Племянник дяде не отец. Юрий Звенигородский
Шрифт:
При въезде в Московское великое княжество скачущий впереди князь углядел гонца. Нет, не того, что ещё в Диком Поле был послан узнать о здоровье княгини, дабы успокоить супруга. Тот нарочный до сих пор не вернулся. Юрий Дмитрич узнал во всаднике Ивашку Светёныша.
Вся вереница всадников замерла перед одним встречным. Светёныш подъехал вплотную к своему господину.
– Здрав буди, княже...
– начал он и осёкся.
– Здоров ли прибыл...
– спросил Юрий Дмитрич обычное. И внезапно обеспокоился: - Да что с тобой, Ивашка? На тебе лица нет!
Верного старого слугу душили рыдания.
– Княгиня, - еле выговаривал он, - княгинюшка
Более ничего не мог вымолвить. Да его и не спрашивали: всё было ясно...
9
Юрий Дмитрич не помнил, как доехал до дому. Повторял, словно заговорённый: «Не верю!» Ни плачному извещению Светёныша, ни соболезнующим уговорам Морозова, ни благоразумным советам дьяка Дубенского, никому и ничему с непоколебимым упорством не верил, не внимал. На всех махал руками: «Подите прочь!» Елисею Лисице велел гнать нарочных, дабы доставили неопровержимую весть о княгине: если жива - послание, хотя бы из единого слова, если нет - частицу поминальной свечи. Ни один из посланных не вернулся, да и сам Елисей куда-то запропастился в конце концов.
По приезде в Звенигород слуги и ближние прежде всего сделали остановку у соборного храма. Князя подвели к свежей могильной плите. Надпись, выбитая на камне, содержала дорогое имя. Юрий Дмитриевич долго стоял с напряжённым ликом, как бы прислушиваясь. Поднял руку осенить себя крестным знамением и, не довершив, опустил.
– Скорее! Скорее - в кремник!
Взойдя в терем, не замечая встречающих, ринулся, очертя голову, как при пожаре, на женскую половину, в ту спальню, где, бывало, делил с женой лёгкие и тяжёлые ночи.
– Настасьюшка, - тихо позвал князь.
Подступив к ложу с деревянной резьбой на спинках, откинул покрывало, потрогал перину из гусиного пуха, покрытый алой индийской камкой, а под ним - войлок коровий. Долго гладил простыню из тонкого холста. Взбил подушки пуховые в наволочках из лазоревой тафты. Громче молвил:
– Настасьюшка!
Не получая ответа, огляделся. Заметил у стен короба осиновые, сундучки железные. Тысячекратно здесь бывал и не замечал.
А вот - памятная, знакомая утварь: поставец, изукрашенный красками; снизу вверх постепенно суживающиеся полочки, уставленные серебряной и золотой посудой; на поставце - кувшин, горшочки да барашки раскрашенные.
– Анастасия!
– в полный голос произнёс князь.
Подождал. Потом вышел в Передний покой, прошёл в тесную мыленку, на неудобство коей так часто жаловалась княгиня. Здесь стоял медный рукомойник с лоханью под ним и большой кувшин для воды. Лохань ещё была полна, а рукомойник уж пуст. На его верху - мыло костромское белое, простое. И здесь же - душистое, грецкое. Рядом на гвозде утиральные мягкие полотенца. На поставчике маленькое зеркало в костяном станке. Гребёнки - роговая и из буйволовой кости. Щётка, обшитая медью.
– Юрьевна, Юрьевна!
– горестно повторял князь.
Воротился в передний покой. Здесь пол поскрипывал старой доской, настланной «в косяк». Утомлял взор потолок, обитый красной яловичной кожей, зато успокаивали стены под зелёным бархатом. Вся эта красота была создана по приезде княжеской семьи из Москвы в Звенигород. Пришлось перекладывать круглую печь из глиняного жжёного кирпича. По желанию самой княгини у печи, дверей и окон были повешены занавески.
Главное место в женином
А перед столом кресло точёное. На нём подушка, подложенная сафьяном, закрытая от пыли светло-зелёным сукном. В изножии лоскут песцовый.
Насмотревшись, прошёл в красный угол к иконам «Воскресения Христова», «Успения Богородицы», к образам Иоанна Предтечи, святителя Николая Чудотворца. Здесь он с княгиней часто и подолгу молился на сон грядущий, даже после совместных молитв в Крестовой.
На аналое - толковая Псалтирь, десять тетрадей из Святых Отцов, Апокалипсис в лицах. Настасьюшка любила перед сном непродолжительное святолепное чтение. Князь взял одну из тетрадей и вслух прочёл место, на которое упал взор:
– «Встань, о честная глава! От гроба твоего, встань, отряси сон! Несть бо умерла, но спеши до общего всем встания. Встань! Не умерла! Нелепо умереть, веруя во Христа - источника жизни всего мира! Отряси сон, возведи очи, чтоб видеть, какой чести Господь сподобил тебя на Небе, а на Земле оставил память о тебе сыновьям твоим».
Князь покивал, соглашаясь с известным поучением древнерусского первосвятителя Илариона [105] , потом медленно, благоговейно закрыл тетрадь.
105
Иларион - митрополит Киевский с 1051 по 1053 гг.
– Любовь бессмертная!
– мучительно простёр он руку.
– Дай грешному осязать близость твою!
Осторожно, как сотканные из неземной материи, трогал князь предметы и вещи в покое Анастасии. Приблизился к ящику: высокому, покрытому флорентийским лаком, источающим чёрный блеск. Здесь хранилась вся одежда Анастасии. Юрий Дмитрич растворил дверцы. С нижней боковой полки взял снежной белизны порты из тонкой льняной ткани, с верхней - наручни для поддержания длинных рукавов платья. Пояс шерстяной, вязаный. Красную шёлковую нижнюю рубашку, украшенную жемчугом, в ней Настасьюшка провела с мужем первую брачную ночь. Нередко надевала и вот эту панёву из клетчатой пестряди, и летник из камки. Отдельно висит сизая шубка из дикого, то есть серо-голубого, бархата с золотым шитьём и венедицкой камкой. Как бы вернул времена жизни в Хлынове княгинин летник с широкими рукавами. Однако уже московские посещения златоверхого терема напомнил опашень из дорогой франкской ткани - скорлата.
И вдруг в трепетных руках князя оказалась та самая лисья душегрея. Та, к которой так часть припадал долгими зимними вечерами истомлённый суетной жизнью супруг. Тёплая была душегрея, успокоительно грели слова её обладательницы. И вот - мех холодный, теплота канула в небытие. Ужли не взойдёт, не наденет любимая свой привычный наряд? Князь, более не владея собой, затрясся в бурных рыданиях...
Затих, внезапно ощутив руку на плече. Судорожно оборотился... Младыш Дмитрий Красный глядел матунькиными очами.