Платина и шоколад
Шрифт:
Тонкие губы приоткрываются, выпуская изо рта струйку крови.
По щеке, по линии челюсти. Драко сглатывает, словно этим может остановить её. Извилистая змейка путается в его волосах, окрашивая их. В страшный. Самый страшный на свете цвет.
И хочется обхватить его голову руками, чтобы сохранить его в ней.
Глаза светлые, как никогда. Видит Мерлин, они никогда ещё не были такими прозрачными.
— Хол…лодно, — хрип получается едва слышным. Но губы продолжают шептать что-то. Просто воздух. Гермионе кажется, что она слышит своё имя
Которые становятся прерывистыми и слишком короткими.
А голоса в коридоре громче.
Она осторожно привлекает Малфоя к себе. Пытается приподнять тяжёлое тело, но у неё ничего не получается. Поэтому наклоняется к аккуратному уху.
— Всё будет хорошо, — дрожащая улыбка растягивает губы. Она чувствует вкус собственных слёз на языке. — Сейчас, они уже здесь. Сейчас ты согреешься.
Она не замечает, как начинает раскачиваться из стороны в сторону, лелея его. Успокаивая себя. Давясь рыданиями, подступающими к горлу. Чувствует только, как его рука слабо сжимает ткань её рубашки.
Тишина смертельная. Душит, давит. И Драко тоже ощущает её. Потому что выдыхает:
— Не сл…ышу. Г… говори. Пож…
Судорожный вдох, перебивший его слова, пугает её больше, чем его кровь, в которой она была уже по самые локти. И она начинает говорить, просто говорить ему на ухо, торопливо подбирая слова.
Несусветную чушь.
Такую важную.
— Всё будет хорошо. Ты спас меня, слышишь? Спас, по-настоящему. Ты смелый, отважный, всё будет хорошо, слышишь? Сейчас всё будет в порядке, — Грейнджер перемежает эти слова, которых он почти не понимает, с поцелуями, которых он почти не чувствует.
Но звук её голоса помогает оставаться здесь.
И чудовищный холод. Такого холода он не испытывал никогда. Такого, от которого бы отнимались руки, и он не может больше сжимать её рубашку.
Пальцы срываются, и рука тяжело падает на пол, отчего Грейнджер сильнее обнимает его, трясётся, плачет.
Плачет.
— Нет! Нет, нет, пожалуйста, Драко. Держись, здесь, со мной. Я люблютебя, — всхлипы такие громкие. — Пожалуйста…
Сознание так быстро отключается. Так не вовремя, потому что от этого, сказанного ею, на какой-то миг сердце вдруг стучит сильнее. Несколько ударов.
Сраных несколько ударов.
Глупый орган. Ради этих слов можно воскреснуть, а тебя хватило на два грёбаных конвульсивных толчка. А он даже ответить не может. Он не может говорить.
Рот будто онемел.
Словно шестерёнки замедляются. Пусто перекручивают воздух, а не друг друга. И только её голос. Всё тише и тише.
И, выдирая из груди последний хрипящий выдох, Драко вдруг понимает, что Грейнджер поёт. Плачет и поёт какую-то белиберду.
О падающих мостах.
Эпилог
он приходит из осени. там прозрачные
каждый шаг замирает в листве, уходя к корням.
он открывает окна и просто ждет темноты.
обернуться, значит позволить жалеть себя.
"тише, тише", — я тесней прижимаюсь к его спине.
его память бездонна, и он пьет ее медленный яд -
каждый день по глотку — настоянному на вине.
отвернуться, значит обнаружить что ты ослаб.
он смотрит мимо — чтобы боль не выплеснулась из глаз.
я беру его руки — теплом утолить озноб
и ладонью ныряю в раскрытый у горла плащ
и касаюсь скорби, застывшей внутри него...
Теви Тамеан
Эпилог
Стеклянным взглядом в стеклянное утро.
Даже снег — полупрозрачный. Полулёгкий-полугнетущий. Первый снег позднего ноября.
И туман по платформе. Чугунным одеялом. Словно отпечаток из грудной клетки. Холодно и пусто, как никогда. Или так всегда было?
Гермиона сжимает руки в вязанных рукавицах, поджимая пальцы. Утыкаясь губами в шарф, согревая кожу дыханием. И почему-то не может оторвать взгляд от пепельно-платинового неба, проглядывающего сквозь туман.
Она никогда не бывала здесь в это время. Продрогшая платформа станции совсем крошечная. Размером с Большой зал, если не меньше. Сидеть сейчас тут, под небольшим навесом на узкой лавке. Всматриваться в небо, кусая губы. Чувствовать, как подмораживает кожу щёк.
Отрешённо.
Так не похоже на неё.
Но терпимо, потому что она уже очень давно не похожа на себя. И даже суета этих последних недель изменила её. И до этого... её менял каждый день, начиная с первого сентября.
Онменял.
Взгляд медленно опустился, потому что глаза начали наполняться непрошеными слезами. Опять. Опять эти слёзы. Мало, наверное, было их за всё это время. Холодные и влажные пальцы в рукавицах сжались сильнее. Нет, не смей раскисать.
Не сейчас.
Гермиона вздохнула, проследив за крошечным облачком пара, сорвавшимся с губ. Поёрзала, скользя взглядом по блестящим бокам «Хогвартс-Экспресса», наполовину скрытого в воздушном молоке. А затем заметила тёмную фигуру, приближающуюся к ней. И всё внутри на секунду замерло.
Отдалённые удары каблуков по подмороженному камню. Тёмное недлинное пальто. И походка.
Ну, конечно. Как всегда.
Он шёл так, будто мучился от хронической скуки уже многие годы. Так, словно был умудрённым опытом мужчиной. Или ей просто казалась эта усталость.