Платон, сын Аполлона

Домбровский Анатолий Иванович

— Он погиб, — сказал Платон, бессильно опускаясь на траву рядом с Аполлодором и Критобулом. — Выбрать обед в Пританее — это всё равно что выбрать смертный приговор. Он подбросил над собой тяжёлый камень и подставил под него голову.

Председательствующий призвал возмущённых присяжных к порядку и снова обратился к Сократу:

— Ты хочешь ещё что-нибудь сказать? Ведь то, что уже прозвучало, всего лишь неудачная шутка, надеюсь. — Председательствующий был добрым человеком, он предложил Сократу выход: объявить прежнее заявление шуткой, может быть, даже глупостью, и выбрать из всех возможных наказаний такое, что понравилось бы присяжным.

— Всякое другое наказание было бы злом, — сказал Сократ. — Ради чего, например, я стал бы сидеть в тюрьме и быть рабом одиннадцати архонтов, которые к тому же меняются каждый год,

так что к их прихотям никогда не приспособиться? Штраф же мне не из чего платить. Что ж остаётся? Изгнание? Если вы меня не выносите, так неужели меня станут терпеть в других землях? Уйти в изгнание на старости лет и жить, скитаясь из города в город, — это, пожалуй, хуже смерти, афиняне. Я и вообще-то не считаю, что заслуживаю наказания. Будь у меня деньги, я, пожалуй, присудил бы себя к уплате штрафа. Но денег нет. Разве что вы согласитесь на одну мину — такую сумму я ещё наскребу. Правда, присутствующий здесь Платон. — Сократ поискал глазами ученика, и тот сразу же вскочил на ноги, — да ещё мой старый друг Критон, его сын Критобул, вон тот, — он указал рукой, — прекрасный юноша Аполлодор велят мне назначить штраф в тридцать мин и берут на себя поручительство, что сейчас же внесут эти деньги.

— Да! Да! Да! — закричал Платон. — Сейчас же!

— Но я предпочёл бы бесплатный обед в Пританее, — закончил речь Сократ. — Или смерть, или обед в Пританее, афиняне!

Опять состоялось голосование, и снова чёрных бобов на судейском столе оказалось больше, чем белых. На этот раз значительно больше.

После подсчёта голосов председательствующий, не поднимая глаз, объявил в наступившей мёртвой тишине:

— Смерть!

Ему долго пришлось успокаивать афинян, стучать по столу и звонить в колокольчик, наконец просто кричать, требуя тишины. Многие, как и Платон и Критобул, громко рыдали, другие, найдя наконец выход своей злобе, кричали:

— Смерть! Смерть!

Когда Сократу предоставили последнее слово, он долго не мог начать, потому что обида сковала его язык. Наконец он собрался с силами и сказал:

— Вы поторопились, афиняне: я уже глубокий старик и скоро умер бы без вашей помощи. Что ж, я уйду отсюда, приговорённый вами к смерти, а мои обвинители уйдут, уличённые правдою в злодействе и несправедливости. И вот ещё что, дорогие сограждане. Существует надежда, что смерть — это благо, что смерть — одно из двух: либо мы становимся ничем и ничего уже не чувствуем, либо же это переселение нашей души в другое место. Если ничего не чувствовать, это всё равно что сон. Если смерть есть переселение души в страну умерших, это ещё лучше, ведь там уже давно Орфей, Мусей, Гесиод, Гомер, Перикл, Фидий, Софокл, Эврипид, которых здесь не встретишь. Там за мирные беседы не казнят. Человеку хорошему не бывает плохо ни при жизни, ни после смерти. Итак, мне пора идти отсюда, чтобы умереть, вам — чтобы жить. А что лучше — никому не ведомо, кроме бога. Прощайте, афиняне!

Так случилось, что Аполлон даровал философу ещё тридцать дней жизни, тот самый Аполлон, который устами Пифии назвал Сократа мудрейшим из афинян. Впрочем, старик полагал, что эти тридцать дней дарованы не ему, а афинянам как время одуматься, вспомнить оракул Аполлона, понять, что, убивая Сократа, они убивают свою мудрость.

В тот самый день, когда Сократа отвели в тюрьму и надели на него оковы, на Делос отправилась священная феория — посольство по обету Тесея, данному некогда Аполлону. Тесей, отправляясь на Крит с семью афинскими юношами и семью девушками, которых Афины ежегодно приносили в жертву чудовищу Минотавру, дал обет богу Аполлону, что в случае, если тот поможет убить Минотавра, он станет ежегодно посылать на Делос в храм Аполлона дары. С той поры как Тесей победил Минотавра — а случилось это ещё до Троянской войны, — афиняне каждую весну торжественно снаряжали корабль с дарами, украшали его лаврами и посылали с посольством на Делос. Как правило, корабль возвращался через тридцать дней. На этот срок в Афинах отменялись все казни. Так была приостановлена и казнь Сократа.

