Платон, сын Аполлона

Домбровский Анатолий Иванович

Критий, однако, просчитался в отношении племянника. Общение с Сократом утвердило Платона не в идее о власти, а в необходимости воспитания афинян. Из рассуждений Сократа получалось, что не царь, не тиран, не аристократы, не олигархи [31] спасут Афины, а знание каждым афинянином, что есть добро и зло в желаниях, поступках и делах. Ничего не решат войны, перевороты, жребии, голосования, но всё решит знание. И стало быть, следует стремиться не к власти, а к мудрости. Эта мысль Сократа, запавшая Платону в душу, а также недоверие, которое он питал к Критию, заставили его, к удивлению дядюшки, отказаться от участия в замыслах и делах аристократических гетерий. К тому же Платон был ещё не в том возрасте, когда афинянам дозволяется заниматься общественными делами — избираться в Совет Пятисот или выступать перед Народным собранием с предложениями. Молокососов, как называли его сверстников горожане, скифы — государственные рабы, исполнявшие роль полицейских, стаскивали с трибуны, если те осмеливались туда

забраться, и даже прогоняли с площади, где проходило собрание. Впрочем, Критий намеревался вовлечь племянника в деятельность иного рода. Получив отказ Платона, он сначала удивился, затем обиделся, затем, кажется, разозлился, хотя внешне сохранял к нему прежнее отношение — не обходил стороной, разговаривал и даже не чуждался проявить порой родственное расположение. И всё же между ними пробежала кошка. Приглядываясь к дядюшке всё внимательнее, Платон больше и больше утверждался в чувстве, что Критий ему не нравится. Вот и теперь, услышав, с каким вопросом тот обратился к Сократу, Платон подумал, что хорошо бы дядя получил ответ, который уязвил бы его самонадеянность и самолюбие.

31

Олигархи (от греч. олигархия — власть немногих) — несколько немногочисленных, но могущественных знатных родов, ограничивающих, а подчас и подавляющих демократию.

— Речь идёт не о мнениях, а о знаниях, — ответил Критию Сократ. — Сколько людей, столько и мнений, Критий. А истина — одна. Хотя многие убеждены, что их мнение и есть истина. Это-то и пагубно. Особенно если с таким убеждением люди приходят к власти и навязывают своё мнение согражданам силой...

Пировали чуть ли не до вечера и уже начали витать идеи о продолжении праздника в чьём-нибудь доме, где будут гетеры, танцовщицы, певцы, музыканты и где не придётся закусывать ячменными лепёшками и фруктами, а можно отведать сыру и горячих пирогов с мясом. При этом все поглядывали то на Алкивиада, то на Критона, то на поэта Агафона, чей дом ломился от достатка.

— А пусть Платон пригласит! — вдруг выкрикнул несносный в своей наглости Аристипп. — Мы его приняли в нашу семью, пусть он угостит нас по-братски!

Когда бы за этим последовали и другие предложения, Платон, пожалуй, промолчал бы. Но тут вдруг после слов Аристиппа стало тихо, и все устремили на Платона вопрошающие взгляды.

