Платина и шоколад
Шрифт:
Прошло две недели. Две чёртовы недели и один чёртов день.
Они с Малфоем не разговаривали. Они даже не виделись толком. Гермиона была уверена в том, что он даже не замечает этого молчания. Её же оно душило. Не давало нормально мыслить, находясь у себя в спальне или прокрадываясь в душ поздним вечером, чувствуя запах его геля для душа и задерживая дыхание, насколько это было возможно.
Но потом всё равно приходилось делать вдох и Малфой оказывался внутри. Глубоко в лёгких. Разносясь по сосудам и касаясь внутренностей своим ядом.
Это
Они молча патрулировали. Четыре патруля в полной тишине. И расстояние между ними изменилось. Если раньше она шла в трёх шагах от него, то теперь — это семь. Или восемь. И с каждым разом их становилось всё больше.
Долговязая тень уже не касалась её туфель.
Восемь шагов. Мерлин, между ними бесконечная бездна, а не шаги.
Слава Годрику, что сегодня МакГонагалл избавила Гермиону от этой участи. Идти, прибитая его присутствием и бесшумной походкой, и задыхаться от невозможности (и нежелания, конечно же) что-то изменить, и истекать этими дурацкими мыслями, что не выходили из головы, и… Еще много “и”.
Как вовремя Минерва попросила помочь ей с отчётами по успеваемости младшеклассников, сняв с патрулирования на один день. Еще одной тишины гриффиндорка бы не выдержала. Правда, эта просьба значила, что им с Малфоем нужно будет пообщаться. Хотя, можно было бы написать ему в дневник… чего делать совершенно не хотелось.
Грейнджер не могла понять одного — почему ему настолько наплевать? Нет, понятное дело, что ей тоже совершенно наплевать. Но… не совершенно, наверное, потому что она думала.
Так часто, блин, думала об этом, что голова пухла.
Даже после их разговора в теплице. Будто... ничего не изменилось. Как будто что-то могло измениться от давно подтверждённого факта: Малфой подлый, бесчестный и гнусный хрен. И то, что он остановил придурка Монтегю — делало его не намного лучше.
Но что о том говорить, если слизеринцу было всё равно.
Он веселился вовсю, чувствуя себя в своей скорлупе высокомерия и самолюбия, как рыба в воде. Перешучивался с Забини, бросая на гриффиндорцев надменные взгляды. Обжимался в Большом зале с Пэнси. О, голос Паркинсон был слышен обычно громче всех из спальни слизеринца. А ещё он почти не появлялся в гостиной.
Гермиона решила, что это вообще мало её заботит.
— Герми, — голос Рона вклинился в сознание и девушка едва заметно вздрогнула. — Слушай, а… о чём ты думаешь целый день?
— Собираешься ли ты взяться за ум и посвятить немного времени занятиям.
— Я... серьезно вообще-то.
— Я тоже, — она подняла на рыжего многозначительный взгляд.
— Эй, я же вижу. Ты уже целую вечность читаешь страницу, на которой написано пять строчек. Тебя что-то беспокоит, и вряд ли это “что-то” касается меня...
Гермиона закатила глаза и хотела было вновь сосредоточиться на нумерологии, когда Рон выдернул конспект из её рук. Девушка раздражённо фыркнула, уставившись в фонтан перед собой.
— Ну же, Герми, — он пытался заглянуть ей в лицо. — Скажи мне.
Перевела взгляд и встретилась
— Я просто не выспалась, ладно?
И начала быстро собирать раскиданные вокруг листы.
— Нет, не ладно. Я же вижу.
— С каких это пор ты начал уделять внимание моему настроению? — Гермиона выхватила пергамент из пальцев Уизли и принялась запихивать в сумку.
— Я всегда замечал, — сказал Рон и встал, сунув руки в карманы тёмных джинс.
— Да что ты говоришь?! А мне кажется, если бы мы с Гарри не поссорились, ты бы и дальше не обращал на меня внимания. Ты мне не сиделка, ясно? — она никак не могла справиться с книгой и потому просто зажала её под мышкой. Она не хотела раздражаться — так получалось само, и потому прошипела, поднимая лицо: — Я в порядке.
— Оно и видно...
Гарри и Рон всегда, всегда считали, что она должна быть частью их настроения — и если у них всё было нормально, то и у неё автоматически, по-умолчанию становилось так же.
Должно было. Должно, чёрт возьми. Ей надоело думать о том, что она обязана. Всем.
Преподавателям — отменно учиться. МакГонагалл — улыбаться каждый раз, говорить, что всё хорошо. Мерлин, не скажет же Гермиона, что вечером обычно запирается в своей комнате и сжимается под одеялом, чувствуя себя самой… несчастнойво всём мире. А иногда (чаще всего) — слышит, как этот кретин-Малфой удовлетворяет очередную свою минутную пассию в одном из ежевечерних тренингов по усовершенствованию навыков в постели. А Гермиона почему-то не ставит заглушку на комнату. Он же не считал нужным этого делать, предоставив ей право выбора — не хочешь слышать — произноси заклинание, а хочешь — твои проблемы. И с каждым разом, каждым чёртовым разом, это было всё громче и громче. Будто его шлюхи перед тем, как попасть к нему в постель, проходили кастинг на самую вопящую глотку.
Пока лидировала Пэнси.
Мерлин. Она ведь уже даже различала некоторых по особенно сильным оргазмам. В том смысле, что некоторые — выкрикивают, некоторые — выстанывают. Его имя. Его это дурацкоеимя.
— Гарри бы тоже переживал, — Рон молча наблюдал, как она поднимается, отряхивая юбку и сверля его своим тяжёлым взглядом.
— Прекрати делать как Гарри, Рональд.
— А я и не делаю… — он наклонился, подбирая мантию и вытряхивая её от травы.
— Что это тогда? — гриффиндорка поморщилась, качая головой и направляясь под козырёк низких балконов, вбегая по ступенькам в здание школы и вливаясь в неровный ряд студентов.
— Ты же Гермиона, — он догнал её, выпалив это почти с обвинением, попутно бормоча извинения тем, кому успел наступить на ноги.
— Очень ценное наблюдение.
— Я о здравомыслии, понимаешь?
— Вот я и мыслю здраво.
— Да, только эти мысли делают тебя невыносимой… иногда, — добавил он, заметив быстрый взгляд, что она бросила из-под чёлки.