Плечом к плечу

Шенвальд Люциан

VI

Отвергнувшие помощь братских рот Из-за своих торгашеских расчетов, Забрались вы, предав родной народ, В нутро разоруженных самолетов. Смотрите! Дымом застлан небосвод, Как черным крепом. Руки патриотов Развинчивают рельсы на путях, И птицы надрываются в лесах.

VII

Седых дождей осеннее кочевье, И детский плач, и смертный, тяжкий вздох. Безумно шелестящие деревья И ощетиненный чертополох, И черный смрад, плачевный запах тленья, Дыханье смерти вдоль лесных дорог. Гниют плоды, и загнивают воды. Народ устами матери-природы

VIII

Вас проклинает — пусть подземный мрак Покроет вас, отродье Тарговицы [23] ! Снаряды отливает сибиряк, Река оружья к западу струится, Народ — в пути, над ним — победный стяг, Листаются истории страницы… Я знаю — буря этих грозных лет С лица земли сотрет ваш грязный след.

1943 г., апрель

23

«Отродье Тарговицы» — т. е. наследники Тарговицкой конфедерации 1792 года, созванной реакционными польскими магнатами Потоцким, Ржевусским и др. для борьбы с прогрессивными реформами четырехлетнего сейма 1788–1792 годов и «Конституцией 3 мая» 1791 года. Деятельность этой конфедерации способствовала уничтожению польской независимости и разделу польских земель в 1793 году между Пруссией, Австрией и Россией.

Письмо Юлиану Тувиму

Там за Атлантикой чужою и холодной Через волны пенные седого океана Ты видишь нас, Тувим? Ты видишь молодые Румяные в огне знамен багряных лица, Горящие глаза, отличий знаки, шлемы И взводы стройные, как нивы золотые, С колосьями штыков сверкающих, колючих? Ты слышишь, как в боях чрез рубикон окопов На запад мы идем стоверстными шагами, Как греем над костром замерзшие моторы, Как тащим пушки мы, как проволоку тянем, Перенося вперед в бою связные пункты, Как выдвигается огонь артиллерийский Пред цепью боевой мгновенно за приказом? Почувствовал бы ты, поэт, здесь на рассвете Родного воздуха чуть уловимый запах, Что с запада донес к нам ветер беспокойный, Приветствовал бы ты знакомую природу, Ступил на землю б ту, что, как своя, нам дышит, — И сердце б из груди твоей, поэт, взлетело В безумном, радостном стремлении на запад! За горизонтом день в густеющем багрянце Рождается, и он в сиянье крови, славы Увидит, как покров распавшегося рабства Сползет с поверхности страны, как будто глетчер, Открыв пред взорами зубчатые вершины, Долины

