Платон, сын Аполлона
Шрифт:
Через месяц Платон произносил этот текст на египетском без запинки и знал значение каждого слова.
— Ты встретил там имя моего предка Неферти, не правда ли? Там есть имена и других мудрецов. Все они были великими. Один из них, Имхотеп, советник фараона Джосера, жил две с половиной тысячи лет назад и по смерти стал богом. Вы, греки, знаете его и называете Асклепием, богом врачевания. Он воздвиг в Саккара пирамиду своему фараону, которая стоит и по сей день.
— Скажи, почему Имхотеп стал богом, — попросил Платон.
— Об этом надо спрашивать у богов, потому что только они способны сделать
— А Имхотеп знал?
— Он искал ответ у богов.
— У кого из ваших богов? — спросил Платон.
— У Зевса, у Аполлона, у Деметры, — ответил жрец. — Ты ведь знаешь, что всё это только другие имена наших богов. Греки взяли наших богов, но дали им другие имена. Так часто поступают дети: называют вещи другими именами, которые им легче произносить. И если родители их не поправят, они так и будут говорить. В этом нет ничего плохого, кроме одного: вместе с подлинным именем забывается подлинная сущность вещи, её настоящая история. Новые имена хороши для детских игр, но не ведут к мудрости. Так поступают греки, которые всего лишь дети.
Возможно, что Платону следовало обидеться на эти слова Птанефера, но он промолчал.
— Я знаю, ты принял посвящение Деметры, — продолжал между тем Птанефер. — Деметрой вы назвали Исиду. А само посвящение, как мне рассказывали, превратили в забаву, в театр, в зрелище, в котором много всяких фокусов, но мало смысла. Игра, детская игра. Не потому ли ты пришёл к нам, что в Элевсине тебе не открылась подлинная тайна жизни и смерти?
— Душа бессмертна... — начал было Платон.
— Конечно, — перебил его Птанефер.
— Жизнь после смерти...
— Конечно.
— Новое воскрешение в новом теле...
— Да, — кивнул головой жрец.
— Круг воскрешений и смертей...
— Правильно.
— Очищение души в высшей мудрости...
— Да.
— И возвращение к истокам...
— Всё так, — сказал жрец и спросил: — И как же этого достичь? В чём истина, рассекающая круг смертей и рождений?
— Не знаю.
— Если она там, за пределами смерти, то стоит ли её искать здесь? — спросил Птанефер.
— Очевидно, нет. То, что там, нельзя найти здесь, — ответил Платон.
— А если истина здесь?
— Тогда и всё остальное здесь. Или это не так?
— Мы знаем богов, которые судят души умерших в Месте Истины, мы знаем, что их сорок два и что каждый из них осуждает за один проступок. Кто не совершает этих проступков, будет спасён.
— Надо лишь знать, чего не надо делать? И это всё? Этого довольно для счастливой судьбы после смерти?
— Да, — ответил жрец.
— Если ничего не делать, то не совершишь дурного поступка. Камни ничего не делают — им суждена райская жизнь?
— Но они и не умирают, потому что вечно мертвы, — сказал Птанефер. — Ты подумай, нельзя ли совершить что-нибудь одно, но великое, чтобы заслужить бессмертие уже при жизни.
— Что это? — спросил Платон.
— Спроси у богов, — ответил Птанефер. — Я же думаю, это то, что совершенствует наш несовершенный мир... Теперь я дам тебе новый текст, и ты его прочтёшь. Он написан великим мудрецом, имя которого ты уже слышал. Это Хахаперрасенеб. — Жрец вручил Платону
В тот же день Платон прочёл их. Хахаперрасенеб, сын Сени, жрец-уаб Гелиополя, прозванный Анху, написал полторы тысячи лет тому назад: «О, если б найти мне изречения неведомые, к коим не прибегали доныне, не схожие с теми, что произносили некогда предки! Я избавил бы тогда утробу свою от всего, чем полна она, освободился бы от слов, что говорил когда-то, ибо это лишь повторение реченного. Сказанное — уже сказано, и нечего похваляться последующим поколениям речами предков своих.
Не произносил ещё нового говорящий, но скажет. А другой не добавит ничего своего к словам предков и только промолвит: «Вот что говорили некогда предки», — и никто не узнает, что сам он намеревался сказать.
Поступающий так ищет гибели своей, ибо ложь это всё, и не вспомянут другие имени его. Я говорю это согласно тому, что видел в древних текстах, начиная с первого поколения и до нынешнего. Пережило оно прошлое. О, хоть бы ведал я нечто такое, чего не знают другие, что никогда ещё не исходило из их уст. Вымолвил бы я это и ответил сердцу своему.
Рассказал бы я о страдании своём и облегчил бы от бремени его спину свою! Избавился бы я от слов, тяготящих меня, поведав сердцу тревогу свою, и ощутил бы я облегчение.
Я созерцаю происходящее, постигаю состояние этой страны, перемены, которые совершаются. Не схож нынешний год с прошлым. Тяжелее становится год от года. Страна в смятении, опустела она для меня. Истина изгнана, зло проникло даже в палаты их. Попраны предначертания богов. Пренебрегают заветами. Страна пребывает в бедствии. Горе повсюду. Города и области страждут. Все в нужде. О почтительности позабыли. Нет покоя даже умершим. Когда наступает утро, лица отворачиваются, дабы не видеть происшедшего ночью. И вот говорю я об этом. Тело моё истомилось. Горе на сердце моём. Больно мне это скрывать. И поникает в печали сердце иное. А смелое сердце — друг своего господина в час испытаний. О, если бы могло моё сердце страдать! Я положился бы на него. Я подавил бы ради него свою боль. Приди же ко мне, дабы поговорил я с тобою и ты ответило б на слова мои и открыло мне, что происходит в этой стране и почему померк свет. Созерцаю я происшедшее. Наступило бедствие ныне, испытаний таких не было со времён предков. И от этого все молчат. Вся страна в великой заботе. Нет никого, кто не творил бы зла, — все совершают его. Сердца опечалены. Кто прежде повелевал, исполняет теперь приказания...
Но нынешнее подобно вчерашнему, ибо происходит оно обычно оттого, что воцарилась жестокость. Нет мудреца, которой бы это уразумел. И нет возмущённого, который бы возвысил голос свой. Каждодневно встают с болью в сердце. Долог и тяжек недуг мой: нет сил у несчастного спастись от сильнейшего, чем он сам. Трудно молчать, когда слышишь всё это. Бессмысленно возражать невежде. Прекословие порождает вражду. Не воспринимает истины сердце. Возражений не терпят. Каждому по душе только собственные слова. Всё зиждется на обмане. Утрачена правдивость речей. Я обращаюсь к тебе, сердце моё! Ответь мне. Не безмолвствует сердце, если к нему обращаются. Смотри, обязанность раба подобна обязанности господина, и тяжкий груз обременяет тебя...»