Племя вихреногих. Книга 2
Шрифт:
— Так-так, — сказал Борька, деловито потирая руки. — Что же мы видим? Мы видим процесс кражи, товарищи…
Лхэй побледнел. Даже, скорее, принял отчетливый зеленоватый оттенок. Ну да, при Мэцеё его за такое вздернули бы на дыбу и отмудохали плетями по всему подряд, а то и вовсе жалили бы гореками, пока он весь вдвое не распух бы, подумал Димка. Вдруг ему стало противно от того, что кто-то смог так его испугаться.
— И что же ты тут делаешь? — наконец спросил он.
— Это мои древние родовые украшения, — всё же нашелся Лхэй, но не слишком-то удачно: насколько знал Димка, никто здесь, кроме Хорунов, нефритовых бус не носил.
— И это? — ехидный Юрка тут же указал на кучку
— Вы не понимаете… — снова начал Лхэй, но Димка показал ему кулак, и он тут же заткнулся.
— Да всё мы понимаем. Халявы ты хочешь со страшной силой, вот и всё. А эти вещи не затем тут оставлены, чтобы ты вот в них лез, как свинья в апельсины.
— А какая теперь разница — зачем? — неожиданно хмуро сказал Лхэй. Похоже, что он начал злиться — и это понемногу разгоняло душивший его страх. — Тем, кто всё это оставил, теперь всё равно, так или иначе. Да и какое вам вообще до них дело? Всё равно, не ваше же.
— Нам-то до них никакое, — не менее хмуро сказал Димка. — А вот до тебя так очень даже есть. Мы, понимаешь, не хотим, чтобы ты стал вором.
— Бить не будете? — осторожно спросил Лхэй.
— Нет, — заявил Димка. — Вот ухи, так и быть, надерем.
Зловеще растопырив пальцы, он медленно двинулся к несостоявшемуся вору. Лхэй испуганно пискнул — и вдруг пулей вылетел из комнаты. Мальчишки взглянули друг на друга — и с внезапным облегчением рассмеялись…
* * *
После обеда Димка решил, наконец, сделать то, что должен был сделать сразу после конца битвы — поговорить с пленными. Не со всеми сразу, правда, а с их главным, то есть, со жрецом. Ему хотелось узнать, отчего это Хоруны ведут себя, как последние уроды. Ведь, вроде, не такие плохие ребята — все, как на подбор, накачанные, и смелости у них тоже не отнять, а вот поди ж ты… Но Олаёец внушал мальчишке безотчетный страх. Впрочем, любой на его месте, наверное, испугался бы — после того, как его едва не прибили самой натуральной черной магией. Нет, умом Димка понимал, что теперь, когда идол Червя превратился в осколки (которые, для верности, собрали и выбросили в выгребную яму), а посох жреца отправился на костер, вместе со всем прочим местным жутким хламом, связанный по рукам и ногам Олаёец вряд ли ему что-то сделает — разве что обложит матом. Но Димка всё равно боялся. Это начало понемногу злить его — и вот, наконец, он решился…
* * *
Тюрьма у Хорунов была замечательная. Или жуткая — это с какой стороны посмотреть. Настоящий зиндан глубиной метров в пять — попасть в него можно было лишь по веревочной лестнице, через люк в "тронном заде" дворца. Очевидно, Мэцеё предпочитал держать пленников под рукой.
Спустившись, Димка покрутил головой. Он оказался в восьмигранном колодце, в каждой из граней которого была узкая деревянная дверь, запертая на засов. Света здесь не было, так что он прихватил с собой толстую самодельную свечку — она трещала и противно воняла пригорелым жиром, но со своими обязанностями кое-как справлялась. До номеров на дверях Хоруны по невежеству и недоумению не дошли, но на каждой был всё же грубо нацарапан какой-то символ. Димка похвалил себя за то, что заранее выяснил, куда посадили жреца, потом отодвинул засов и вошел.