в шрамах рек, в рубцах потоков бурных, Ожоги пепелищ, истерзанные ткани Кровавых мускулов и нервов, чувств и мыслей, Где горестно стоит, заламывая руки Над пепелищами, народ наш, погорелец. И может быть, тогда обманщик чужеземный Иль гад, рожденный здесь и на спине несущий Предательств больше, чем на коже темных пятен, Который видеть свет, как хвост свой, неспособен, Вдруг выползет из мха и, глазками мерцая, Начнет нас уверять, свой язычок раздвоив, Что пастырь горьких слез и средь народов Лазарь Не сможет приподнять руки своей бессильной, Чтоб белое пятно на карте с начертаньем «Пустыня польская» вновь заселилось густо Кружками городов и ярко расцветилось. У человечества так много сил кипучих, И сила юная кипит в народе польском, Она питается из недр земли родимой И обновляется всегда с весной зеленой. За горло можно взять, душить, терзать ту силу, Пытать, топтать и все ж — ее не уничтожить! Она из тюрем всех, из лагерей прорвется Вверх к солнцу! Вырвется, как из жерла вулкана! Бей, вешай, четвертуй, железом жги каленым, — В руках у палача она лишь стиснет зубы, Сквозь стон услышишь ты мятежное проклятье, Как узника шаги в тюремной одиночке, То — титанический шаг Дня Суда и Гнева [24] . Страшнейшее из всех народных поражений, Опаснейший недуг больных проказой рабства, И наихудшее — ведь это гнилость сердца И одряхлелость чувств живой кариатиды, Держащей над собой честь, званье человека, Держащей над собой достоинство народа, — К это ничего: в огне борьбы, в порыве, В размахе, в блеске гроз, в стремительном биенье, В дыханье пламенном великих созиданий Истлеет ржавчина, огонь очистит в душах Мощь ослабевшую, взор прояснит, придавши Чертам расплывчатым решительную твердость, И потускневшие характеры заблещут Вдруг ослепительно и совершат деянья Великие и справятся с задачей Огромной. Польша вновь, как воскресенье, встанет, В сережках зелени и в трелях, воркованьях, В цветенье трав лесных, в колосьях и потоках, В бросанье шапок вверх, и в шуме карусельном, В журчащих для детей фонтанах среди парков, В то время как смолой запахнувшие срубы И груды кирпичей, краснеющих средь листьев, Расскажут о труде успешном за неделю, Восхвалят новую неделю трудовую. О Юлиан Тувим, чрез голубые версты Волн атлантических лицо твое я вижу На фоне вздыбленных под тучи небоскребов: Уста, твердящие псалом тоски суровой, Седые волосы, взлохмаченные бризом, И взгляд твой, ищущий вдали, за океаном, В сиянии зари Зигмундову колонну [25] . Твержу я: пусть твоя исполнится молитва, Пусть воплотятся в жизнь и мысль твоя и слово. Здесь на земле и там, на Балтике лазурной, Прольется пусть в борьбе за счастье на планете Не больше крови, чем в обряде побратимства, Когда два племени кровь смешивают в чаше. Живительною будь, борьба, и плодотворной! Взлетайте, песни, ввысь над полем нашей славы! Поэт! События меняют облик мира, В теснине слышим мы гул океана счастья. Осталось только нам пройти через преграду Не обозначенных на карте, скрытых рифов. Так поклянемся же друг другу обоюдно, Поэт, что никогда не высохнет на перьях Роса, которую принес свободы ветер, Что никогда из нас блесною золотою Не вырвут лживых слов, что речь стальную правды Рожденную в душе на службе у народа, Мы будем возвещать отважно, вдохновенно… А ты нам помоги, о муза созиданья!

24

«День Суда и Гнева» — день «страшного суда». У Шенвальда это день, когда польский народ осудит национальную реакцию.

25

Колонна Зигмунда — памятник польскому королю Зигмунду III, возвышавшийся перед королевским замком в Варшаве. Разрушенный гитлеровцами в годы войны, памятник восстанавливается теперь на прежнем месте. В стихотворении упоминается как символ независимости польского государства.

1943 г., декабрь

Через линию фронта

(ОТРЫВКИ)

