Плечом к плечу

Шенвальд Люциан

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Святые деревья дремучего бора, Деревья, поруганные топорами, На ваших стволах чертит время узоры, Повисла, как слезы, смола над рубцами. Могучие плечи, вы станете срубом, Пойдете на мачты, леса и стропила, Все чаще и чаще сверкающим зубом Грызут вашу чащу шипящие пилы Ветви! Все вы в коричневых клочьях! Сучья! На вас повисают лохмотья! Сплетаются корни, как черные струны, Таится в них силы поток вечно юный, И дремлет в ветвях голубая прохлада, И пляшет во мху мошкара доупада. Деревья! Здесь, с вашей красой не считаясь, Ваш мир оградили железные колья. Что ж вышел лесник, меж стволов пробираясь, Не птичьим ли песням внимать на раздолье? Здесь ружья по крови мужицкой тоскуют — Пусть только попробует кто-нибудь тайно, В помещичью пустошь забредши случайно, Тащить за собою хоть ветку сухую! Деревья! Настанет же время — с любовью Листва прошумит дровосекам свободным, И прежде чем вас, словно стадо слоновье, Повалят на землю железом холодным, И прежде чем мы на подъемные краны Положим душистые брусья осины, Мы прежде заставим греметь барабаны И пущу разделим на две половины. В одной — загудят не смолкая моторы, Запляшет железо под дружное пенье, В другой — мы не тронем ни гнёзда, ни норы, Чтоб всех красота привела в восхищенье. Пусть с буками здесь побратаются клены, Пусть люди здесь черпают мудрость природы. Деревья! Живите же долгие годы! Трясите своей головою зеленой! Бывает и ныне — кипит среди просек Веселое пламя, несмелое пламя, И крик детворы дальний ветер доносит, И стелется дым от костров над корнями. В ветвях коготки появляются птичьи, И жемчугом ягоды зреют лесные, И дети, от бега устав с непривычки, Смеются и спорят. Но есть и другие… Там, где куколем нивы покрыты, По неведомым тропкам болот, Средь ветвей бузины и ракиты Паренек молчаливый идет. Он идет по холмам и оврагам, Низко шапку надвинув на лоб, Он проходит по мху тихим шагом, Чтоб исчезнуть в сплетении троп. Уж три часа Андрей шагал по бору, По темным листьям ландышей бесшумных, По зарослям, ущельям и просторам, Среди корней и хвои. Как безумный Он трогал дерн. Он мял рябины кисти. Он ощущал лицом коры шершавость, Он видел, как жуки ползли по листьям И как листка частица разрушалась И обнажался нерв. Часа четыре Пылая он бродил в зеленом мире И ничего не понимал… Вначале Он видел недоверчивые взгляды, Он слышал — раздраженьем и досадой Слова ответов холодно звучали… Потом они шептались… Мысль, что тайно Кипела в них, словами обнажалась… Их взгляд таил презрение и жалость К нему. И каждый раз, как бы случайно, Едва он подходил, их речь смолкала… Так ждет в ветвях осеннего сигнала Пернатый хор! И вот уже все чаще Он видел их насмешку и презренье, Он видел, как росло их отчужденье, Но что тому виной? Быть может чаща Товарищей его околдовала Зеленым блеском? Словно по сигналу Все отшатнулись. Он остался сзади. Сел на траву и стебли рвал сухие, Бессмысленно на их сплетенье глядя. И вот — побрел в урочища лесные. Наклоняются

