеть меня именно сейчас. Около нее сидели несколько учителей.

— Добро пожаловать в нашу школу, Замин!

— В вашу? И в мою. Я ведь тоже здесь учился.

— Разумеется, разумеется. Мы хотим, вспомнить, за какими партами сидели будущие фронтовики. Ты свою парту покажешь?

Халлы была приветлива. Она улыбалась, поминутно оглядываясь на учителей, словно приглашала их разделить радость.

— А зачем эти парты?

— Посадим за них отличников.

Я смотрел неотрывно на Халлы и не заметил, как учителя по одному покинули комнату. Какой красивой казалась она мне сегодня! И как нарядно одета!

— Значит, парту не нашли… — пробормотал я. — Словно меня и не было здесь вовсе?

— Ты оставался в сердцах, Замин.

— В чьих, разреши спросить?

— Оглянись хорошенько, тогда поймешь. А впрочем, зачем тебе это? Чужая душа — потемки. Ступишь в нее и, чего доброго, свалишься в пропасть.

— О чем ты? Какая пропасть?

— Потерянная любовь. Попытаться вернуть ее значит накликать на себя новую беду. Что ты так смотришь?

Мне хотелось чем-нибудь рассмешить Халлы, взгляд ее потускнел и застыл.

— Я уже вчера говорила: я честная вдова. Неужели я смогу учить добру детей, если поколеблю к себе уважение их родителей? Нелегко мне это далось. Не скрою, сердцу больно, оно до сих пор… — оборвала себя Халлы на полуслове и страстно докончила: — Об одном прошу: не уезжай далеко! Я должна тебя видеть хоть изредка, должна говорить с тобою. Женись на ком хочешь. Я буду учить твоих детей. Видно, моя судьба — радоваться чужому счастью. Но будь рядом! Чтоб мои глаза тебя видели!

Наверно, это можно назвать благородным отречением от своего счастья. Должно быть, она решила, что прежние чувства к ней во мне остыли. Но она ошибалась, жестоко ошибалась, решая свою и мою судьбу.

Старшая сестра с Амилем настойчиво хлопочут о моей женитьбе, знакомят с подросшими соседскими красавицами. Но ни одна из них не приглянулась. Мать держится в стороне от марьяжных планов. Ей больше по душе, если я серьезно возьмусь за учебу. К Мензер она относится ласково и уважительно, но, когда мы рядом, не поднимает на нас взгляд. С ее уст ни разу не сорвалось ни слов одобрения, ни слов отрицания.

Отвечая своим мыслям, я произнес:

— Поступлю так, как велит мать.

За дверью внезапно раздалось словно птичье щебетанье. Вбежала целая ватага ребятишек с букетами цветов, которыми богат склон Каракопека. Комната сразу украсилась, запестрела, наполнилась благоуханием. Молоденькой учительнице Мензер представила меня, пряча лицо в букет шиповника:

— Наш выпускник. Сражался на войне. Приглашаю его вести в школе уроки физкультуры.

Девушка стрельнула взглядом по орденской планке.

— Откуда у вас столько?

Я ответил ей в тон:

— Нам при отъезде дарили на память.

Халлы поднялась и, протягивая цветы, сказала с примирительной улыбкой:

— А вот еще один подарок от будущих сослуживцев.

Ее рука легла на мою, и Халлы, будто забывшись, не отнимала теплой ладони. Все это уже было, было! Только в тот раз охапку шиповника со склонов Каракопека протягивал ей я.

— Я могу идти? У меня двое остались на осень. Хочу успеть поговорить с родителями, — спросила молодая учительница.