Пред тем как дрогнет тьма от петухов кричащих, Творятся чудеса в лесных дремучих чащах: Зловещим отблеском деревья загорятся, И темные кусты вдруг на коней садятся, Съезжают под откос и движутся в овраге, И шишаки ветвей колышатся во мраке, И на деревню вдруг обрушен шквал огнистый, Бегут из теплых хат в одном белье фашисты И мечутся, ища — укрыться им куда бы, Запоры взломаны, горят бумаги штаба. А в городах — подкоп вдоль улицы пустынной, В сараях — арсенал, и адская машина На каждой фабрике невидимо грозится, И каждое окно зияет, как бойница. А типографии подпольные ночами Звучат призывными свободными речами, До каждого угла листовки долетели, Уж песня на устах, смятенье в Цитадели [26] . В сугробах, где-нибудь под деревом косматым Иль в старом городе по улицам кривым История идет с солдатским автоматом, И даже мертвые хотят помочь живым. Во фраках призрачных у насыпи пустынной Там Лукасинский сам и Траугутт вдвоем При свете месяца закладывают мины [27] Под стыки звонких рельс, блестящих серебром. Варынский там звенит мазуркою кандальной [28] В воротах фабрики, поход готовя дальний, И Павяк [29] ждет его. И скачет там в тумане Стегенный [30] и за ним восставшие крестьяне. Согнуты тени их, через плечо патроны. Один из них поит коня водой студеной. Якуб Ясинский то! Как грозно и сурово Блестят его глаза! Вновь на коня садится. Ведь послан он гонцом от Рады Народовой [31] И должен лично сам вручить письмо Сташицу [32] . Воскрес он для борьбы… В морозном ореоле Лежат развалины и Модлина и Кутна [33] . Какая тишина! Заря мерцает смутно. С гранатой Бучек встал в безлюдье улиц Воли [34] . Так настоящее с далеким прошлым вместе Растит кровавые бессмертники возмездий, И люди, в прошлые события вглядясь, Борьбой своей крепят с грядущей жизнью связь Над отступающей границей рабства, горя, Что отодвинулась в отливе, словно море, Взлетела в небо весть сигналами ракет, Как будто привезли шифрованный пакет, И конским топотом она несется глухо, И каждый раз, когда к земле приложишь ухо, То загудит она подземным гулом в нем, — Дошла и ширится весть громкая о том, Что Польша будет жить, от бури сотрясаясь, И станет радостной, счастливой, молодой, Ногами — склонов Татр обрывистых касаясь, Упершись в Балтику янтарной головой. Как солнце после бурь и долгого ненастья, Лучистый взгляд ее блеснет светлей, нежней, И переполнит грудь ее такое счастье, Что сможет напитать им всех своих детей. Повеет ветер ей раздольями свободы, Откроется пред ней слепительная даль, От запаха земли пройдет ее печаль, И в сердце сгладятся былых страданий годы. Весна! Весна! Чудес уже развернут свиток Во взрывах, в трассах пуль и в грохоте зениток. Потоком бурным кровь подмыла гребни скал, И в пропасть падает чудовищный обвал. Оплот последний взят — ура! Одна бойница Сверкает и гремит. Скорей ее сметем! Вперед! Чрез поле битв должны мы устремиться К победе солнечной! Вперед прямым путем! Под майскою грозой, под ливнем поцелуйным! Свобода! Родину овей дыханьем буйным И победителей шеренги окрыли! О нет! Не город то поднялся из земли Над вечной рябью волн, сверкающих вдали… О нет! Не город то, а поле битвы новой! Здесь завтра улицы осветит блеск багровый И будет бушевать железный вихрь и град… О нет, не город то! Зигзаги баррикад, Как будто челюсти, ощерили траншеи, Вращает пушки дот, броней стальной темнея. Чрез минные поля мой стих-солдат пройдет Бесшумно, как патруль, и, устремясь вперед, Увидит и сочтет все огневые точки, Всех пулеметных гнезд найдет сосредоточье, Запомнит каждый ров, и дзот, и склад оружья, Завалы из мешков с песком на чердаках, — Но прежде пусть мой стих те норы обнаружит, Куда предателей загнал животный страх! Пусть встанет он в дверях с прицелом, взятым точно… Гремит по лестницам, по трубам водосточным, Пускай мой стих летит в предместья, как призыв, Чтоб множество людей сплотил один порыв! Пускай