ниже и ниже Согни ржавых кленовых рук. Все мрачнее трясины жижа, Все длиннее болотный луг. И от пней, через ветви и кроны К серебристым стволам берез, Огонек мелькает зеленый, Словно ветер звезду пронес. Все гуще мрак. В заглохшее кочевье Заблудший луч скользит и умирает. Сквозь путаницу веток проступают Задушенные мертвые деревья. Просвет? О нет! Тропинки повороты. И вот ольхе свой скипетр клен вручает, И голова в густой листве ныряет, И листья бьют, как жесть… И бьют с налета Сухие прутья, ранят лоб и руки. Сплошной стеной — ольха, дубы, березы, Пропитаны разорванные брюки Древесной влагой, и горят занозы, Колени окровавив… Где ж тропинка? Где солнца золотая паутинка? К чему кричать? Твой крик здесь не поможет! Он только чащу сонную встревожит. Об этой чаще знал ты много сказок — Здесь смерть грозит за каждым поворотом, Здесь нет дорог по топям и болотам. Что там — огни? Иль два кошачьих глаза? Ах, это глазки синих незабудок! Бледнеет чаща, шелестит источник, И под ногами всхлипывают кочки, И папоротник блещет изумрудом И задевает грудь… И вот в потемки Ворвался свет! Луч солнца освещает Лесных гигантов черные обломки, И золотые стружки древесины, И пятна просек… Небо голубое Блестит над разноцветною землею. Все гуще, ярче свет благословенный, И на камнях ручей сверкает пенный, И прыгает волна его сквозь тени К поваленным деревьям на колени, И дальше, словно тропка, вьется криво К кустам, мелькнувшим там, из-за обрыва. А за кустами луг лежит весенний… Среди мальв, ромашек и лилий. Что весна разбросала в лугах, Средь стеблей и цветов изобилья, Среди почек, бутонов и трав, На поляне сверкающей пляшет Молодых танцовщиц венок, Им осока руками машет, И цветы касаются ног. И круги расходятся шире, И теряется песня в листве, И сверчки — музыканты лесные Лихо чистят смычки на траве. Замолкают лягушки-флейтистки, Неуклюже на землю присев, Подражают в траве золотистой Грациозным движениям дев. Вот они, феи, что лентой нарядной Утром прошли сквозь вокзал неприглядный Следом за ведьмой… И спрятавшись в тени, Встал за кустами Андрей на колени И не сводил очарованных взглядов С этих зеленых изгибов и линий. Сумятица и бред последних суток И дикие событий переплеты, Как шествие фигур из страшной сказки, И купленная совестью работа, Поездка в поезде, когда сливались краски Песков и леса… Лица огорченных Товарищей… Богдан у той колонны, Звон медных слов — до головокруженья, И Черный Человек среди бурьяна, Плющ на стене, шаги, и тень Богдана. Бессоница, и облако забвенья, Скитание среди лесных туманов, Огней болотных призрак золотистый, Корявых пней, ветвей нагроможденье, И дальше — только листья, листья, листья… И крик в лесу… Все эти впечатленья Пронзили мозг и высушили тело И нервы накалили до предела И, словно раскаленное железо, Ворвались в грудь… И теплой крови алость Засохла на губах… Ему казалось, Что он стоит пустой и бестелесный, Как тонкая лесная паутинка, С которой ветер игры затевает; Над ней смеется каждая травинка, Но только первый луч луна роняет, И вспыхивает лес в пожаре лунном, Как эти нити полночь превращает В волшебные, сверкающие струны! Таким он был, когда, укрывшись в тени, Застыл, как по велению колдуньи… Его зрачки следили за виденьем, Рвались навстречу маленькой плясунье, Навстречу той, что всех стройней казалась, Она по знаку ведьмы колыхалась, Как колокольчик под лесное пенье… Ты — звезда среди дали туманной, Что блестит над лесами одна. В хороводе зовут тебя Анной, Почему ж ты, плясунья, грустна? Разве шопот ветвей ты не слышишь? Иль не радует шелест берез? Разве запахом трав ты не дышишь, Что твой смех не звучит среди рос? Видишь — удочку солнца на нивы Опустил голубой небосвод. Словно гибкая веточка ивы, Ты вступаешь легко в хоровод. Глупый дятел бросает занятье, Забывает о пряже паук, Когда вдруг подбираешь ты платье Чуть заметным движением рук. Обнял Андрея покой шелковистый, Грудь его светом наполнил до края. Замер Андрей от нахлынувших мыслей — Что это: сон или правда живая? Он посмотрел на деревья и листья, Ближе, всем телом к кусту припадая, Снова застыл. Не дыша, как безумный, Он на шипы опирался руками И одного лишь боялся, что шумно Сердце стучит… Одуванчик пушистый, Поднятый ветром с зеленой поляны, Сел на губах. И не мог он от Анны Глаз оторвать. А она все качалась… Вот она — близко! Так близко… Казалось, Мог бы Андрей дотянуться рукою За васильками, вплетенными в пряди, Если б хотел… Или просто погладить Тонкое кружево платья. Но только Он не хотел. Золотая кукушка, Крыльев косых обнажив перепонки, Щек его с шумом коснулась и снова Скрылась в листве. Он стоял околдован, Не шевелясь. Все следил он за тонкой Талией Анны — не мог надивиться, Как она может ни разу не сбиться, Плавно скользя по поляне зеленой! Словно танцует она — не танцуя! О, как сверкает опал на мизинце! Как в полусне, оторвать он не может Глаз от прекрасных сандалий! Вдруг с криком Прянул с земли он. Холодная жаба Скользкое тело к ладони прижала, Прыгнула быстро на плечи, на шею И наконец присосалась к Андрею Плотно… Кусты шелестят, сердце бьется, Под отвратительной зеленью вьется Бедный Андрей… Чей-то взгляд и дыханье… Ведьма. Зубов золотое сверканье, Треск черных сучьев, глухое ворчанье… Прыгнул Андрей, повернулся на пятках И побежал прямо в лес… Там, где лес изогнулся зеленый, Где кончаются топи и рвы, Начинается хвойная зона И не видно пернатой листвы. Между рыжих стволов изобилья, В синеватой прохладной тени, Вьются бабочек ржавые крылья, Словно тусклых пожаров огни. Только свечи шишек зеленых, Только в небо стремящийся ствол С отливающей золотом кроной, Только вереск, что некогда цвел, Только мох да грибы над корнями Иногда говорят нам о том, Что не мертвое царство пред нами, А природы торжественный дом. Медленно, запах сосновый вдыхая, Плелся Андрей. Сердце билось рознее, Ведьма уже не пугала Андрея. Он наблюдал, как к вершинам взлетают Рыжие белки. Если когда-то Он одиночества груз непосильный Тяжко таскал за собою, то ныне Чувствовал он, как блаженно в пустыне Молча бродить — сердце бьется так тихо, Сладостным пламенем плечи объяты, Все остальное забыто… В молчанье Новое чувство он пил, как дыханье, Чувство, что было простором и силой, Далью и болью. И в сердце щемила Сладкая одурь воспоминанья. Остановился. Пальцем потрогал Рану сосны, где волокна живые Тесно сплелись… И подумал впервые, Что не найдет он обратно дорогу. Он заблудился! Виденьем туманным Лица товарищей встали рядами… И, словно облачко, перед глазами Вновь проплыла светлоокая Анна… Так шел он дальше. Он спрашивал ели, Спрашивал тучи — куда же умчались Очи, что грустно и кротко глядели, Руки, что нежно к цветам прикасались? Где лепестками обвитое тело, Плечи, покрытые белизною? Но безупречной гордясь синевою, Небо ему отвечать не хотело. Вдруг зашуршала сонная хвоя, Словно в могиле хрустнули кости… Воздух натянутой дрогнул струною… Сосны встречали нового гостя. Это Богдан… Он идет все быстрее. Остановился. Глядит на Андрея…

