Планета–тайга: Я живу в заонежской тайге. В медвежьем краю
Шрифт:
Это было летом 1966 года на берегу Долгого озера. Стояли сплошные громкие грозы, молнии крошили ели рядом с избушкой. В грозы не работал приемник, я злился на эфир и тщетно пытался поймать хоть обрывки сведений о лондонском футбольном матче.
И однажды среди шума и треска вместо известных позывных и голоса Озерова я услышал теплый и трогательный рассказ о Нансене.
Что и почему оставило этот рассказ в памяти?.. Тогда уже шел второй год жизни в тайге среди животных и бесконечного промысла. Уже была вчерне нарисована карта Медвежьего государства, установлены маршруты волков, найдены пути к доверию лосей, тогда я уже освоил лесную науку: спать под елкой, идти под грозами, стоять в наших лодчонках на любой волне и обходиться за день горстью сухарей и глотком чаю… Многое было позади, но одно
Качеством, которое мне казалось лишним, неуместным для лесного жителя, была сентиментальность… Повышенная чувствительность, обостренное восприятие собственной вины за совершенный проступок — все это рядом с приобретенными в тайге терпением и хладнокровием казалось мне тогда чуть ли не девичьим малодушием. Как быть? Как совместить эти два противоположных полюса характера?
Я копался в собственной истории, вспоминал имена своих предков, прошедших точно такие же лесные дороги, сравнивал себя сегодняшнего с собой более ранним, объяснял свои новые пути тем самым чувством природы, которое и сохранили для меня дед и отец. Я вспоминал отца, вечно занятого работой, работой, требовавшей и времени и мужества. Отец был энергетиком, одним из первых советских энергетиков, последователей и строителей по плану ГОЭЛРО. Он строил станции, монтировал заводы, тянул линии передач, но где-то внутри себя оставил недоступные ему тогда удочки, охоту, птиц и зверей. Я воспользовался этим наследством. Я пришел к птицам, пришел после честной, не всегда легкой работы там, где я был нужен. «Нужен» — это не пустое слово. Без нужности себя другим, пожалуй, могут жить лишь те, для кого главная цель — видеть себя непогрешимо–самодовольным.
Не знаю, может быть, мои слова и оттолкнут тех, кто даже искусство привык видеть как тропу, которая приносит удовольствие только автору. Я встречал таких людей и невольно сравнивал их с благообразным стариком, который делал лодки. Старик умел шить неплохие карбасы, но он просто шил, повторяясь от одной посудины к другой. Я встретил этого мастера тогда, когда его лодки пользовались невеликим спросом: рядом с прежним мастером жил новый, смелый и искусный. Но раньше карбасы старика брали, платили хорошие деньги, и сразу после вознаграждения интерес к реализованному карбасу у старика пропадал — он торопился заработать на следующих досках и гвоздях. Этот человек не умел расстраиваться из-за неудач, не умел радоваться как-то особо ладно пришитой на этот раз к борту будущей лодки простой доске, он был безразличен к судьбам других, хотя со стороны и выглядел всегда весьма рассудительным и гладким человеком.
Этого старика и многих других, умеющих выглядеть весомо, недоступно, я неожиданно и вспомнил, когда услышал рассказ о человеке совсем иного склада, о Фритьофе Нансене…
Название корабля, 88–я параллель, которую достиг на собаках мужественный путешественник, его зимовка во льдах, голод и рядом с железным характером отважного викинга — слезы, которые появились у Нансена, когда он увидел в России голодных детей, — все это вместе стало для меня главным ответом на право человека и полыхать неуемным огнем, и по–настоящему плакать.
Тогда в избушке, на берегу далекого таежного озера, для меня и открылась впервые во всей глубине и высоте настоящая истина резкого характера, который до этого рисовался мне лишь отдельными, очень яркими страницами устного лесного творчества.
Виктор Герасимов. Лесник. Родина — берег Домашнего озера. Вдумчивый, тихий человек. Положительные черты: отзывчивость. Примеры? Примеров много… Я ему был никто, никогда его ни о чем не просил, но знал со стороны Виктора только внимание… Угодливое, заискивающее внимание слабого человека? Нет.
