Племя
Шрифт:
– Я повторяю. Лжесвидетельство Совету старейшин – серьезное преступление.
– Я не стою сейчас перед Советом старейшин, – возразил Пауоу.
– И все-таки ты прибежал и попросил меня вынести приговор твоему двоюродному брату, словно я являюсь членом Совета.
И на это Пауоу тоже нечего было ответить.
Вавацека вздохнула и обратилась к Атлатлю:
– Саблезубый тигр, каким бы маленьким он ни был, не может жить в племени. Тигры охотятся на людей. Почему мы должны делиться с ним пищей, чтобы помочь ему вырасти?
Атлатль ожидал этого вопроса и знал, что жизнь детеныша зависела от того, сможет ли он убедить Вавацеку его оставить.
Атлатль рассказал ей о том, как саблезубая тигрица-мать загнала его в ловушку, как детеныш спас ему жизнь, как появились лютые волки и как теперь звереныш, которого он называл Тигренком, словно это было его имя, примостился под боком старой кормящей собаки.
Он понимал, что это прозвучало убедительно, и надеялся, что такой хороший рассказ сможет повлиять на решение Вавацеки.
– Видите, – сказал Атлатль закончив, – детеныш спас мне жизнь. Ведь племя сильно потому, что мы все вместе сражаемся за выживание. А он спас члена нашего племени и заслуживает быть одним из нас.
– Мне это не нравится, – заметила Вавацека. – От хищника, который живет и растет среди нас, не стоит ожидать ничего, кроме неприятностей.
– Видите! – воскликнул Пауоу. – Видите! Дайте мне убить этого зверя!
Атлатль заметил, как по лицу Вавацеки пробежала тень недовольства и как между собой стали перешептываться женщины. Нет, Пауоу не имел права говорить такое. К тому же он перебил Вавацеку. Теперь, если бабушка решит, что Тигренка нужно убить, остальным покажется, будто она повинуется мальчишке.
– Детеныш будет жить среди собак племени, – сказала Вавацека Атлатлю.
Она повернулась к Пауоу:
– Если я услышу, что ты причинил ему вред, тебя накажут.
Вавацека снова обратилась к Атлатлю:
– Когда детенышу потребуется другая еда, кроме молока, тебе придется кормить его мелкой рыбой и птицей. Понятно? Никакой нашей ценной пищи.
Это была настоящая победа. Конечно, можно попробовать возразить, сказав, что время, которое Атлатль потратит на добычу мелкой рыбы и птиц, было бы лучше провести за сбором ягод и корней для зимних припасов.
Тем не менее он кивнул.
– Пройдет немного времени, прежде чем звереныш станет достаточно большим и сможет защищать себя самостоятельно, – добавила Вавацека. – Когда это произойдет, отведи его на холмы и отпусти там. Так ты вернешь ему долг.
– Я понимаю, – кивнул Атлатль. На большее он и не мог надеяться.
– Теперь, – продолжила Вавацека, – расскажи мне про водомерный камень. Не поднялась ли вода в реке?
– Нет, – ответил Атлатль не колеблясь. Зачем ему было расстраивать бабушку из-за такого несущественного изменения, которое наверняка ему всего лишь померещилось?
Глава седьмая
Атлатль сидел на травянистом холме над рекой, откуда можно было расслышать голоса женщин. Детеныш, растянувшись, лежал на земле возле него и тихонько похрапывал. С тех пор как они пережили нападение лютых волков, прошел лунный цикл от полнолуния к темноте и снова до полной луны, и теперь мужчины должны были вернуться со дня на день.
Где-то за спиной Атлатля играли и смеялись дети, и их веселье ввергало его в грусть. Такое с ним иногда случалось. Находясь среди племени, он чувствовал себя одиноким.
Атлатль протянул руку и почесал голову Тигренка, утешаясь обществом животного.
Утром первого дня, когда юноша забрал Тигренка от щенков, зверь лишь слегка рыкнул на него и ударил лапой вполсилы, а затем позволил отнести себя к реке, где Атлатль проверил водомерный камень. На второе утро он уже не стал рычать и замахиваться. На третье Тигренок унюхал приятеля и сразу запрыгнул ему на руки, что очень обрадовало Атлатля. На четвертое утро Тигренок сам последовал за ним к реке. В тот же вечер он нашел спящего Атлатля и пролежал всю ночь у него под боком, свернувшись калачиком. После этого зверенок все время находился рядом с юношей, возвращаясь к своей матери-собаке только затем, чтобы попить молока.
Тигренок рос в два раза быстрее, чем щенки, с которыми он, играя, кувыркался и дрался. Рана на его передней лапе зажила, и он все чаще выигрывал. Как и предсказывала Вавацека, Тигренок рос гораздо более крупным и быстрым, чем щенки, принявшие его как своего брата.
С одной стороны, это радовало Атлатля, ведь детеныш был здоров и силен. С другой – он боялся. Скоро Тигренок станет большим, и у Атлатля не будет иного выбора, кроме как отпустить его на волю в холмы, чтобы впредь зверь сам заботился о себе.
Юноша знал, что будет горевать о нем, словно о погибшем друге.
Атлатль закрыл глаза и тихо запел, как будто тот день уже настал. Так племя чтило память мертвых.
Он почувствовал чью-то руку на своем плече и вздрогнул.
– Я пришла спросить, не расскажешь ли ты детям какую-нибудь историю, – молвила Тахи. – Но не могла не заслушаться твоим пением.
Атлатль улыбнулся, увидев, что она вплела себе в волосы подаренные им цветные перья.
– И не сбежала? Разве ты не считаешь мое пение грозным оружием?
– Твой голос не создан для того, чтобы петь мелодии, – произнесла Тахи. – Важно лишь то, что пение исходит от сердца.
Она присела рядом с ним, скрестив ноги. И спросила, глядя на горизонт:
– Ты помнишь свою мать?
Атлатль знал, почему она спрашивает его об этом. Прошлой зимой мать Тахи погибла.
– Нет, – ответил он. – Мне жаль. Я был слишком маленьким, когда она умерла, и не запомнил ее.
– Порой я даже завидую тебе, – отозвалась девушка. – Каждый день меня охватывает тоска по матери. Я помню столько всего! Каждый вечер я пою, думая о ней. Вспомнить отца у меня не получается, поэтому я не плачу и не пою о нем. Ничто не ранит мое сердце, кроме моей матери…