БОГДАН: Я наблюдаю за тобой уже пять минут. Вид у тебя, как у сумасшедшего или влюбленного. Я не сразу подошел к тебе, я долго колебался. Но я решил узнать причины твоего скандального поступка утром у школы.

АНДРЕЙ: Ты употребляешь слишком умные слова и напрасно морочишь мне голову.

БОГДАН: Раз я уже пересилил себя и первый произнес слово, ты не напугаешь меня надутыми щеками, Мерзавец! На таких, как ты — пальцем указывают! Из тебя вышла наружу дрянь, как из лягушки, если ее проколоть. Но верил ли ты сам в свою дырявую истину? Неужели это сладкое кваканье было голосом твоего сердца? Что обещали тебе за срыв борьбы?

АНДРЕЙ: А что обещали тебе за то, что выслеживаешь меня? Из-за деревьев вылез, сыщик… Возвращайся к деревьям!

БОГДАН: Оставь свои «деревянные» шутки! Просто удивительно — откуда в тебе столько наглости? Гуляешь по лесу, как ни в чем не бывало, вздыхаешь по белкам, когда я не могу найти себе места. Послушай, поговорим откровенно… Меня мучит, как застрявшая заноза, одна мысль. Боюсь, что и я отчасти виноват. Кажется, я совершил ошибку. Не так уж часто нашим ребятам удается вдыхать полевой ветер. Какое купанье знают они, кроме канав и ям? Перед ними маячили зеленые просторы, а я их уговаривал плюнуть на солнечную погоду и итти драться. Нам не привыкать ходить с окровавленными носами, никто бы не отказался, если бы это понадобилось завтра. Но прогулка есть прогулка, и сегодня праздник. Значит получилось так: я, глядя на себя, проглядел пятьдесят живых существ, для которых по-иному сложилась картина мира. Я слишком выдвинулся вперед и просчитался. Только не воображай, что это снимает с тебя вину. Андрей! Скажи, может быть, это моя ошибка тебя так взволновала?