мой стих гремит их гневной бурной речью, Чтобы восстав пошли поляки нам навстречу! О братья, если бы под бурею событий Рукою слабою я мог соединить Концы тринадцати разъединенных нитей В одну сплетенную и шелковую нить! [35] То — ненависти нить и нить любви единой! О, если бы я мог той нитью крепкой, длинной Все ваши бледные от голода и муки, Разъединенные от несогласья руки Связать, как фитилем, огонь пустить по нити, Чтоб взрывом пламенным сердца у всех зажглись! Колокола, скорей тревогу зазвоните! Пускай призыв к борьбе несется мощно ввысь! Объединимся же! Земля в весенней неге Вновь ярко зацветет, смерть жизнью победив, Об этом танки весть несут в гремящем беге, И каждый выстрел в том порукой, каждый взрыв! Объединимся же! Чудовищным драконом Враг отползает вспять по землям разоренным! От ран его идет тяжелый трупный запах, И он ползет в нору вонючую свою, Со сломанным хребтом, на перебитых лапах, Об острые сучки сдирая чешую. Объединимся же! Ведь след его осклизлый Цветущие луга, колосья отравил. Так защищайте же дома свои над Вислой, И шахты, фабрики, кресты родных могил. Объединимся же! И напряжем все силы, Чтоб гадина живой в нору не уползла И, раны зализав, не вышла из могилы Чешуйчатой броней обросшая для зла. Отрубим голову чудовищу-дракону! Гранитный Модлин есть, вал Вислы укрепленной, Домброва [36] есть у нас, есть Гнезно, Познань, Краков, Варшава, город наш, священный для поляков, И есть оружие, чтоб гнать фашистский сброд. Ведь наша армия — восставший весь народ! Средь смелых партизан найдутся командиры. Пожар восстания! Взвивайся выше, шире! Восстаньте же скорей из смрада, гари, дыма, Восстаньте, сплочены, сильны, несокрушимы! С заставы Прушковской взлетает юный луч И пробивается меж стен, как между туч, От Бема к Фильтровой скользит и к Пенкной прямо, И пятна всех теней выводит он упрямо, На Маршалковской же, сияньем огневея, Раскидывает вдруг свой разноцветный веер, На Плац Збавителя потом спешит веселый И будит голубей, позолотив костелы, Чрез Нововейскую перенесясь в Алеи, Лазенками скользит, пылая и алея, Затем чрез Новый Свет по Краковскому мчится На мост Кербедзя, там из фонарей лучится И в Вислу прыгает! [37] Веселый щебет птиц звенит на каждом сквере, И открывает день и жалюзи, и двери. Я вижу — сочный луг зарею разрумянен, Глаза прищуривши, любуется крестьянин На ниву пышную и на плодовый сад, И маки головой ему кивают пылкой, И перед купленной недавно молотилкой, Ликуя, собралась гурьба босых ребят, И голос мельницы невидимой, но близкой Звенит, гудит, как шмель, и нарушает тишь. А телефонные столбы — как обелиски, Антенны птицами взлетают стройно с крыш… За это пасть в бою и умереть не страшно, Ведь кровь погибших всех приказ живым дает — Над взрытою землей на страже прав, свобод С оружием стоять, как на высокой башне, Следить, чтоб все добро, которое в страну Свою разбойную унес бандит немецкий, Все до последнего гвоздя, коляски детской Вернулось к беднякам, в народную казну. Отточено в боях оружье забастовок, Пускай сейчас оно покоится в ножнах, Но всех насильников оно разить готово, Всем угнетателям оно внушает страх. О, жальте пчелами, костюшковские ружья! Сверкайте молнией, о сабли партизан! Преступник — тот, кто мир меж братьями нарушит, Кто сеет распрей зло, предательство, обман! И тот, кто пугалом на ниве хлебородной Встает, поднявши плеть, чтоб наш мужик свободный, Опять закрепощен, оборван и уныл, С сумою нищенской все по миру ходил. По ним стрелять народ наш будет, как по зверю. Народ избранникам своим судьбу доверил, Но смотрит бдительно. Никто не зачеркнет Страниц, куда вписал народ свой опыт зрелый. Веками нас давил обман и хищный гнет, И рвался на восток в крови орел наш белый. Но дружба братская скрепила наш союз И старая вражда не повторится больше. Сегодня ты несешь в боях железный груз, А завтра золото плодов пожнешь ты, Польша!