Надо было что-то сказать: либо принять вызов Аристиппа, либо отвергнуть его. Платон не сразу нашёл что ответить, встал и растерянно оглядел присутствующих. Все смотрели на него выжидающе. И только Сократ сидел, опустив голову: ему было неловко за Аристиппа. Платон понял, что учитель будет переживать ещё больше, если он, Платон, откажется пригласить своих новых друзей в гости. И пока он думал об этом, переминаясь с ноги на ногу, решение пришло само собой. И какое решение! Он не только пригласит всех на товарищескую пирушку через девять дней после начинающихся завтра мистерий в Элевсине, но и поклялся в эту минуту себе, что сожжёт во время праздника свои литературные сочинения — драмы, гимны и лирические стихи, — всё то, чему он напрасно отдал несколько лет жизни. Впрочем, мысль распрощаться с сочинительством пришла не теперь, он вынашивал её давно. Но только сейчас родилась идея сжечь свитки со стихами на товарищеском пиру, у всех на глазах, и не для того, чтобы поразить всех этим поступком, а чтобы навсегда пресечь сомнения в том, сжёг ли он свои стихи. Все увидят, как станут гореть папирусные свитки, как будут они корчиться и превращаться в пепел, и вместе с ними уйдут в небытие пустые слова об этом суетном и переменчивом мире случайных мыслей, желаний и поступков. Не слова, а мудрость, не власть, а мудрость, не удовольствие, а мудрость — вот чему следует посвятить все дни и часы земной жизни. Поэзия — всего лишь картинка, списанная с картинки, копия копии. Подлинность спрятана глубже и открывается не в воображении поэта, а в мыслях философа. То, к чему устремляется мысль философа, совершенно в своём постоянстве и истинности, а воображение поэта гоняется лишь за тенями теней.

Он увидит, и все увидят, как исчезают в пламени тени...

— Да, — сказал он твёрдо, — я приглашаю вас на дружеский пир в мой дом!

И тут все закричали от восторга.

— Но не сегодня, — остудил он радость присутствующих, — через девять дней.

Долгое «у-у-у!» выразило всеобщее разочарование.

— В течение этих дней всё будет приготовлено для нашего праздника, а пока вы сможете принять участие в мистериях, которые начнутся завтра. Говорят, что отряды Алкивиада будут охранять процессию на пути от Афин в Элевсин...

— Да! — сказал Алкивиад и тем самым поддержал Платона. — Уверяю вас, что ни один спартанец не рискнёт приблизиться к шествию, — охрана уже выставлена на всех холмах вдоль пути и на перекрёстках. Завтра вы убедитесь в этом сами.

Процессия вышла через Дипилонские ворота на Священную Элевсинскую дорогу ещё до рассвета — предстоял долгий путь. До Элевсина было немногим меньше ста двадцати стадиев, втрое дальше, чем до Пирея. Предполагалось, что праздничное шествие достигнет Элевсина только к началу следующей ночи.

Впервые за много лет процессия оказалась столь многочисленной и пышной, и, кажется, только благодаря Алкивиаду, пообещавшему ей надёжную защиту. Во все предыдущие годы, с той поры как началась Пелопоннесская война, люди добирались до святилища Деметры [32]

разрозненными группами, чаще по ночам, чтобы избежать столкновения со спартанскими отрядами, грабившими окрестности Элевсина и Афин. Сегодня же, как только взошло солнце, все увидели, как огромна и прекрасна колонна афинян. Впереди неё двигались разукрашенные цветами повозки с драгоценными дарами Деметры — снопами ржи и ячменя, корзинами золотых и румяных яблок, гроздьями винограда, огромными красными тыквами и жемчужными гирляндами чеснока. Забавные лёгкие крылья, сплетённые из зелёных ветвей и травы, покачивались по обеим сторонам движущихся повозок, словно собираясь поднять их на воздух. Процессия растянулась по извилистой дороге как пёстрая лента. Солнце взошло сзади, над Афинами, и смотрело ей вслед. Жаворонки вились над людьми, дивясь, должно быть, чудному пению, которое волнами перекатывалось от головы колонны и обратно. Это мисты, получившие первое посвящение на малых мистериях в Агрее, что близ Афин, исполняли гимны в честь Деметры и её дочери Персефоны. Чёрные плащи мистов, как угольки среди разноцветья, как чёрные оливки среди ягод, были рассыпаны по всему телу многолюдной процессии. В такт исполняемым гимнам певцы размахивали высоко поднятыми тирсами — тонкими и лёгкими шестами, увитыми плющом и ветвями винограда и увенчанными сосновыми шишками.

32

...до святилища Деметры... — Деметра — греческая богиня земледелия и плодородия.

