Плавучий мост. Журнал поэзии. №3/2018

Коллектив авторов

Осенний псалом

Осенью говорят деревья, от куста передают кусту:оставь себе лишь себя, оставь себе простоту,готовься к бедности, к сирости, к холодам,к Рождественскому посту…Осыпаются листья, отрываются пуговицы, ветер к ночи все злее.Все у тебя отберут – роскошь, молодость, красоту,а кураж и сама отдай, не жалея.Нитки висят, лохмотья, прорехи в кроне, дырапрохудилась в роще, густоволосой еще вчера,и не надейся: готовься, уже пора —к

скудости, к безголосым птицам, на руках цыпки.Только б концы с концами свести! Иней уже с утра.Да, но и бедность тоже умеет играть на скрипке!Так говорят деревья, так говорят кусты:есть и у нас псалмы, есть и у нас персты.И стоят посреди зимы, как в пустынном зале.Музыка чуть слышна, и рифмы совсем просты:вот, мы протягиваем вам руки – смотрите, они пусты,всё мы отдали вам и ничего не взяли!

На смерть друга

С. С.

Земля скорбит и с ветром на паяхпоёт прощание шмелям и черным розамда всхлипнет вдруг…А у неё в друзьяхлишь меланхолия с анабиозом.И заразителен печальный этот вздох.День выдохся и сдулся, двинногривый.Конвой устал, и спёкся скоморох,и сдался муравей трудолюбивый.И если даже знать, что мир-труд-май,что жизнь – борьба на рубеже эпохи,ты страсть к победе запихнёшь в сарай,потратишь дни на ахи и на охи.Ты бродишь в снах, клубишься, как туман,и время вспять пытаешься подвинуть.Спроси: зачем земля себе в карманкладёт людей и забывает вынуть?

Музыка

Это сценки детства: солнце воду пьёт, —папа молодой, берега родные,птичка под моим окошком гнёздышко для деток вьёт…Все картинки, все переводные.Кто-то налепил их – ляп! – на сердце мне:перевёл, потёр, снял лишнее, и в цветевся я в тех картиночках: в звёздах и луне.Музыка застыла в золотой карете.На весу в балете. Звук прилип к рожку.Дверью в тёмный шкаф прикрыты злые вести.А в лесу лисица своему божкулестницу сплетает из волшбы и лести.И когда средь мира я выставляю зонд,как подлодка, высмотреть, место ль – не гнилое? —из картинок этих мне раскрывает зонтнебо с мутным зеркальцем: вечное былое.Я хожу и вслушиваюсь, обращаюсь вспятьи почти заглядываю за ограду рая:вдруг оттуда музыка нам начнёт звучать,словно струны, нас перебирая?

«Бывает, когда лишь да-да, нет-нет…»

Бывает, когда лишь да-да, нет-нет,и радость поёт в тиши,и разворачивается белый светметафорою души.И дышит ямбом морской прибой,и всё совпадает – ажсо словом – смысл, бытие – с судьбой,прообраз и персонаж.Ведь именно так и задуман куст,и точно такой – гора.…И тут появляется некий хлюсти в небо кричит: «Не ндра!»

Интервью с Олесей Николаевой

Беседу вела Надежда Кондакова

Олеся, не будем скрывать, что мы знакомы лет сорок, еще с литинститутских времен, и уже о многом успели поговорить в жизни. Конечно, больше всего самого литератора – в его текстах (в стихах и прозе), а не в комментариях к ним, каковыми являются интервью и всякого рода авторские предисловия-послесловия.

Однако именно сейчас, при первой большой публикации твоих стихов в журнале «Плавучий мост, мне захотелось представить тебя нашим читателям как раз с «комментариями», – в ретроспективе, с неким «подглядыванием» в творческую лабораторию, не запертую на замок.

Н.К. Итак, пройден большой литературный путь – с множеством книг и читателей, с откликами и рецензиями профессионалов, с премиями, с профессорским званием, наконец, с учениками, которых надо было воспитать так, «чтоб было, у кого потом учиться» (как написал твой литинститутский «учитель» – Евгений Винокуров)

Что из этого было в юношеских мечтаниях? Что сложилось иначе, чем хотелось? И «работает» ли сегодня эта знаменитая формула Винокурова – «художник-ученик»?

О.Н. – Да, честно говоря, в юности я и не предполагала, и не мечтала дожить до нынешних лет: подобно Ивану Карамазову, я думала, что «кубок жизни» опорожню годам к тридцати трем, ну тридцати семи… А о дальнейшем и не думала, ничего не загадывала, жила очень насыщенной эмоциональной и, смею сказать, творческой жизнью, с пылом, с жадным любопытством к ее героям, событиям, сюжетам, деталям, оттенкам. Сила «интенсивности жизни» (по Константину Леонтьеву) была невероятной, мне было жалко спать! Ну, и к сорока годам я очень истощилась и истончилась.

Но оказалось, что в этом состоянии приоткрываются какие-то новые органы познания, обостряется интуиция… И поэтому сейчас с удивлением разглядываю те годы, которые я прожила «сверх» ожидаемого, и, конечно, моя жизнь была бы куда незначительнее без них. Считаю, что Господь дал мне больше, чем я сама для себя хотела. Как у Пастернака: «Ты больше, чем просят, даешь».

Что касается моей учебы в Литературном институте в семинаре у Евгения Винокурова, то это, безусловно, была отличная «школа»: я бы назвала ее «школой перфекционизма». Евгений Михайлович терпеть не мог никакого неряшества в стихах, от неточной рифмы его коробило, как и от расплывчатой мысли, не нашедшей точных слов и образов для своего воплощения.

Помню, как в «Литературной газете» появилась обзорная статья, в которой нас с поэтом Виктором Гофманом иронически назвали «отличниками стиха». Но в то время для меня лично это была похвала. Я работала над художественной «выделкой» стихотворения, над его композицией – так, чтобы в результате получилось художественное изделие.

Ты выше ценишь не изделие,а ткань, состав и вещество:прочнее камня, легче гелияи тоньше света самого.А я – представь – любуюсь формою,такой симфонией чернил,как будто с партитурой горнеюхудожник вымысел сроднил.

И Винокуров поощрял именно это. Его самого по праву называют «мастером художественной детали», и он всегда акцентировал на этом при разборе стихов наших «семинаристов». Кроме того, у него был замечательный поэтический слух и вкус: он умел находить прекрасные строчки даже среди прочей многословной чепухи. Он действительно любил поэзию и поэтов. Поэтому – да, действительно, он – мой учитель или, вернее, один из них. Это потом уже я стала в стихах «юродствовать», искать собственную интонацию, свой музыкальный строй…