26

Цитадель — Варшавская крепость, где помещалось управление гитлеровских оккупационных войск в Польше.

27

«Там Лукасинский сам и Траугутт вдвоем

При свете месяца закладывают мины».

В этих строках поэт проводит параллель между героями национально-освободительной борьбы прошлого

и героями партизанского движения во время второй мировой войны.

Валериан Лукасинский (1786–1868) — выдающийся польский демократ, заключенный царским правительством в Шлиссельбургскую крепость, где он пробыл с 1830 по 1868 год.

Ромуальд Траугутт (1826–1864) — один из руководителей польского восстания 1863 года, демократ, глава польского временного правительства. Его именем была названа 3-я польская дивизия, созданная в СССР.

28

«Варынский там звенит мазуркою кандальной».

Людвиг Варынский (1856–1889) — писатель и поэт.

Выдающийся польский революционер, один из организаторов партии «Пролетариат», первой марксистской организации в Польше.

29

Павяк — тюрьма для политических заключенных в Варшаве.

30

Стегенный (1800–1890) — католический ксендз, один из руководителей крестьянского восстания 1844 года.

31

Рада Народова (Национальный совет) — государственный орган, созданный во время восстания Костюшки в 1793 году.

32

Станислав Сташиц (1755–1826) — государственный деятель, литератор и публицист. Участник сейма 1788–1792 годов и один из авторов «Конституции 3 мая» 1791 года.

33

«Лежат развалины и Модлина и Кутна».

Модлин — крепость на берегу Вислы, долго оборонявшаяся от гитлеровских захватчиков.

Кутно — уездный город центральной Польши, возле которого в 1939 году происходили тяжелые бои между польскими и германскими войсками.

34

«С гранатой Бучек встал в безлюдье улиц Воли».

Мариан Бучек (1896–1939) — варшавский рабочий, коммунист, погибший при защите Воли от гитлеровских захватчиков.

Воля — рабочее предместье Варшавы, где в сентябре 1939 года происходили наиболее кровопролитные бои с немецко-фашистской армией.

35

«О братья, если бы под бурею событий

Рукою слабою я мог соединить

Концы тринадцати разъединенных нитей

В одну сплетенную и шелковую нить!» —

т. е. из отдельных строк тринадцатисложного силлабического стиха, которым написана поэма, создать стройное, единое повествование.

36

Домброва — Домбровский угольный бассейн, центр горнорудной и сталелитейной промышленности Польши.

37

Прушковская, им. Бема, Фильтровая, Пенкная, Маршалковская и др. названия в этой строфе — улицы, площади и районы Варшавы.

1944 г., январь — февраль

III

ПЛЕЧОМ К ПЛЕЧУ

Маскировка прожекторов

Сосенка, зелен плащ твой иглистый, Плачешь слезой ты горькой, смолистой; Я подрубаю ствол твой прекрасный, Сбитые шишки сохнут и гаснут. Сыплешь, ольха, ты в зной светотени, Я ж обдираю плащ твой весенний, Рубит топор мой остро и метко, Сыплются гнезда, падают ветки. Сосенка, ствол твой я подрубаю, Чтобы опутать зеленью с краю Наши машины с блеском огнистым, С лбом броненосным, с рогом лучистым. Режу, ольха, я свежие ветки, Чтоб от воздушной вражьей разведки, Скрыть под листвою блеклой, печальной Светлый прожектор — отблеск зеркальный. Если стервятник с черных гнездовий Выплывет в небо в поисках крови, Если уставят хищно бинокли С выси на землю зоркие стекла, — Пусть себе смотрят, крадучись, воя! Скрыты под чащей листьев и хвои, Словно лесные пни и вершины, Дремлют спокойно люди, машины. Ведь после боя нежит их дрема. Лежа, не слышат дальнего грома. Гулко грохочут ввысь батареи, Явь возникает, сном пламенея. Видны им в небе яркие взрывы, Мечет осколки вихрь торопливый… Хищник воздушный воет шакалом. Падай на землю в зареве алом! Вечер настанет, смолкнет пригорок, Сумрак нахлынет, дымен и горек, Из-под ольховой, из-под сосновой Зелени выйдем с силою новой. Выкатим своры чудищ зеркальных, Луч вдруг забродит в облачках дальних, И над врагами, под облаками В небе размечем белое пламя. Огненный меч тот грозен расплатой, Битва то света с черным пиратом, Звезды так светом тучу пронзают, Ночь перед солнцем так отступает.

1941 г., июль

Юзеф Надзея пишет из Средней Азии

I

Польского мученика-народа Сын исстрадавшийся, нелицемерный, Польскою речью вспоен от природы, Светлому польскому духу верный, Веря, что Польша не оскудела И славное ждет ее возрожденье, Внося свою долю в общее дело, Пишу настоящее заявленье: Движутся воины Армии Красной Маршем победным, сметая преграды. Честь отдаю их отваге прекрасной, Мысленно вижу — сражаемся рядом. Вместе колотим пруссаков проклятых, Вместе громят их наши ребята, Звучат приказы, русский и польский… …Прошу зачислить меня в солдаты Польского Народного Войска.