АНДРЕЙ: Твои ошибки и прошлогодний снег для меня одно и то же. Если хочешь, возьми перочинный нож и вырежи на сосновой коре список своих ошибок! (Хочет уйти.)

БОГДАН: Постой… Еще два слова. Андрей, мы были друзьями. Лучшие минуты моей жизни связаны с тобой. Сегодня мы враги. Ты хотел этого. Почему я разговариваю с тобой? Почему не плюю тебе в лицо? Неужели сила воспоминаний больше, чем сила правды? Но ты попрал и воспоминания и правое дело. И это конец. Ты запачкал себя и нашу дружбу. У тебя в эту минуту глаза самоубийцы… Андрей! Будь прежним Андреем, вернись к нам… или… или… тебе останется только… покончить с собой в этом лесу.

АНДРЕЙ: Тысяча бородатых баобабов! (Убегает.)

БОГДАН (один): А все-таки я уверен, что тебя подкупили [17] .

ГЛАВА ПЯТАЯ

По лугам и перелескам, По холмам и нивам плоским, Тенью, блеском, тенью, блеском, По кустам змеиным жестким, По трущобам и дебрям диким, По корням, по стеблям повилики, Средь камней, средь песков и суглинка Одинокая вьется тропинка, Убегает все дальше, все уже… Где-то пень заскрипел неуклюже, Стонут ветки, склоняясь в бессильи, И кусты растопырили крылья, И летят из пращи шелестящей С визгом шишки. Андрей среди чащи Слышит эхо печального зова, Он глядит сквозь косматые ели, — Кто там стонет? То коршун парящий, Или жалобный крик коростеля? Это лес-исполин, раскорячась, Гнет стволы для поклона земного, И хохочут сучки его гулко… Так идет он лесным переулком, Вот дошел до широкой аллеи, Той аллеи, где ветра затеи, Где пушистые зайцы и ветер Вперегонку летят, словно дети. Так Андрей сквозь пески и коряги Шел по следу медведя-бродяги. Наконец он дошел до лужайки, Что лежит в небольшой котловине. С трех сторон ее бор окружает, И одна сторона исчезает В каменистых холмах и обрывах, Где в песках, буреломе и глине По наносам косым и песчаным Пламенеют кораллы бурьяна. Там, на юге, жара и прохлада, Здесь же сел перепуганным стадом Можжевельник, чью темную зелень Диадема лугов обрамляет. Пригорюнились темные ели, А о чем загрустили — кто знает! И к земле, убаюкан травою, Прислонился Андрей головою. На лесной лужайке Лежа, Хорошо на мягком ложе Ощущать лесную явь И всмотреться в стебель длинный, Словно дерево высокий, И, вдыхая запах глины, Вдруг пыльцой запачкать щеки И пуститься лугом вплавь. И доплыть туда, где корни Сплетены, как узел черный, Где таится смысл пути. Голод легких утоляя, Ощущать пыльцы стремленье, И, в зеленый хор вникая, Сердца тайное движенье С ритмом трав переплести. Окунуть свою усталость В волны трав, в живую алость Маков, жмущихся к земле. Видишь? — жук, он лапки чистит, Он готов к передвиженью Под зеленым небом листьев По морям воображенья На цветистом корабле. Поплывут живые пчелы, Жук-рогач, трубач веселый Сядет, рогом шевеля, Тихий плеск пойдет по лугу, Оживут немые скалы, И заснут лицом друг к другу Мальчик маленький усталый И могучая земля. Вон две бабочки с кочки вспорхнули И, блестя золотистою пылью, Над зеленым жабинцем раскрыли Паруса своих бархатных крыльев. В их полете боязнь и сомненье — На какой же цветок опуститься? Повилика цветет в отдаленье И зовет ароматом напиться. Словно скрипки бесшумные струны, Мелодичные звуки трепещут, И распущенных крыльев рисунок Под лучами то гаснет, то блещет. И Андрей, очарован сверканьем, Все глядит на волшебные тени, Он в волненье вскочил на колени — И слова разнеслись по поляне: «Мотыльки! Мотыльки! Ваши крылья Не затмят и сияние дня! Вы красивей сверкающих лилий И намного счастливей меня. Вашу жажду роса утоляет, Кормят вас поцелуи лучей. Ароматный нектар собирая, Вы летите в цветенье полей. Мое сердце тоскою задето, Да и может ли быть мне легко, Если девочка-радуга где-то Далеко, далеко, далеко. Вы от звука речей встрепенулись, Но слова вам не сделают зла, Я нагнусь, чтобы крылья коснулись Опаленного зноем чела. Я спрошу вас: — Откуда вы родом? Над каким вы созрели цветком? И давно ли за солнечным медом Вы летите так дружно вдвоем? Не встречалась ли вам та дорожка, Та поляна в сиянье лучей, Где танцует в траве босоножка Средь зеленых и стройных стеблей? Мотыльки! И когда вы сгибались Над росою в цветочном венце, И когда вы, сверкая, купались В золотистой цветочной пыльце, В ее волосы ветер вас впутал, Или сели вы к ней на ладонь, Лишь нагнулась задуть на минуту Колокольчиков синий огонь? — Пусть же солнце, играя на флейте, Дальше по небу гонит стада. Боль мою поскорее развейте, Отыщите дорогу туда!» И встрепенулись бабочки лесные, Как будто поняли его живую речь, И выпрямили крылья золотые, Стряхнув росу с цветка зеленых плеч. И поднялись. И поднялись за ними, Как вожжи, две незримых полосы, И быстро за конями золотыми, Почуяв легкость вдруг в ногах босых, Пошел послушный, радостный Андрей, Следя за поворотами теней. По богородским травам и пырею, По гальке, шелестящей под ногой, Цветные эльфы повели Андрея До оползней песчаных над рекой. И дальше, каменистыми холмами, Где царствует седой чертополох, И где песок вздымается волнами, И где бурьян коралловый засох. Где желтый зной над склонами расстелен И тянется песчаная гряда, И дальше — в неожиданную зелень Влетели и исчезли без следа. Андрей замедлил шаг. Куда он вышел? Пред ним стоял зеленый юный лес, Как лестница — все выше, выше, выше, От кустиков — к вершинам до небес. Прижалась зелень чахлая по краю, С трудом трава растет среди песка, А посреди — расщелина зияет Крута, красна, мертва и глубока. Над ней темнеют каменные своды Угрюмых плит — они внушают страх, Как памятник надгробный на камнях, Построенный усилием природы. Он спаян плесенью. И в мелком углубленье, Где мох торчит, прохладен и колюч, Меж двух камней бежит прохладный ключ, Сочится, каплет, брызжет в нетерпенье И падает в бассейн, который бьет, Наполненный подземным клокотаньем, И