Платон шагал в колонне в чёрном плаще и с тирсом в руках — он получил это право минувшей зимой в Агрее, как, впрочем, и многие другие афиняне, достигшие двадцати лет. Среди них были его давние друзья — юноши из знатных семей, с которыми он провёл в учении и совместных забавах много лет, а также новые знакомые — слушатели и ученики Сократа: Аполлодор, Критобул, Херекрат, Аристарх, Керамон и Демей. Зимние малые мистерии в Агрее ежегодно проводятся в месяце Анфестерионе [33] у храма Коры, Девушки Зерна, которую зовут также Персефоной. Храм Коры стоит среди священной рощи, окружённый тёмными тисами и белоствольными тополями. Вблизи есть скала с гротом, а перед ней расстилается лужайка, прорезанная звонким ручьём, сбегающим со скалы. Вечером в этом гроте зажигается свет и появляются две женщины — Деметра и её дочь Персефона, а на лужайку к ручью выходят нимфы и ложатся, устремляя взгляды на прекрасных богинь. После этого гарольд малых мистерий в наряде Гермеса обращается к вступающим в посвящение, что собрались на краю лужайки, с призывом внимательно выслушать великую богиню Деметру, подарившую людям хлеб и плоды. Ведь её речь — это посвящение в тайны жизни и смерти, дающее всем сладостную надежду обрести вечность. Гермес, сказав это, уходит, а Деметра в наступившей тишине обращается к дочери Персефоне с двумя просьбами: не слушать сладкие и коварные речи Эрота, если он вдруг явится к ней в грот, и не выходить из грота на поляну, где растут соблазнительные благоухающие цветы. Эрот разбудит в ней пагубные чувства, а дурманящие запахи цветов отнимут у неё разум.

33

Анфестерион — месяц древнегреческого календаря, соответствует февралю — марту.

Персефона обещает царственной матери выполнить эти две просьбы и до её возвращения заниматься только тем, чем и должно: вышивать на лазурном покрывале радужными нитями историю богов.

Деметра уходит, а хор нимф продолжает повторять её слова: «Не слушай Эрота, не рви земные цветы, потому что и любовь, и земные наслаждения пагубны». И тут из тёмного леса, весь сверкая золотом и драгоценными камнями, появляется прекрасный крылатый Эрот.

«Остерегайся, Персефона! Остерегайся!» — поют возлежащие на лужайке нимфы, чьи обнажённые груди светятся, как лампадки из белого прозрачного камня. А Эрот, улыбаясь, тем временем приближается к замершей в восторге Персефоне. Он уже очаровал её, хотя ещё не успел сказать ни слова. О, это и на самом деле опасный искуситель! Он коварен, но лицо его выражает саму невинность, он всемогущ, но похож на нежного мальчика, он хитрый соблазнитель, но девичье сердце тает от его взгляда и доверчиво устремляется навстречу.

Персефона слушает чарующие речи Эрота и срывает большой белый нарцисс, выросший на том месте, которого коснулся Эрот концом своего лука. Персефона прижимает цветок к пылающим губам, затем к девственной груди. И в этот момент рядом с девушкой разверзается земля, из трещины поднимается колесница, управляемая богом подземного царства Аидом. Он хватает Персефону и уносит её в царство мёртвых. Смерть за желание земной любви и наслаждений... Эрот громко хохочет.

После того в опустевшем гроте снова появляется Гермес-гарольд и говорит, обращаясь к участникам мистерий, стоящим во мраке ближних деревьев:

— Сохраните в памяти слова Эмпедокла из Агригента в Сицилии, умершего в жерле вулкана: «Рождение есть уничтожение, которое превращает живых в мёртвых. Некогда вы жили истинной жизнью, а затем, порабощённые плотью, привлечённые чарами, пали в бездну земного. Ваше настоящее — не более чем роковой сон. Лишь прошлое и будущее существуют действительно. Научитесь вспоминать, научитесь предвидеть. Вспоминайте прошлое, чтобы увидеть будущее. Всё соединяется в вечности».

— Персефона! Персефона! Персефона! — заплакали нимфы.