В первые дни заключения попасть к нему в тюрьму было не так-то просто. Коллегия Одиннадцати, ведавшая всеми тюремными делами, неохотно давала разрешения на посещение узников, опасаясь, что эти свидания могут привести к побегу заключённых. Кто посещает тюрьму часто, тот может договориться со стражниками, что не раз

уже случалось на памяти афинян и за что архонты затем строго наказывались. Но уже через пять-шесть дней положение изменилось. Навещать Сократа разрешалось ежедневно после восхода солнца и до полудня. Это изменение в настроении архонтов, входивших в Коллегию Одиннадцати, легко можно было объяснить, прислушавшись к разговорам афинян на площадях, рынках и у храмов. Всё чаще раздавались голоса в защиту Сократа, всё чаще говорилось о том, что Мелет, Анит и Ликон оклеветали философа и ввели судей в заблуждение. Сократ же ни в чём перед Афинами не провинился, а, напротив, заслужил уважение сограждан тем, что отважно сражался с врагами в годы Пелопоннесской войны, отличился как отважный воин при Потидее, Делии и Амфиополе. Но более всего прославился мудростью и добротой. Если кто и заслуживает смертной казни, то не Сократ, а его обвинители — за подлость и клевету. Говорили, что Мелет бежал из города и прячется в каком-то имении, боясь гнева афинян, что Ликон не выходит из дому, а Анит пьёт вместе с сыном, которого ещё недавно наказывал за пьянство.

Критон сказал Платону:

— Мы подкупим стражников и устроим Сократу побег.

Платон и Аполлодор добавили к деньгам Критона свои, что собирались внести в качестве залога, если бы Сократ был приговорён к штрафу.

В тюрьме философа навещали многие, так что уже через несколько дней он чувствовал себя так, словно был на воле. В собеседниках не было недостатка, напротив, их оказалось с избытком. По верованиям афинян, приговорённому к смерти боги открывали тайну предвидения, предсказания, пророчества. За этими откровениями и потянулись афиняне к Сократу. Многим захотелось узнать именно от него, человека доброго и мудрого, что их ждёт в будущем. Приходили к Сократу и друзья: Критон с Критобулом, Аполлодор, Симмий и Кебет, Федон, Антисфен, Аристипп, Эвклид и Платон, каждое утро наведывалась Ксантиппа, приносила еду. Порой свидания превращались в весёлые пирушки — тюремная стража совсем не препятствовала, — но чаще это были долгие беседы о главном: жизни и смерти, бессмертии души, душе и теле, о высоком назначении человека и таком устроении жизни человека и общества, где не было бы ни страданий, ни вражды, а царила бы только правда, которая лишь одна приносит блаженство.

Возвращаясь домой, Платон записывал эти разговоры, с тоской думая о том, что записывает, возможно, последние слова учителя. Сам он в этих беседах почти не участвовал. Страдания от мысли, что Сократа скоро не станет, ни на минуту не оставляли его и мешали сосредоточиться. Но он слушал речи учителя с вниманием именно потому, что помнил: они не повторятся. А ещё ему хотелось поговорить с Сократом наедине. Не о смерти и бессмертии, не о душе и теле, не об идеях и вещах, а о том, когда же осуществится высокий замысел о Человеке и Государстве. О том, что надо для этого сделать, чему посвятить свою земную жизнь.

Однажды его желание сбылось. Платон пришёл к Сократу очень рано, когда в камере ещё никого не было. Узник только что проснулся и сидел на койке, растирая руками скованные цепью ноги.

— Прошу снять оковы, обещаю, что никуда не убегу, но никто из архонтов мне не верит. Хотя, кажется, всё более склоняются к тому, чтобы выполнить мою просьбу.

Платон не хотел говорить с Сократом о побеге из тюрьмы, хотя своими словами учитель дал к этому повод. План побега должен был обсудить с Сократом Критон, когда друзья всё подготовят.

— Садись, — пригласил Платона Сократ, указывая место рядом с собой. — Расскажи, что там, на воле. Не вернулся ли священный корабль с Делоса? Впрочем, знаю, что не вернулся: тюремные архонты тотчас сообщили бы мне об этом — ведь я для них обуза, им хочется поскорее расправиться со мной.

— Как случилось, учитель, что Афины решили расправиться с тобой? За что?

— Ты ведь был на суде и всё слышал. Этот бездарный поэтишко Мелет отомстил мне за поэтов, Анит — за кожевенников, Ликон — за ораторов, потому что все они невежды в делах справедливости. Поэты несут всякую чушь, лишь бы завоевать признание публики и венок в театре Диониса. Кожевенники полагают, что они, как в изготовлении кож, разбираются во всех прочих делах, что человека, как и кожу, следует дубить, скрести, разминать, растягивать, сушить, красить. Ораторы же ради успеха своего дела в любой момент готовы к клевете. Вот за это, Платон, меня и осудили афиняне: за упрёки в невежестве.