II

Еще на потертой школьной скамейке, Историю родины нашей читая, Узнал я о Войтках, Францишках, Матейках, Чья слава гремела от края до края [38] . Сражались польские батальоны «За вольность народов ближних и дальних» [39] . Над павшим низко склонялись знамена, Гремели пушки салютом прощальным. Где же те странники? Губы их немы, Но сабель блеск нам радугой светит. Ужель ни Домбровских нет, ни Бема, И новый Костюшко нам не ответит? [40] Дайте оружие! Автоматы, Чтобы крошить злодеев проклятых! Мне сердце жжет огонь беспокойства… …Прошу зачислить меня в солдаты Польского Народного Войска.

38

«Узнал я о Войтках, Францишках, Матейках,

Чья слава гремела от края до края».

Распространенные польские имена. Поэт имеет в виду польских легионеров и солдат, сражавшихся в отрядах Костюшки, в войсках венгерской революции 1848 года, на баррикадах Парижской Коммуны.

39

«За вольность народов ближних и дальних».

Перефразировка известного патриотического лозунга польских повстанцев: «За нашу и вашу свободу!» Слова эти были вышиты на знамени дивизии им. Тадеуша Костюшки.

40

«Ужель ни Домбровских нет, ни Бема,

И новый Костюшко нам не ответит?»

Ян Генрих Домбровский (1755–1818) — польский генерал, организатор польских легионов в Италии для борьбы за освобождение Польши. Именем его называлась Вторая польская дивизия, организованная в СССР.

Ярослав Домбровский (1836–1871) — герой Парижской Коммуны, командовавший ее войсками и погибший на баррикадах. Один из виднейших польских революционеров шестидесятых годов прошлого века.

Юзеф Бем (1795–1850) — польский генерал, участник восстания 1830 года. Командовал войсками венгерской революции в 1848 году. После подавления венгерской революции эмигрировал на Ближний Восток.

Тадеуш Костюшко (1746–1817) — польский национальный герой, руководитель борьбы за независимость Польши в 1794 году.

На протяжении всей истории Польши XIX века имя Костюшки было символом народно-освободительной борьбы. В 1943 году его именем была названа Первая польская дивизия в СССР.

III

Позор тем, которые нас лупили, А сами при виде врага сбежали. Сперва к украинской земле спешили, Теперь в Ираны, а может, подале. Того, кто сглаживал им помехи, Негодные шавки, кусать готовы! А мы хотим воевать, как чехи! Грюнвальд поможем создать мы новый! [41] За дедов поруганные могилы! За жен и сестер, врагом оскорбленных! За все, что было свято и мило, Мы острия штыков обнаженных Воткнем прямо в горло убийцам, катам! От моря до моря спешит расплата! Мы вам заплатим с лихвой, по-свойски! …Прошу зачислить меня в солдаты Польского Народного Войска.

41

«А мы хотим воевать, как чехи!

Грюнвальд поможем создать мы новый!»

В битве под Грюнвальдом (1410) общими усилиями славянских народов были разгромлены немецкие псы-рыцари.

IV

Туда, где в поле лупин пламенеет, В соломенных кровлях ласточек много, Где яблони яблочным цветом белеют, Уставлена виселицами дорога, Туда, где в развалинах пепелища, Селенья обрубками черными встали… Приду в этот край, и далекий и близкий, Моя отчизна в беде и в печали. Я встречной крестьянки ладони сухие, Как сын, поцелуями жадно покрою, Венки возложу на могилы родные, И стану я строить, и строить, и строить… Туда… где пастуший костер дымноватый, Где речка свергается с горного ската… Туда, к родной деревушке польской… …Прошу зачислить меня в солдаты Польского Народного Войска.