лентою ручья бежит вперед, Развеселив расщелину журчаньем. И наклонясь над пенными струями, Прохладу с жадностью глотал Андрей И, встав в поток обеими ногами, Пошел туда, куда бежал ручей. Льются струи, льются По пескам и средь болот, Спрячутся, найдутся, К травам прикоснутся, Близок, близок, поворот. Меж оврагов и полян Стережет водоворот, Но ручей от солнца пьян, Он бежит, бурливый, Обнимая ивы Стан. Рой стрекоз над тиной Бойко пляшет и поет. От теней их длинных На воде морщины, Луч ныряет в лоно вод. На воде горит сапфир, И Андрей проходит вброд. Пусть кипит весенний пир! Как овраг безбрежный, Полон лилий нежных Мир. И бегут к потоку Ручейки со всех сторон. Волны ярче стекол! Вздрогнула осока — Диких уток слышен стон, Видишь — сотни длинных шей? Узел струй переплетен, Как клубок шипящих змей. Так лети, ликуя, И о камни струи Бей. А там, где кончается зелень осок И листья ольховые вьются, Спускаются ветки в ручей из-под ног И чьи-то шаги раздаются. Щеглы встрепенулись, и вздрогнул камыш, Листва опустилась понуро, И шопот бежит по земле, словно мышь. И темные бродят фигуры. На зеленой дудке Ветер песенку сыграй! Замер берег чуткий, В пене незабудки, Мчись волна в далекий край! Как песок на дне багров! Ветер песенку играй, Чтобы грянул хор ручьев! Там над головою Убранный листвою Кров. Фигуры согнулись… Что ищет на дне Народ этот странный и жалкий? Ты видишь — у каждого горб на спине, В руках — суковатые палки. Подходят, и видно по сжатым устам, Что делают важное дело, Мешки за спиною подобно горбам Вросли в их усталое тело. Ах, ручей, скорее! Видишь — ниже солнца круг… Добеги быстрее Вон до той аллеи. Погляди на дальний луг — Не узнать его сейчас! Там девичьей песни звук Ярко вспыхнул и погас. Венчик солнца низок — Предвечерний близок Час. По лесу идут не спеша мужики, По мху осторожно шагают. Как камень тяжелый, их давят мешки И им наклоняться мешают. И плачет над ними листвы водопад. Обдав их зеленою пеной. Они удивленно на парня глядят, Что бродит в воде по колено. Эй, ручей, что ждешь ты? Видишь — сборище берез, И обуты ножки В снежные сапожки. Берег гребнем в пену врос, Мчатся струи со всех ног, А у девственных берез, Где камыш от струй оглох, Жмутся незабудки, Два цветка-малютки, В мох. Оделся вереск мглой туманной, И ветер сел в кусты на луг. Склонившись над водою, Анна Лесную пыль смывает с рук. Мелькает розовое платье На темном фоне камышей, И хочет слепо подражать ей И отражать ее ручей. Она стоит, и ей навстречу Летит растрепанный поток. Дрожат ее нагие плечи, И солнца меч на шею лег. Сплетением огня и дыма Бьет пена у ее колен, И снова мчится мимо, мимо Водоворот зеленых пен. В предсмертном сиянии солнца так странно Вода перед ней разбежалась кругами… Как будто колдует волшебница Анна, Плетет обручами огни за огнями, Как будто преступница юная хочет, Колдуя, кому-то беду напророчить. Нет, так Андрей не думал! В этот миг он С биеньем сердца сросся телом. Он стал порывом, вспышкой, криком… Что ж медлит он? В ушах гудело… Сигналы, звезды, лютни, искры — Смешалось все, и грудь горела. Но медлил он… Так будь же смелым! Откуда же, чорт побери, в ушах эти глупые свисты? Набрал он дыханье… Вперед! Скорее! И брызгая пеной на травы поляны (Пусть сыплются искры!), от радости пьяный И тихий, как нива, Он встал Перед Анной. (Где-то крикнула сонная птица в ветвях.) В пурпурной оправе, В умирающей славе Дня — Темноты приближенье. Наклонили кувшин И разлили вокруг Тишину. Догоняет мгновенье мгновенье, И волна догоняет волну. Словно ирис, в воде