Олеся Николаева – поэт, прозаик, эссеист, профессор Литературного института им. Горького. Автор более пятидесяти книг стихов, прозы и эссеистики. Лауреат многих литературных премий, в том числе – национальной премии «Поэт», премии им. Бориса Пастернака, и Патриаршей литературной премии. Стихи, проза и эссеистика переводились на многие языки мира, отдельные книги были переведены на французский, испанский, английский, китайский, греческий, румынский и болгарский языки. Живёт в Переделкине.
Антонов
Мне жаль Антонова! Нет-нет,он жив, а что пропал – едва ли:его на станции «Рассвет»и в «Толстопальцево» видали.А что изганник – да! На дверьему указано: на днище,ведь и казённое теперьего отобрано жилище.За что? На то был свой резон:он крепко пил! Какие бредни?:Доцент свалился на газон,хватая куст, как шанс последний…Какие лекции? При чёмжеланье, чтобы – без огласок,когда сам лектор вовлечёнв ристалища теней и масок?В гуденье рифм, в борьбу идей…Он видит в родине чужбину:там хам грядет, а там халдейзатаптывает
жемчуг в глину.…А я ведь помню век такой,когда меж снобов и долдоновизящный, с легкою рукой,по институту шёл Антонов.И ворот свежий, и лицапростая лепка так опрятна,и вкрапленная хрипотцав негромкий голос – деликатна.Стихи писал. Молва плела:«мертворожденные», что кокон.Литературные делавсе побоку, всё мимо окон.Сколь многие поймут его!Во тьме, стирающей различья,так просто обрести родство:что птичья кость, что жила бычья!Идти туда, где гуще мгла,где все свои за плотной тенью,ждать отзвука, искать тепла,и петь хвалу самозабвенью!Так где искать его? А уворон не спросишь: «Где Антонов?»Иди, кричи свои «ау»среди бомжатников и схронов.Выходит, муравей в овсезаметней человека в силе?Притом – его любили все!Мы все Антонова любили!
Прощённое воскресенье
В России Хронос побеждён,к пространству пригвождён:с погодой слит, с рельефом свити звёздами блазнит.Здесь Ленин Сталина дерётза рыжие усы.Здесь Сталин Ленина ведёт.схвативши под уздцы.И птица Сирин здесь поётневиданной красы.И в недрах – Древний Змей живёт,и в кузнях – кузнецы.Башмачкин мокрый снег жует,Тряпичкин жжёт чубук.И Клячкин открывает рот,да вырубили звук.Все рядом: там – приказчик пьян.Ямщик попал в буран.Святая Ольга жжёт древлян,бьёт заяц в барабан.Бомбист таскает динамит,язык ломает фрик,чело Державина томитнапудренный парик.И стелятся туман и дым,и Врангель входит в Крым.Прощается славянка с ним,а я останусь с ним.Эпох сливаются слои,хоть в славе, хоть в крови,где все чужие – как свои,пускай и визави.Глядит зелёная звезда,Земля пред ней, что взвесь,и говорит, что навсегдамы вместе будем здесь!
Быль
Как позвал Илья-Пророк Угодника Николаяобойти нашу землю, пройти полями-лугами.И пустились в путь, ничего здесь не узнавая,невесёлыми ступали ногами.Наконец встретили дурачка на поляне.Решили порасспросить о мире, о человеках:– А есть ещё наши люди? А где крестьяне?А где пушные звери в лесах?Где рыба в реках?Где пахари и косари, что встают до свету?Есть ли ещё мужики в этом народе?Отвечает им дурачок:– У нас теперь этого нету:ни мужчин, ни женщин. Каждый одевается по погоде.Все теперь ровня – жена ли, муж ли: у всех застежка на брюхе.Мужики рожают, бабы платят, а детиотрываются и балдеют, а старики и старухисидят в фейсбуке и в интернете.– Ну а молитва? А песни свои поются? —спрашивают странники.Отвечает им бедолага: – Да песни как раз найдутся,хотя бы вот эта, где «м-м» и где «джага-джага».И пошли Илья-Пророк со святым Угодником – Божьи птицы,головами качают, услышанное никак не свяжут.И вдруг засмеялись оба:– Экие небылицы!Кто у дураков-то спрашивает? Они и не то нам понарасскажут!А дурачок собрал убогих, сирых и малыхи пересказывает им подробности этой сцены:– Они думали, я не знаю… Но я узнал их!Ждут нас счастливые перемены!