1943 г., май

Прощание с Сибирью

Прощай, прощай, страна могучих кедров И чащ березовых, где глухари Токуют, где малиновки трепещут И гул зверья подобен гулу крови! Я уезжаю. Так прощай, страна, Где в реках много рыб, в лесах — грибов, Страна пшеницы и овса, и пасек, Пронзенная дыханьем суховеев, Безмерная! Ведь здесь круги пространства, Как жнивья, горизонт за горизонтом, Раскинулись, не ведая границ. В пустыне снежной здесь шагают гулко Столпы сияний северных. Бой сердца Чуть заглуши — и ты услышишь: полюс, Скрипя, вращается вокруг оси, А льды потрескивают и сверкают. Но человечьим оком взглянет солнце — И почернеет серебро зимы, И розою ветров все закружится, И грянет лето, словно некий взрыв Благоуханий, зелени и жара В стране сухой, в стране тугой и крепкой! Таков и твой народ, простой и цельный, Как будто вырубленный весь из камня, То тяжеленный, словно глыба угля, То блещущий, как слиток золотой, То весь прозрачный, как алмаз граненый, Как слезы — чистый, свежий как роса, Тугой и терпкий, твердый и упорный, Как северная яблоня, что в иней Зимою одевается, как в шубу, И убрана хрустальными плодами. Я видел парня: из тепла избы Он выбежал на искрящийся холод С пылающим, смеющимся лицом, В распахнутой рубахе, с голой грудью, И бросился за девушкой румяной — Жемчужиной здоровья, зимним маком. Я видел старика: отменный плотник, Носил он кедры на плечах столетних, Пил за двоих, работал за троих, За четверых ругался, а болтал И сыпал шутками за восьмерых И правнуков учил стрелять искусно. Я видел бездны шахт, где человек, Рукою твердой ухватясь за выступ, Приподнимал твердыни антрацита. Я видел пекло фабрики, где стены Растрескались от пламени. Снаряды Блестели штабелями гладких ампул, Насыщенных любовью, жаром, гневом, Презреньем к голоду и к утомленью, И мукою, и гордостью, и смертью. Сибирь, прощай! Тебя и твой народ Ценить я научился. Уезжаю Я не без сожаленья, и не раз Я тайно буду по тебе томиться. Я еду, а зеленый горизонт Накидывает на меня арканы, Как будто удержать меня он хочет. Но еду, и во всем своем величье Является мне мощь твоей земли, Ее животворящие глубины… Где некогда безмолвие снегов Пронзал лишь посвист бешеной кибитки И на дорогах жалобно звенели Под суховеем только кандалы, Теперь гудят заводы и плавильни И мчатся поезда с тяжелым грузом — Сырьем или рудою — на восток, Или на запад — с рыбой, солью, рисом, Железом, каучуком, частями моста, Орудиями, сахаром, стеклом, Снарядами, винтовками, взрывчаткой, Зерном ячменным, бомбами, людьми. И великан войны, в плечах могучих Почувствовав отлив богатых соков, И привкус утомления во рту, И непреодолимую сонливость, Оглянется недаром на Восток И, вскормленный истоком вечной силы — Широкой грудью Азии раскосой, Омоет ноги в синем Иртыше — И снова в бой! Рывком великолепным Стряхнет врага он со своей спины И бросит наземь, разобьет о камни. Здесь я нашел приют, кус черствый хлеба, Рукопожатье жесткое людей, Товарищеский труд. Тебе, Сибирь, Обязан обновленьем я. Тебя За радостный мой шаг благодарю я. Униженный боец, упавший здесь Под первыми ударами войны, Я думал, что я ранен в лоб навылет. Но оказалось в сердце. В этот час Своей водой ты мне глаза промыла, Своею солью кости пропитала, Натерла мышцы иглами сосны, Узлы всех сил мне закрепила, грозно Сожгла остатки выдуманных чувств И мне вернула выправку солдата, Способного не покоряться смерти И выполнять и отдавать приказы. О, в снежной разлетающейся шубе, С лохматым чубом злой тайги, из недр Сверкающая черным оком угля И машущая палицей Урала, Прощай, Сибирь-воительница! Ты На ледяной громаде океана, Как на вспененном, на седом коне, Качаешься, а стремена и ноги Согреты солнцем тропиков, и вся Готова ты к прыжку через века Истории, над кручею последней! Мы едем, чтоб сражаться за свободу Страны не столь большой. И в стан врагов Внесем мы страх уж именем твоим: «Сибирь». И в сердце угнетенных братьев Мы жар вольем одним названьем: «Польша» И два непримиримых этих слова, Доныне исключавшие друг друга, Враждебно скрежетавшие зубами, Теперь сольются наконец в одно Звучанье радости, победы, воли: «Сибирь и Польша, Польша и Сибирь».