Платон, сын Аполлона
Шрифт:
— Афины — школа Эллады, самое лучшее общество, где процветают все искусства, где человек оценивается не по богатству или благородству происхождения, а по личным достоинствам, где воля каждого свободного гражданина находит своё место в общих решениях... Так, кажется, говорил об Афинах твой друг Перикл. Теперь же ты говоришь: поэты, ремесленники, ораторы, софисты корыстны и невежественны, истина колет им глаза, они обижаются, слушая правду, они казнят праведников. В Афинах со времён Перикла всё так круто переменилось к худшему, учитель?
— Хорошо, — сказал Сократ. — Поговорим об этом, если хочешь.
— Хочу.
— Тогда
— Они живут, — ответил Платон.
— Да, они живут. Но что они для этого делают? Они строят дома, города, крепости, корабли, храмы, они создают государства. Это верно, Платон?
— Да.
— А когда дома ветшают, становятся старыми, когда дряхлеют города, их храмы, стены, когда приходят в негодность корабли, разные орудия, когда жизнь в государствах из-за старых законов и обычаев становится нестерпимой, что тогда со всем этим делают люди?
— Они разрушают, уничтожают старое и строят новое — дома, храмы, города, корабли, государства, — ответил Платон и спросил: — Я правильно ответил?
— Правильно, — улыбнулся Сократ, зная, как волнуется Платон во время всякой беседы, как он легко уязвим. — Ты правильно сказал. Вот и получается, что у людей есть две главные профессии в жизни: строители и разрушители. Теперь: тот, кто построил старый дом, не хочет его разрушать, потому что жалко и новый дом он, как правило, построить не сумеет. А тот, кто намерен построить новый дом и знает, как это сделать, и должен быть разрушителем старого. И так, Платон, во всём, не только в строительстве и сносе домов и храмов. Во всём. Но кто же из них более прав — охранители старого или защитники нового? Назовём тех и других одним словом, чтобы было проще. Пусть первые, скажем, будут охранители, а вторые — разрушители. Согласен ли ты, Платон?
— Я согласен, — сказал Платон, уже в который раз оглядывая потолок и стены тюремной камеры — запылённые, тёмные, покрытые паутиной, с грубо выдолбленной нишей для кувшинов с водой и горшков с пищей. Свет в камеру попадал через четыре дыры, пробитые в восточной стене. В эти отверстия можно было лишь просунуть руку — так они были малы. Из камеры вели две двери: одна — к выходу и в помещение охраны, другая — в глухую келью, где заключённый мылся и справлял нужду.
— Отсюда можно уйти двумя путями, — видя, что Платон оглядывает его камеру, сказал Сократ. — Один путь — через дверь, другой — сквозь потолок: ведь для души, надеюсь, каменный свод не препятствие. Но вернёмся к нашей беседе. Итак, мы согласились, что все люди делятся на охранителей и разрушителей.
— Да, учитель. Всему есть противоположность: охранители и разрушители, белое и чёрное, горячее и холодное, твёрдое и мягкое, слава и позор.
— И везде, верно? Я хотел сказать, что точно так же обстоят дела и в Афинах. Так?
— Да, так.
— И вот ещё что нам важно помнить. Дом держится на фундаменте, а на чём держится полис? Скажу сразу же: общественный уклад держится, как дом на фундаменте, на двух верах. Не ответишь ли, на каких, Платон?
— Одна вера, — очевидно, в отеческих богов, в их силу, в то, что боги существуют и они всему начало и закон.
— А вторая вера? Ты уже сказал, нужное слово прозвучало в конце твоего ответа.
— Я сказал про закон. Очевидно, вторая вера заключается в том, что законы
— Отлично! — похвалил Платона Сократ. — Ты всё отлично сказал. Теперь постарайся соединить то, о чём мы говорили раньше, и то, что ты сказал сейчас. Если позволишь, я это сделаю.
— Сделай, учитель.
— Охранители, чтобы уберечь от разрушения общество, свято чтут отеческих богов и отеческие законы. А разрушители, очевидно, стремятся отвергнуть богов и законы, чтобы на их место — это в лучшем случае — поставить новых. Я сказал «в лучшем случае», потому что разрушители, как правило, только уничтожают. Они так увлечены своей деструктивной работой, что мало думают о том, что возведут потом на руинах. Теперь мы подошли к самому главному. Охранители существующего уклада говорят, что боги и законы святы, разрушители — что они не только не святы, но подлежат отрицанию и осуждению. Кто из них лучше, Платон?
— Тебя, учитель, осудили за то, что ты якобы отрицал отеческих богов и законы, а ты в своих речах доказывал судьям, что признаешь и почитаешь их. Из этого следует, что первые, то есть охранители, лучше разрушителей. Но почему же тебе не поверили? И если кожевенник Анит — охранитель, почему же он враг тебе? И разрушитель Ликон — враг? Как это получилось? Кто же тебе друг?
— И я себя спрашивал: «Кто тебе друг, Сократ?», и сам себе ответил: «Твой друг — истина».
— Значит ли это, учитель, что истина не принадлежит ни охранителям, ни разрушителям, что и те и другие достойны осуждения?
— Пожалуй. Во всяком случае, доказательству этого я, кажется, посвятил всю мою жизнь. Охранители достойны всяческой похвалы за то, что оберегают наш общий дом от разрушения, спасают веру в отеческих богов и святость наших законов. Но беда их в том, что они плохо и глупо действуют, упорствуют там, где не следует, ни к чему не позволяют прикоснуться ни штукатуру, ни плотнику, ни каменщику. Для них свято всё — любая дыра, мусор, грязь, покосившаяся стена, прогнившая крыша. Они охраняют наш дом слепо. А эта слепота, мой мальчик, от глупости и невежества.
— Стало быть, правы софисты, наши разрушители, которые твердят на всех углах, что всё условно, всё относительно и подлежит испытанию.
— Да, но лишь до той поры, когда они берутся отрицать истинно божественное и святое. Разрушители уничтожают и цвет, и стебель, и корни. Нечем будет сеять, нечем размножать доброе и справедливое. Они не умеют мыслить, не знают, где искать истину, они — злобные опровергатели и болтуны.
— Стало быть, и у охранителей, и у разрушителей есть и достоинства и недостатки, хорошее и плохое.
— Это так, Платон, — вздохнул Сократ. — Это так, — повторил он и снова вздохнул. — Но беда не в этом. А в том, что этого не изменить. Наш общий дом разрушается врагами истины и справедливости, тупицами и болтунами. И наши охранители, и наши разрушители едины в том, что дурно и позорно, а не в том, что заслуживает похвалы. Они враждуют на словах, а на деле сотрудничают в глупости. И в этом их неустранимом единстве моя неизбежная смерть, Платон. Моя вера — зрячая, моя критика — справедливая, а их — глупая, а их слепая. Как же не убить меня? Нужно, мой мальчик, искать истину и всё сообразовывать с ней. Но для этого нужны ум и умение. Мои судьи лишены и того и другого. Вот и всё, мой мальчик. Вот и всё.