Вертеп
Провинциальная гостиница:там все – торговец, мытарь, нелюдь.Люд пришлый не спешит подвинуться,чтоб странников впустила челядь.У всех – сердца до верха заняты:желудочки, мешки предсерьдья,забиты уши, очи залиты,и сжаты губы от усердья.Битком набито всё и заперто.«Нет мест!» – из-за дверей хозяин.Осёл почти свалился замертво.Иосиф выше сил измаян.Мария скрылась светлоликаяпод плотным тёмным покрывалом.И на пустыню безъязыкоеселенье облик поменяло…Моё же сердце – место дикое:здесь сумрачно, здесь ветры злее,здесь бродит зверь, ночами рыкая,здесь привидения и змеи.Но путники изнеможённыетут опускаются на камни,под эти своды обнажённые.Как принимать мне их? Куда мне?…О, сердце! Ты – вертеп таинственный,срываешься на верхних нотах,когда рождается ЕдинственныйМладенец там, в твоих темнотах!И что до ангельского пения,звезды, волхвов и волхованья,когда Младенца дуновениекоснулось твоего дыханья…
Лютер
Девяносто пять тезисов доктора Лютера – смутазаразительна.Высокомерно вступает в праванезаконный наследник и бастард. И пялится люто,шевеля волосами, отрубленная голова.Вся Европа в бреду. Рвутся швы. Реки бьются в падучей.В Ватикане изжога, и тянет, ему вопреки,Ветхий Деньми Свои узловатые пальцы из тучи,но Адам отвечает капризным изгибом руки.И повсюду уже расползлась эта весть, эта повесть, —говоришь «человек», а находишь надрыв и разлом:это плоти диктат, это разума спесь, это помесьпавиана с павлином, а то и косули с козлом…Доктор Лютер, когда б хоть во сне вы предвидеть могли бы,ядовитые гвозди вбивая в церковный каркас,как ползут и ползут мрачнолицые парни Магриба:шесть веков они ждали,и время их вышло на вас!Встретит весь Виттенберг их с улыбкою, пивом и миром,и в немом изумленье воззрятся на этот комплотевропейские ангелы, плотно увитые жиром:этот – с видом рантье и с лицом бакалейщика – тот.…Удивительно ль, что мы тут ищем подкопы, подвохи,дыры в жизненной ткани, сучок в европейском глазу,гвоздь в двери виттенбергской, рычаг, за который эпохимрут, как мухи, и тонут в тазу.
Верба
Помню, как остывализвёзды в реке ли, в чане,выли, на помощь звалибабы-односельчане.Как кричала неясытьв полночь, когда счастливцаздесь забивали насмертьдва бугая-ревнивца.Кости ломали, жилырвали, аж кровь кипела —за молодые силы,за красивое тело.За лицо – без изъяна,статный стан без ущерба,где одна средь бурьяналишь молодая верба.За глаза – без порока,кожу – белее мела.И засохла до срокаверба да почернела.Словно смерть человечьювзяв себе, в день воскресныймолодца – вербной речью,силой своей древесной,ветками оплела,листьями обложила,на ноги подняла,соками опоила…Бабы о вербе той,пьяны, хмельны ль, тверёзы,песни слагают, —пойс ними,глотая слёзы…
Народная песня
Не ругай меня, жена,что я ёрш, что я ёж.У кого внутри война,у того снаружи – нож.На ночной наждак лунапроливает чистый шёлк.Не кори меня, жена,что я вол, что я волк.Волчьей ягодой полнажизнь колючая – колись.Не стыди меня, жена,что я лось, что я рысь.В меня речка влюблена,понимает меня ель.Не ревнуй меня, жена,что я лис, что я – лель.То я вепрь, а то я выпь, —со своей землёю схож:звёзды в небе – моя сыпь,зыбь на море – моя дрожь.Как напьёшься допьяна,мир припрячешь в кулаке,глядь – а в нём твоя страна:нос хмельной и в табаке.Пляшет, плачет старина,шарят тени по кривой:не качай им в лад, жена,грозной птичьей головой.Всё, что видится извне —возникает изнутри…Тише! О своей войненикому не говори!
Чуждый огонь
Чем холоднее и пустыннее на сердце – тем верней навстречуи желтоглазое уныние, и косоротое злоречье…Идут, хромцы, сосредоточенно, угрюмы и неутомимы,то рощами, то вдоль обочины, на вид – простые пилигримы.Но в ком заметят червоточины, тех окружают, обнуляют,и вид на жительство просроченный слюной на темя налепляют.…Я знала тех, кто долго мыкался: то замирал кариатидой,то лес валил, то в стены тыкался и кто не справился с обидой.И стал кормить в себе томление, пока сквозь мысленную стужуотчаянья и озлобления огонь не вырвался наружу.Он тлел в подполье, злые жалобы шипели, лопаясь под спудом,чтоб вспыхнуть вдруг: пора настала бы Надава вспомнить с Авиудом.Как те страницы ни пролистывай, как голову ни прячь в тумане,всё видишь их огонь неистовый, самих же попаливший в стане.…О, как бы жить, себя не мучая: ни власти не желать, ни славы,изъять из сердца сны горючие и жароплавкие составы.Из облака сине-зеленого торчат чадящие затылки.Боюсь, по запаху палёного Творец найдет нас у коптилки.
Грустная история
Школьницей, девицей, птицейнездешнею,как ты сияла улыбкой безгрешною! —Так и осталась в том давнем году —белою лилией в чёрном саду.Что же потом с тобой сделалось? —ржаваямузыка эта, ухмылка лукавая…Так и порхала у всех на видучёрною бабочкой в белом саду.Ты ли сама или время проклятое?Тучная, траченная и помятаявстала и загородила звездуягодой волчьею в чёрном саду…Так увядает и никнет несчастнаягрешная плоть, небесам не причастная,чая очнуться и грезя в бредубелою лилией в белом саду.Так – неопознанную, безымянную —похоронили с рогожею рваною,перекрестили тайком на ходу…Что-то да вырастет снова в саду.