отраженный, Лик ее, над ручьем наклоненный; Но едва гладь волны величавой Тронет ветер рукою шершавой — И тотчас же цветок исказится, Поплывет, задрожит, раздробится, Не цветок — а змея водяная! Так и Анна — вдруг стала другая… Исказилось гримасою страха Все лицо ее, брови вспорхнули, Бледный рот задрожал на мгновенье, Но зрачки ее дико блеснули, И Андрей в них прочел отвращенье! Отвращенье… И в ту же минуту, Приподняв свое платье, как будто Опасаясь запачкаться, Анна Отскочила, как кошка… взглянула И стрелою помчалась налево, В чащу леса, крича беспрестанно: «Ах, сударыня! Где же вы? Где вы? Мне грозит хулиган… оборванец… Невоспитанный грязный мальчишка!» И над лесом, как яркая вспышка, Крик ее приподнялся и замер… Повторили деревья: грязный… Прошептала вода: мальчишка… Ветер громко сказал: оборванец… А эхо Разыгралось над лесом, Разорвало над лесом Тишину, как завесу, Повторяя Со смехом: Хуу-лига-ан!.. Хуу-лига-ан!.. Хуу-лига-ан!.. Ууу-аа… Ууу-ааа… ааа… Крик еще падал в волны, Шелестел еще в сонных листьях, Но вот в пустоте грянул выстрел… Вздрогнул лес и поник безмолвно. Шепчет лес… Дышет лес… Грянул выстрел, другой и третий, И протяжно четвертый ответил… Дышит лес, Пахнет лес… И видит Андрей — сквозь тростник, напролом, Склоняясь к воды изголовью, Бежит человек с побледневшим лицом И весь обливается кровью. И падает с шумом ничком на песок, От боли теряя сознанье, А лес уж проснулся от топота ног, Сбегаются молча крестьяне. И вот подошли и столпились вокруг, На землю мешки побросали, Нагнулись и вынули камень из рук И тряпкою лоб обвязали. Смочили водой окровавленный рот, Потом приподняли за плечи И вот на руках понесли его вброд К померкнувшей чаще навстречу. Замер ветер за рощей туманной, Еле слышно бормочет ручей, Неподвижный, глухой, деревянный Цепенеет в осоке Андрей. Жжет ступни серый сумрак песка, Никнут травы к земле поминутно, Вьется вечер, как дым чубука, Дремлют бабочки, пчелы и трутни. Все молчит. Лишь звучит у виска Комара однозвучная лютня. И почудилось вдруг Андрею, Что на теле кора вырастает, И сучки, и ветки над нею, Сердце делят его на две части, А из сердца кровь вытекает, Опьяняет, как ветер вешний, И бежит по сучкам так сладко И шурша протекает к пяткам… Он теперь не Андрей — он орешник! Так минута одна промчалась, Но ему она годом казалась. Вдруг он выпрямил руки и прыгнул с разбега Через темный ручей… И вода задрожала, И вода понеслась по следам человека! Он бежал, словно свора собак настигала И грозила схватить его… Он торопился. Вот он — лес! Он, почти не дыша, притаился И увидел — пред ним расстилалась поляна, Где деревья стояли стеной, полукругом, Та поляна, где тонкая девочка Анна Танцовала в траве, улыбаясь подругам. Как давно это было! О, где вы, бутоны Тонконогих цветов? Где плясуньи лесные? Где ромашки и мальвы, где терн и пионы? Где ты, магия красок? Все блекнет, все тонет, Растворяясь в пурпурной волне небосклона. Это значит, что солнце за горы упало. И поляна в венке из ветвей потухала, Как виденье, как призрак лесного пожара… Лес вокруг обступал ее ближе и ближе, Поднимались древесные головы выше, Так, что неба кусок, что был виден над бором, Становился то серым, то синим, то черным. А внизу на корнях темнота проступает И платок заколдованный ночь расстилает. Это были два мира: один — словно сцена, Где кровавой красою сияли подмостки, А другой — канул в тьму. И в Андрее поднялся Неожиданный гнев. И кулак его сжался, Этот детский кулак стал от ярости жестким, Он кому-то грозил… Умолк последний всплеск лучей. Прислушайся — и в царстве дремы Услышишь шорохи корней, Ночные вздохи насекомых. Лучи погасли. Дремлет ширь. Подстерегают жертву совы, Летит, срывая лист дубовый, Подслеповатый нетопырь. Скорей, а то вот-вот испуг собьет с дороги! Бежит к вокзалу детвора, — давай бог ноги! Закачались от шагов скаты полевые, Зашумели голоса в чаще молодые. Под ногами бурелом стонет в перелеске, Свежий ветер в ноздри бьет, больно ветер резкий! Вот и станция — гляди — в маленьком поселке. Все мальчишки собрались, голодны как волки. И когда доели все, пошепчась во мраке, Мол, прогулка ничего, только голод мучит, Вышел молча на перон человек во фраке, С ним, сияя в орденах, молодой поручик. Штатский складно речь сказал, кончив польским флагом [18] , Офицер тут подошел, рост их измеряет, Смотрит зубы, языки, строю обучает: Рассчитайсь! Ровняйсь! Ложись! По четыре — шагом! Честь!! (полусерьезно, полушутливо) Довольно… Пора в вагон садиться. Школьники ждут нетерпеливо. Наконец-то подан вагон… Грузиться! Грузятся. Грудью на дверь напирают. Доски трещат. Грохот бьет им в лица. Через пять минут поезд прибывает, — Прицепит вагон, просвистит и помчится. Словно во сне, из лесного плена Сквозь тишины ночные озера С разных сторон одновременно Андрей и Богдан выходят из бора. Брови Андрея стянуты хмуро, Рвет он в раздумье стебли бурьяна. Движется медленно и понуро Сгорбленная фигура Богдана. Одновременно дошли до вагона, Так что даже столкнулись колени, Поднял Богдан глаза удивленно, Дрогнули скулы от напряженья. Учитель подал знак — и хор вступает, И груди нотой маршевой раздуты, Секунда за секундой — вырастает Серебряное дерево минуты. Утихло — и опять надулись шеи, И песня поднялась и застонала Мильонами смертей в сырых траншеях, Разрывами смертельного металла. Она по стеклам била канонадой, Как конский топот на мосту, звенела И, опустившись на перон с досадой, Фальшивила, срывалась и хрипела. Давила грудь и к горлу шла слезами, Пока последний звук ее не замер. Кто смел здесь поранить торжественный гимн? Кто песнь смертоносную косит? Кто искру восстанья сквозь сумрак и дым От сердца до сердца доносит? Кто пламя из пепла опять возродил И гневом раздул многолетним? Ладонью Андрей старый марш потушил, Чтоб новую песню запеть нам: «Товарищи! Мираж погас, И пробил ненависти час. Свершает шар земной свой круг. Пусть камень вылетит из рук! Пусть режет лист, сгибает прут, Пусть обжигает черный пруд. Пусть он пугает подлеца И будит смелые сердца! Так сокол бился наугад, А в грудь его сочился яд, И сокол сонный и ручной Летал по клетке золотой. Но вот однажды грянул гром, Упал огонь, сжигая дом, Обуглил перья, ранил грудь, Но в сердце вихрь успел вдохнуть! Так я, отравленный мечтой, Разбужен былью громовой, Сегодня призываю вас! Товарищи! Мираж погас! Вперед! То времени призыв! Пришла пора вскрывать нарыв. Пусть кипятком в глаза господ Обида жгучая плеснет! Мы знаем холод, мрак и гнет, Мы — в муке дней зачатый плод! Взращенное среди болот, О племя львиное, вперед! Во тьме, всему наперекор, Мы тянем к свету жадный взор. Пусть платит свора палачей За кровь отцов и матерей! Не заглушит рыданий гимн! Гортани слабы — трудно им Перекричать подземный гром… Друзья! Плотней ряды сомкнем! Повсюду, где туман дорог, Где ранит камень язвы ног, Мы под дождем и под огнем В руках Грядущее несем!» Дрогнул поезд черный, Плюнул дымом и огнем. Пышный и узорный Дым поплыл по дерну. Поезд мчится, мчится вдаль, И колес мятежный гром Заглушает пастораль! Прежде чем зари лучом Небо заалеет, Пусть в сердцах созреет Сталь.

