Племянник дяде не отец. Юрий Звенигородский
Шрифт:
Мужики - в кулаки, бабы с детьми ревмя ревут: коли вопрос о спасении или гибели, тут уж не до князей и не до бояр, тем более пришлых. Однако сила солому ломит. Вот уж великокняжеская семья усажена в одну лодью, Елена Ольгердовна с княгиней Анной - в другую. Прислужницы притиснулись к госпожам. А местные, кому не досталось плавучих средств, пусть удовлетворяются брошенными конями, каретами и телегами, хотя на них от ордынцев далеко не уйдёшь.
– Жаль бедных людей!
– возвышается среди лодьи, сцепив руки на груди, Евдокия Дмитриевна. .
– Мне жалко Трофима Волка,
– Узнал его, связанного, среди напавших. Как к нам пришла неожиданная подмога, убили беднягу.
– Спаси Бог тебя, Борис Васильич!
– обратилась к Галицкому великая княгиня.
– Если бы не ты...
Дядька Юрия руководил отплытием. Берег с оставшимися переяславцами и великокняжеским добром (сколько коробов в лодьи не вошло!) стал отдаляться, уменьшаясь.
– A-а! Этого я боялся!
– воскликнул Борис Галицкий, вытянув руку.
Юрий, как и все, увидел и услышал: ордынская конница, тысяченогая змея, выползла из леса и принялась косить, как сорную траву, людей на берегу. Ах, переяславцы! Разве скажешь, что больнее ранит уши, жалобные вопли убиваемых или звериный визг убийц?
– Тохтамыш!
– скрипел зубами раненый Осей.
– Повсюду нынче Тохтамыш, - в Звенигороде, Дмитрове, Можайске, Юрьеве, Владимире и здесь, в Переяславле.
– Так уж повсюду!
– не верила, умащиваясь в лодье Домникея с княжичем Андреем на руках.
– Борис Васильич сказывал, - пустился объяснять Осей, - новый ордынский хан с большими силами пошёл к Москве, а малые отправил по окрестным городам. Всё предаёт мечу, напоминая прародителя Батыя. Игумен Сергий после нашего отбытия узнал от бегледа-переяславца, что здесь творится, и отправил с проезжающим Борисом нам подмогу. Галицкий, хоть и не воин, да сметлив: послал в обход лесом инока Евагрия с товарищами отрезать тохтамышцам путь к утечке. На татар ударили со лба и со спины. Этим и спаслись.
– Гляди, - кивнул княжич Василий на середину озера, - многие переяславцы тоже спаслись.
И впрямь, кому достались лодьи, отошли от берега далее дострела вражеской стрелы. Злобные ордынцы ищут-рыщут для погони хоть судёнышка, да поздно. Вплавь бросаться на конях боятся, - далеко!
– Понегодуют и уйдут, - решил Осей.
– Одну собаку брат Евагрий упустил, вот и вернулась с целой сворой!
Когда великокняжеские лодьи шли серединой озера, осанистый переяславец, должно быть, из купцов, узнал великую княгиню:
– Матушка, Дмитриевна, куда же ты? Останься с нами. Враги оставят город, возвратимся, приютим, попотчуем, чем Бог пошлёт.
– Благодарю на добром слове!
– Евдокия поклонилась издали.
– Спешу с семейством к мужу.
Вот уж они одни. Кругом вода. Зелёной кромкой - противоположный берег. Борис Галицкий лишь головой качал, следя за взмахами тяжёлых весел. Гребцов не поторопишь: у уключин сидят опять-таки сенные девки. Мужики-возничие влились к дворцовым стражникам, приняли неравный бой и пали все до одного. Остался жив только Осей, знаток бойцовского искусства. Святотроицкие иноки явились, выручили и, отпущенные Галицким, умчались восвояси. Не в Кострому же им с великою княгиней! Четвериками управляли по дороге к озеру не всё умелые девичьи руки. Юрию страх было наблюдать за своим дядькой. Тот морщился, чесал в затылке, дёргал молодцеватые усы. Приблизясь к Евдокии Дмитриевне, сказал почти повинно:
– Не попались на мечи ордынцев, так не попасться бы на зубы лесных зверей. Нет охраны, нет коней, обоз потерян почти полностью. Ума не приложу, как быть.
– Ты сделал сверх того, что в силах человека, - молвила великая княгиня.
– В остальном положимся на помощь Божью.
– Святости твои и ценности укрыл надёжно, - доложил Борис Галицкий.
– Ханские ищейки дворец перевернут вверх дном, а не найдут. Ещё хотел в Москве нанять ребят для охраны, да там такое!.. Сам едва выбрался.
Лодьи уткнулись в берег, и начался тяжёлый путь. Пешими шли до ночи. Юрий стер обе ноги. Но, видя, как шагает старший братец Васенька, не жалуясь, не замедляя ходу, сам, сцепив зубы, терпел боль. Лишь у костра, когда с него стянули обувь, дабы высушить онучи, дядька увидел раны и прищёлкнул языком. Утром терпеливый княжич продолжал пешехожение на забинтованных ногах в просторных онучах Домникеи.
Питались грибами, ягодами, пока тропа, сколько-то дней спустя, не вывела к обширной лесной поляне с погостом в пять избушек. Здесь выспались, поели хлеба. Матунька втридорога оторвала от бедного мужицкого хозяйства двух коней. Телеги были старые, скрипучие. В одной ехала сама с детьми да с тёткой Анной и Ольгердовой Еленой. На другой везли припас и коробы, что поместились в лодьях.
Чередовались дни и ночи. Сутки походили друг на друга. Тихо двигался убогий поезд. Всякий шум пугал. Любая перекрёстная стезя рождала мрачные сомненья, хотя охотник-проводник знал здешний лес, как собственную длань. То ли звериная, то ль человечья тропа вилась проходом, будто с трудом проложенным в густой толпе дремучих елей. Для пешего достаточна, для конного с телегою тесна. Зеленопалые долгие руки вековых деревьев то озорно, то покровительственно хлопали по лицам и плечам. Колеса резко прыгали на корневищах. Узкая лента неба, что светлела между шлемами мохнатых хвойных великанов, с утра до ночи радовала чистотой лазури. Путь был сухим, но воздух с каждым днём терял тепло. В ночное время злее напоминал, что лето кончилось, осень уж не у дверей стучится, перенесла ногу за порог, и шерстяной полукафтанец пора менять на меховой тулуп. Однако рухлядь-то осталась в коробах под Переяславлем, не влезших в лодьи.
Теплолюбивый Юрий просыпался в шалаше, наскоро собранном из лапника: дрожал весь. Слушал ночной шум большого леса. Гукала сова. С хрустом в сушняке ворочался тяжёлый зверь, должно быть, вепрь. Откуда-то из вышней тишины вдруг приближался, дышал в уши жаркий шёпот. Не предки ли ночами покидают горний мир, дабы шепнуть потомкам предостережение. Слова по слабости звучали неразборчиво, а всё равно пугают. Княжич крепче смежал веки, жался к матери. Та пробуждалась, успокаивала:
– Спи, Георгий. Не сегодня-завтра доберёмся до Ростова. А оттуда, Бог даст, - к татуньке!