Когда подводятся итоги жизни в лесу или когда человека у нас представляют другим, то первое, что говорят, — «в скольких лосях или медведях он участвовал», то есть сколько лосей и медведей значится на его счету. Лось — характеристика лесной удачи, умение знать след, место, быть в лесу как дома. Медведь — оценка мужества, отваги, настоящих мужских качеств.
У
За праздничным столом Виктор обычно долго молчит и внимательно прислушивается к окружающим. Тогда он кажется скрытным, суровым. Кажется, оброни слово — и тут же встретишь неукротимую ярость подвыпившего смурного мужика. Но вместо ярости этот человек отвечает на твой неосторожный поступок потоком историй, сказок. Кто-нибудь тут же вытаскивает недавно купленное ружье, и Виктор как самый большой знаток оружия проверяет его качество по соломинке… Соломинка кладется на ствол, и все собравшиеся внимательно следят: как повернется, как ляжет она?
Соломинка легла правильно — вдоль ствола. Ружье вроде бы хорошее. Нет, его не проверяют дальше, на выстрел, не чудят «у праздника», не пугают под пьяную руку людей. Чудить и стрелять в гостях может только Васька Герасимов, но даже этот балагур и не всегда ограничивающий себя человек умеет при случае искупить свою вину так же поспешно, как сделал это однажды Виктор…
О вине и о законах стакана в лесу я расскажу ниже. Но вино было пито и в тот раз, когда Виктор бегал за самоваром… То ли после дров, то ли еще после какой тяжелой работы, чтобы с аппетитом поесть, Виктор выпил стакан крепкой русской водки. Стакана оказалось мало. Но жена не поняла крайней необходимости снять напряжение труда, снять сегодняшнюю усталость, чтобы уже назавтра снова пойти рубить просеку, уйти не на один день в тайгу, куда брать с собой вино просто нельзя… и Виктор, как скажут, заспорил с женой.
Без крика, без бранных слов он попытался доказать свою правоту, но для доказательства, к сожалению, потребовался самовар… Новый блестящий самовар разлетелся об пол. Все сразу встало на свое место, кроме недавнего приобретения… Вину надо было исправлять. И Виктор, взяв деньги, отправился покупать новый самовар.
Дело было к вечеру. До закрытия магазина оставалось не так уж много, и Виктору пришлось поторопиться, тем более что провинившегося отделяло от магазина расстояние в двадцать километров… В этом магазине самоваров не оказалось. Преодолены очередные десять километров, и наконец желанная вещь в руках. Обратная дорога в три десятка километров показалась легче. И вот самовар уже на столе, на месте разбитого…
Старый самовар почти забылся, только иногда о нем с иронией упоминает жена, и тогда Виктор смущенно помалкивает… А в остальном? В остальном к Виктору может быть только одна «претензия» — этот человек ненавидит ложь, и упаси бог встретиться лжецу с Виктором на лесной тропе…
Иван Михайлович. Друг, учитель, мастер на все руки. Вместо ноги — протез выше колена. Фабричные протезы не признает — делает сам: один — чтобы удобно ходить по болотам, другой — чтобы ладно надеть лыжу. И вечная и, пожалуй, неосуществимая мечта иметь рядом с собой настоящую собаку… Собаки есть всегда, но — увы! — не те, хотя и называет их Иван Михайлович кличками, которые должны были бы носить его воображаемые псы… Последнюю собаку старик назвал Тигрой. Но Тигра рядом с Иваном Михайловичем не дотягивала даже до тигренка. Нет, она смелый и умный охотник, но рядом со стариком теряется, не выдерживает суровой жизни хозяина. И, видя печальную морду животного, не сумевшего утянуться за человеком, я много раз с опаской представлял себе судьбу той женщины, которая верно и старательно была рядом с этим неудержимым человеком… Мои опасения не позволяли спросить самого Ивана Михайловича о его семье. Я видел только его дочерей, крепких молодых женщин, умеющих быть и любящими женами, и нежными матерями. Эти женщины могли в любой момент снять городское платье, обуть старые сапоги, надеть поношенные ватники и отправиться к отцу через завалы и болота, отправиться даже ночью, чтобы принести из тайги рыбу, наловленную стариком. Дочери могли пойти в отца, а жена?.. И ют письмо, откровенное, бесхитростное письмо — весть о себе. В письме сообщалось, что зима была неудачной, опять болела жена, да и сам он немного прихворнул, а поправиться еще не удалось — жена болела тяжельше, и «пришлось не полежать»…