17

В «Комментарии» к поэме поэт указывает, что эта часть вначале была написана пятистопным ямбом, но была слишком искусственной. Шенвальд заменил пятистопный ямб прозаическим диалогом.

18

«…кончив польским флагом» — т. е. ура-патриотическим призывом. Здесь — насмешка поэта над милитаристским воспитанием польской молодежи, ограничивавшимся чисто показной шагистикой, вместо серьезной военной подготовки.

1935–1936 гг.

II

ЧЕРЕЗ ЛИНИЮ ФРОНТА

Партизанская песня

I

Если взрыв прогремит порою, В волны рухнут моста сплетенья И помчатся тропкой лесною, К гривам конским приникнув, тени Это мы — сыновья народа, Всё отдавшие делу свободы, Новой жизни светлые всходы — Партизаны!

II

Ой, не долго на польских нивах Извиваться прусскому гаду! У речных широких разливов Собирается наша громада. Мы — таинственной ночи виденья, В каждой хате наше рожденье, Утомленных душ утешенье — Партизаны!

III

На востоке народ могучий Обрубает свастике когти. Налетайте, мстители, тучей, Славный час возмездья готовьте! Хватит гнуть под ярмом нам шеи, По-мужицки накажем злодея, Грянем грозною силой своею, Партизаны!

IV

Не раздавят Москвы бандиты! Прочь из Минска, прочь из Варшавы! Вдоволь есть у нас динамита Для кровавой нашей расправы! Не уснет засада ночная, Свистнет пуля, цель настигая! Пусть кипит в нас кровь удалая, Партизаны!

V

Серым волком мелькну меж сосен — Немец в мох зароется носом; Заскребусь под стрехою мышью — Немец станет бледней и тише; Из отравленного колодца Мститель немцу в очи смеется, Где ни прячется враг, как ни вьется, Партизаны!

VI

Если струсишь — сгинешь мгновенно, Позабудется даже имя. Поклялись мы клятвой священной — Матерями, детьми своими, Сердцем девичьим, отчей честью — До победы сражаться вместе. Так вперед же рыцари мести — Партизаны!

VII

Лавой мчимся в поле открытом, Пробираемся яром — бором, С автоматом, в битве добытым, И трофейных гранат набором. По лесам у нас арсеналы, Незаметны наши привалы. Мчитесь кони! Вперед запевалы, Партизаны!

VIII

Ну, а если фашистам в руки Попадешь за лихую работу, По-солдатски иди на муки, Стань бесстрашно у эшафота. Сыновей народ величает, На могилах цветы расцветают. Песнь расскажет, как умирают Партизаны!

IX

Ты воскреснешь в песне народной, В серебристой девичьей песне, Только б встала Польша свободной Новой, радостной и чудесной. Поплывешь по Висле венками [19] , На полях взойдешь зеленями… Вихрь свободы шумит над нами — Партизаны!

1941 г., август

19

«Поплывешь по Висле венками». — В польском народе широко распространен обычай, сохранившийся с языческих времен, согласно которому в Иванову ночь плетут венки из цветов, растущих на могилах, и пускают их по течению реки с прикрепленной к венку горящей свечою.