* * *
Камера была тесной. Камера была холодной. В ней было душно, сыро и воняло. Войдя в неё, Димка невольно передернулся. Он и представить не мог, что тут, в этом диком мире, вообще может быть… такое. Такое, средневековое прямо подземелье. Каменный мешок. В котором держали пойманных ребят. Ни за что, просто потому, что поймали…
Мальчишка вздрогнул, столкнувшись взглядом со жрецом. Тому связали руки за спиной, а потом старательно, по всей длине, примотали к толстой жерди — чтобы не расколол себе башку об камень. В подземелье Олаёец исхудал и уже не напоминал жирную жабу, но выглядел он всё равно отвратно — из-за своих склеенных смолой волос, из которых до сих пор торчали обломки палочек, и просто из-за своей мерзкой рожи. Смотрел он на Димку с лютой злобой.
— Что, не нравится тебе тут? — спросил мальчишка, садясь на корточки и ставя свечку на пол. — Так сами это всё построили, никто не заставлял. Сидите и радуйтесь.
Олаёец всё ещё пялился на него, и мальчишка поёжился. Вот же гад, подумал он. Смотрит вроде на меня, а вроде бы куда-то мимо, не поймаешь взгляд. Но после первых же слов глядит уже в глаза, почти не мигая. Пристально и злобно. Не как тот жуткий тип в лесу, не равнодушно, а именно сверлит гляделками, отчего становится не по себе. Казалось, что его взгляд проникает в душу Димки до самого дна и… нет, даже не презирает, а просто отметает в сторону, как нечто противное, но беспомощное. Это враг, понял он. Настоящий. Не играющий в благородного разбойника Йэрра, даже не приснопамятный Крых, вождь Морских Воришек, — обычный хулиган, вконец охреневший от безнаказанности и полной покорности окружающих… Нет. Именно он устроил тут всю эту жуткую чертовщину, заставил Хорунов выстроить тут храм Поющего Червя и весь этот жуткий город. Именно он виноват во всей мерзости, которая много лет тут творилась…
— Это ненадолго, — Олаёец оскалился. Голос у него, вопреки ожиданиям мальчишки, оказался не визгливо-писклявый, а низкий и глубокий. Убедительный такой голос… — Ещё неделя или две — и я окажусь на свободе. А вот потом… о-о-о, потом!.. Какой кошмар, какие муки ждут каждого из вас!
— Слушай, а зачем вам всё это? — с искренним интересом спросил Димка. Сейчас он чувствовал себя профессором, изучающим редкостно ядовитого гада. Олаёец ошалело заморгал — такого вопроса он, верно, никак не ожидал и мальчишка пояснил: — Ну, все эти рабы, город этот… Вы что — сами работать не умеете?
Олаёец вновь оскалился. Верно, он хотел просто плюнуть в лицо ненавистному гостю — но здесь, в этом подземелье, он явно подыхал от скуки и потому всё же снизошел до объяснения:
— Работают рабы. Настоящий воин просто берет всё, что ему хочется. Ему вообще не нужно что-то там "уметь". Он смеет и может, и это — главное.
Теперь уже ошалело заморгал сам Димка.
— Что может? Рабов по башке бить? А вам самим это всё не противно? Не стыдно даже такими уродами быть?
Олаёец хрипло рассмеялся. Вот смех у него в самом деле был мерзкий — он походил на карканье престарелой вороны.
— Как же ты глуп! Веришь в Добро, в гребаный стыд, во всю прочую чушь, в которую всегда верят слабаки… На самом же деле всё очень просто: тот, кто смеет и может, берет от жизни ВСЁ. Тот, кто не смеет, — ковыряется в земле, сочиняет слезливые стишки, бегает по миру в поисках выхода, выдумывает себе какие-то якобы "достойные" занятия, в которых он якобы чем-то "сильнее" настоящего воина. На самом деле все эти "занятия" — это признаки умственного разложения. Правило настоящего воина только одно: добро — это выдумка слабых. Именно так! Слабый всегда неполноценен. Морально, физически, умственно… Чтобы не сдохнуть от своей слабости, он паразитирует на сильных. И потому придумал эту — в самом деле, гнуснейшую!!! — сказочку о том, что слабым, почему-то, нужно "помогать". А на самом деле их нужно весело, с озорством и фантазией, топтать. Потому что слабый всегда труслив. Всегда подл. Всегда готов предать. Всегда ненавидит СИЛЬНОГО. "Помогать слабому" — значит подставлять себя под донос или нож в спину в качестве "благодарности". Исключений не бывает. Больше всего слабые ненавидят как раз тех, кто им помог. И позволять им просто дышать вольным воздухом — значит смертельно оскорблять тех, кто смеет и может сломать их лживые запреты.